Что такое хорошо, и что такое плохо

Странная это была дружба. Ироничный, скорее насмешливый, чем веселый, Ивейн не признавал отношений на равных. Он был старше меня лет на шесть – двадцать три против семнадцати – и был достаточно самоуверен, чтобы нести ореол собственных, подчас вздорных легенд. Когда-то его отчислили, восстановили вновь; я, было, раскрыл глаза:

«По болезни не сдал, да?»

Он жесточайше фыркнул, приблизил к моему лицу губы трубочкой:

«Крошка сын к отцу пришел, и спросила кроха: «Сто такое ха-ла-со и сто такое – плохо?» – последние слова он выговорил пискливым, изувеченным голоском. – Спроси меня, Анни, я расскажу тебе, что такое плохо».

Я надулся, а он наслаждался, подтрунивая; сильнее всего его возбуждала наша разница в возрасте.

«У Анни на щечках бархат, а на губах – розы», – добавил он, рот его приоткрылся, оскалился; сбоку, искоса Ивейн посматривал на меня. Сиамцы заквохтали, фыркнул, плюнув, Гюйгенс, усмехнулся Ивейн, перекидывая челюстями жвачку – он вечно жевал гуингам, – но всех откровеннее хохотал мой приятель, Филолай Мочениго.

После он оправдывался:

«Уж больно глупый у тебя был вид».

Я пожалел, что познакомил его с однокурсниками; теперь уже рыжий Фил прибегал ко мне между лекциями и заглядывал Ивейну в рот – так хотелось ему понравиться.

Отсмеявшись, они принялись за Гюйгенса: кто-то видел, как он выходил из кабинета куратора нравственности. В три дружелюбных толчка его свалили, и тут за спинами раздался негромкий голос; услышали его, однако, все:

«Что, молодцы, дурака валяем?»

Ректор появлялся неприметно и ненавязчиво; о его легкой походке рассказывали анекдоты – на ухо и с оглядкой.

«Дурака валяем?» - спросил он, приподняв уголки розовых, купидоновых губ.

«Валяем, - охотно согласился бойкий Галлей и протянул Гюйгенсу руку. – Дурак, вставай».

Ректор смерил его зрачками, но сдержался, с той же нежной улыбочкой предложил: а не заняться ли вам, молодцы, делом? – сонный, осанистый, с небольшим рыхлым брюхом под наглаженной мантией, он носил живот, как полную кадушку: откинувшись и сложив тучные ручки поверх. Был он младенчески синеок, мягкий бормоток его был настойчив, глазки подернулись льдом. Когда он предложил помочь с разгрузкой воздухолета, никто не возразил, только Ивейн состроил гримасу.

Он отыгрался по-своему. Мальчишки скорчились от беззвучного смеха, когда Ивейн поплелся скоренькими шажками, вздув щеки и округлив руки перед животом. Ректор оглянулся, Ивейн услужливо поддержал его:

«Не споткнитесь, ваше ректорство».

Его дар паясничать был молниеносен, как реакция хищного зверя на добычу; сузив глаза, раздув по ветру ноздри, он изучал противника и, уловив слабину, набрасывался, и вытаскивал на свет божий подноготную, затаенное, порой – то, о чем добыча сама не догадывалась.

Ох уж этот Ивейн author.today/reader/318922/2927189