Венчание

https://author.today/work/372107

Мой роман «Новая Жизнь» живет здесь, и он только что получил обновление в главу 40, «Венчание». 

Более авторского листа текста, момент в романе очень мощный эмоционально. Раскрывающий мир Анны Столяровой как мало какой иной. 

Поэтому поделюсь им с вами тут: 

Август подползает к своей середине, жара на время отступала, но вот уже третий день снова до плюс тридцати пяти в тени. Я договорилась с замом начальника по зоне и с прорабом, чтобы на объект привезли в ящиках бутыли с питьевой водой, предназначенные для кулеров, и доставили сами кулеры, причем такие, которые не нужно включать в розетку, а работают они от встроенных батарей. Одной такой батареи хватает на три-четыре дня, а потом её можно зарядить снова. 

Кулеры, понятное дело, теперь пользуются большой популярностью, очень востребованы. 

Церковь и часовня строятся по плану, всё тут идет своим чередом, я всё также с Аришей и Наташей прихожу туда погулять-погостить, и зависаю на несколько часов; всё зависит только от того, когда нужно купать малышку, потому что кормить её я уже давно приспособилась здесь. Да и в чём проблема, жара не холод, а укрыться от любопытных глаз тут есть где. Да и дело не в любопытстве, а в том, что не стоит дразнить людей, которые немало скучают по своим лучшим половинкам, лицезрением кормления грудью. 

Сегодня я как обычно одеваю Аришу на прогулку, кроме памперса на ней легкое платьеце, панамка, и больше ничего; Наташа смастерила веер из обрезков картона, который я даже не могу вспомнить, откуда взялся, и теперь всё время с ним ходит. Вещь кстати очень нужная и красивая. Но ровно за минуту до нашего отхода мне звонит мама. 

— Анечка, ты не могла бы зайти ко мне в гости? Я у себя в кабинете. 

— Прямо сейчас?

— Было бы неплохо. 

— Мамуль, мы с девочками собрались на прогулку... Может, я забегу вечерком?

— Ань, знаю я твое «вечерком». Вечерком сразу много дел на тебя навалится, и ты так и не придёшь, а мне очень нужна твоя помощь. 

— А что случилось?

— Приходи – узнаешь. 

— Я к тому, что по телефону нельзя?

— Ань, разговор совершенно конфиденциальный, вообще не телефонный разговор. Приходи пожалуйста, я же не часто тебя о чём-то прошу. 

— Уже идём, мам. А Наташе будет где порисовать?

— Вот уж не сомневайся, и Арише будет комфортно спать в нежарком месте, и Натуся сможет развлечься, мне главное, чтобы ты пришла. 

— Уже топаю. 

Я оставила коляску в небольшой подсобке, рядом с феном, и тут за столик примостилась Наташа с только что обретёнными карандашами и альбомом для рисования, явно припасенного её бабушкой специально для этой цели – чтобы внучке было чем заняться, когда маме и бабушке нужно поговорить. 

Убедившись, что с моими детьми всё будет в порядке, и я могу спокойно оставить их на часок одних (в подсобке есть кулер, так что Наташа сможет попить, если захочет, и я оставила ей бутылочку, на случай если вдруг Ариша проснется и захочет пить), я захожу в мамин кабинет и закрываю за собой дверь. 

— Запри её, — просит мама, и я подчиняюсь. 

— Садись. Хочешь чего-нибудь попить, чай, кофе, лимонад?

— От чайку-таки не откажусь, причем от горячего. 

— Чайник только-только вскипел. 

— Мам, давай к делу. Что случилось? 

— Да, с тобой не разольешься мыслью по древу и разговор отложить на чаепитие тоже нельзя... 

— Ну мама, мы с тобой побеседуем, и может, еще успеем сходить погулять... 

— Ань, вы и так почти всё время вместе...

— Вот, главное слово тут «почти», и оно мне мешает… Ладно, давай всерьёз, что случилось?

— Хорошо. Наливай себе чаю, и мне налей, садись и слушай. Началось всё где-то полгода назад, когда мы наняли нового врача-нефролога, исключительно положительную даму тридцати-восьми лет от роду, родом из Самары, но вышедшую замуж за профессора из Владимира, и переехавшую к нему жить. Было это десять лет назад. А восемь лет назад она родила мальчика, и всё у них было замечательно до того момента, пока, около двух лет назад, на профессора и его жену и сына не совершили заказной наезд. 

До сих пор не ясно, кому дорогу перешёл этот астрофизик, преподававший на кафедре в университете, но кому-то он таки сильно помешал. 

Мужчина и ребёнок умерли на месте, ещё до того, как свидетели вызвали Скорую, а вот её спасли. Заказчика, как я сказала, не нашли, а вот исполнителя по горячим следам, благодаря слаженным действиям полиции и ДПС, арестовали тут же. Наёмником оказался сорокалетний уроженец нашего славного города, у которого и до этого ходки были. В общем, дали ему пятнашку и прислали к нам. Было всё это пару лет назад, а полгода назад, когда Елена подала заявление с просьбой взять её на работу, твой папка сразу сообразил – она так решила добраться до того самого исполнителя, и хочет лично его, так сказать, расколоть. Узнать хочет, кто заказчик. Мы по этой причине не хотели её нанимать, но у неё оказались связи в администрации Губернатора – лечила она там кого-то приближённого к телу, и на нас надавили, мы её и наняли. 

Она работает тут под своей девичьей фамилией, изменилась внешне за пару лет, и, когда того мужика привезли в лазарет с острым пиелонефритом, она воспользовалась ситуацией, и легко и быстро втёрлась к нему в доверие, ни много ни мало жизнь ему спасла, заметив на УЗИ почек, что левая начала съёживаться. Думали, операция по трансплантации органа будет нужна, но она назначила лечение, и почка пришла в себя. 

И вот, было это всего неделю назад, разговорились они и он с ней разоткровенничался. А именно это ей и было нужно. 

— Так он назвал ей имя заказчика?

— В том-то и дело, что нет...

— То есть? Как нет?

— А так… Выяснилось, что не было никакого заказа, а просто произошел чудовищный несчастный случай – ему тогда из другого города позвонила его сожительница и сказала, что их сын скоропостижно умер… ему было четыре месяца. На фоне острой пневмонии развилась легочная тромбоэмболия и.. всё. 

Он в отчаяние сел за руль, хотел ехать в другой город, попрощаться с сыном, разрыдался за рулем, и наехал на переходящих дорогу в неположенном месте профессора и его семью. А на суде он просто не мог признаться в том, почему произошёл наезд. 

— Тааак… и как поступила Елена? 

— Она ушла… На работу несколько дней не выходила, а вчера вышла на суточное дежурство и… пришла в его палату со шприцом, в котором был цианид... 

— Она его убила? 

— Нет… вернее так, пока нет. 

— Что это значит, пока нет? 

— Она взяла его в заложники, и требует, чтобы мы связались с тем отделением полиции, где вели дело о гибели её мужа и сына, о наезде на них, и чтобы они предоставили ей все документы по тому делу. Она теперь считает себя обманутой, что они что-то скрыли важное, что не было озвучено на суде, и она хочет выяснить, что именно, а иначе сначала его отравит, потом себя. 

— И зачем ты рассказываешь всё это мне? Чем я могу помочь?

— Вот, это и есть самое главное. Она почему-то требует в переговорщики именно тебя... 

Мне приходится на миг закрыть глаза и досчитать до десяти, чтобы как-то успокоиться. 

— В смысле, она требует в переговорщики меня?

— В самом прямом смысле этого слова. Она уже заявила, что говорить будет только с тобой. 

— Так… хорошо. У меня главный вопрос – вы уже связались с тем отделением? Попросили документы у них? 

— Да...

— И что? 

— Догадайся сама. Нам отказали. 

— Нет, что-то тут не вяжется. 

— Что именно? 

— Ну мам, подумай сама. У этой Елены достаточно связей в администрации губернатора, чтобы надавить на вас и убедить взять её на работу, но недостаточно, чтобы без шантажа получить документы проходного дела двухлетней давности? Что-то здесь не так, причем очевидно, только не понятно, что именно...

— Ань, так ты поговоришь с ней?

— Поговорю. 

Мы подходим к палате, в которой засела Елена Миловецкая, грозящая воткнуть шприц в горло убийцы своей семьи, я набираю номер, который мне дает охранник, дежурящий у запертой двери, и тут же слышу в трубке женский голос:

— Кто это?

— Вы требовали меня в качестве переговорщика. Я Анна Ларина, куратор здешней библиотеки. 

— Так, очень хорошо. Моё требование сейчас таково – тут невыносимо жарко, поэтому принесите бутылку с холодной водой. И чтобы без глупостей. 

— Как скажете...

Я вешаю трубку и прошу, чтобы из кухни принесли бутылку с прохладной водой. Две минуты, и бутылка у меня в руках. Подойдя к двери, я стучусь. Охранник напряжен, но я делаю ему жест рукой – расслабься, всё будет хорошо, и тут же слышу, как отпирается замок. 

— Ларина, быстро внутрь, и запри дверь за собой немедленно. 

Я подчиняюсь. Повернувшись после этого лицом к захватчице, я вижу высокую красивую женщину, с пышными каштановыми волосами, пронзительными голубыми глазами, изящную, стройную, худенькую. Сейчас она растрепана, руки трясутся, глаза красные от слёз и недосыпа, взгляд затравленный. 

Передавая ей бутылку, я перевожу взгляд на койку и вижу – мужчину, который стоит на коленях, держась руками за бортики койки, лицом утыкаясь в матрас, лежащий на ней, коротко остриженного, полураздетого, и явно заходящегося в отчаянном плаче. 

Снова посмотрев на женщину, я вижу у неё в руке шприц с ядом, с тем, что, как она говорит, на самом деле цианид, второй шприц лежит на столике для инструментов у стены, по правую руку от женщины. 

Ощупав бутылку, женщина довольна щурится на меня, потом говорит:

— Хорошо, прохладная водичка...

И внезапно она в два шага приближается к заложнику, одной рукой придерживает его голову, и выливает полбутылки ему на голову и спину. 

— Освежись, свинья! 

Потом она ставит опустевшую наполовину бутылку на пол, резко прижимает голову мужчины к матрасу, и приставляет иглу к его шее. 

— Итак, если документы не будут у меня через два часа, я отравлю этого урода, а потом и себя на тот свет отправлю. Я должна знать правду, я имею право знать правду! Неужели они знали, но скрыли от суда, что эту тварь не нанимал никто… что это был несчастный случай… Так или иначе, я должна знать!

С минуту мы обе молчим, а потом я тихо, так, чтобы в коридоре расслышать моих слов никто бы не смог, спрашиваю:

— Вы собираетесь убить его, а потом и себя, простейшим физраствором? 

— Это цианид!

— Это физраствор. Вы не обратились к вашему знакомому в администрации Губернатора области… почему? Потому что думаете – он замешан в этой истории. Кто-то сильно хотел убедить вас в том, что этот человек – наемный убийца, но вы в это не поверили...

— Я не понимаю… как вы разговариваете со мной? У меня заложник!

— Он не заложник, он сообщник. Я так понимаю, что некоторое время назад вы узнали, что никакой он не наемный убийца, иначе бы вы почку ему спасать не стали точно, а воспользовались бы случаем, и отправили гада к праотцам. Но вы не это сделали, нет, вы жизнь ему спасли, потому что тогда вы уже знали правду. Часть правды. Думаю, кто-то на самом деле желал вашему мужу смерти, кто-то, кто очень хорошо знал вашу семью. Знал, где вы бываете, куда ходите. И кто просто нашел козла отпущения… человека с историей, с ходками, плюс кто-то, кто мог рассчитать, каким маршрутом он поедет в другой город, всё продумал по минутам, до мелочей, ну а потом изъял материалы из уголовного дела, чтобы убедить вас в том, что это заказное убийство. Так что де факто этот человек лишь косвенно повинен в смерти вашего мужа и сына, и он согласился помочь вам узнать, кто же на самом деле стоит за этим делом. И кому сейчас очень выгодно, чтобы вы ничего не получили, и отравили и его, и себя, тогда концы точно канут в воду, и никто больше копать не станет... 

— Я убью его! Это цианид! 

Вот и вся реакция на мои слова. 

— Послушайте, вы уже спалились передо мной, но я-то хочу и готова вам помочь, вам обоим. 

— Нет никаких обоих, я...

— Вы просили пить, и это не удивительно, тут жара несусветная. Но, не сделав и глотка из бутылки, вы вылили половину её драгоценного содержимого– ему на голову и плечи. Так не поступают с заложниками, так ведут себя с человеком, который гораздо дороже себя самого... 

— Да что вы несёте...  

— Это была ошибка. Другой бы не придал ей значения, но я заметила сразу. Даже то, как вы прикоснулись к его затылку прежде чем воду лить – вы чуть развернули его голову на бок, чтобы вода попала в рот. Вы не могли рисковать поить его при мне, но и мучить его вы тоже больше не могли. 

— Он убил мою семью...

— Совершенно случайно, за то и сидит. Но думаю, дальше было так – попав сюда, он вас не узнал, и… постепенно он в вас влюбился. Так, что рассказал вам всё, как только вы сказали ему, кто вы. Думаю, это было ещё до того, как на УЗИ вы увидели сморщенную почку. А когда вы увидели это, то делом чести и делом жизни стало сначала спасти его, а потом уже копать... Все тут, включая заведующую, купились на эту сказку про белого бычка – что вы сбежали как только узнали, страдали, потом пришли на дежурство с цианидом и взяли заложника. История, шитая белыми нитками, торчащими во все стороны.  

Уверена, что вы сопротивлялись, когда поняли, что этот мужчин стал вам дорог. Только любовь, она так не работает – раз возникла, она глубоко запускает в человека свои коготки, пускает корни, прорастает в душе, подчиняет себе ваш разум. Я видела, как вы прикоснулись к его затылку, как чуть в бок повернули его голову – вы должны были разыграть передо мной ненависть, но ваши чувства сильнее вашего разума, и в ваших действиях было столько нежности, это не мог бы не заметить даже слепой. Плюс к этому, вы еле оторвали свою ладонь от его тела. Вам и сейчас хочется прикоснуться, прижаться, приласкаться. И то, как покорно он выполнил то, что должен был, тоже очевидно. Он жался к вашей ладони, как делают мужчины лишь в том случае, когда иначе нельзя, когда за право ощущать тепло любимой женщины можно и жизнь отдать, и не жалко. 

Елена стоит передо мной белая как смерть, с испариной на лбу, с трясущимися руками, и я вижу, что она никак не может решить, что ей делать дальше – довериться мне или продолжать эту шараду с заложником. 

Тут одна мысль внезапно приходит мне в голову – а что, если физраствор только в первом шприце, в том, который держит Лена, а вот во втором, вероятно, что-то другое... 

Тогда я делаю один шаг в бок, хватаю второй шприц и лишь поворачиваюсь на полкорпуса в сторону койки. Реакция Лены мгновенна и отчаянно предсказуема: молча, не издав ни звука, она тенью бросается к «заложнику» и закрывает его своим телом. Да, второй шприц был страховкой на случай, если бы что-то пошло совсем не так.  

Ещё до того, как я успеваю принять какое-либо решение, я вижу, как мокрый «заложник» разворачивается, и прижимает к себе женщину обеими руками. С шарадой покончено совершенно, тут всё ясно, как Божий день. 

Да, тут ясно, а вот в той истории со сбитыми людьми и судебным процессом всё не ясно, причем совсем. Что же, в данной ситуации мне остается лишь одно. 

— Лена, послушайте меня, оба! Вы дали два часа медперсоналу и персоналу колонии на то, чтобы достать вам документы из того отделения полиции. Давайте тогда сделаем вот как – дайте мне час на то, чтобы изучить обстоятельства того дела. Может быть, я до чего-нибудь и додумаюсь и сразу сообщу вам свои выводы. А пока мы продолжаем играть роли по старому сценарию – захватчик, заложник, переговорщик. Не волнуйтесь, я не проколюсь, мне не привыкать к подобным сюжетам. 

— Спасибо, — шепчет Лена, а её мужчина жмётся к ней и только раз бросает взгляд на меня, и в нём, как говорится, «вся скорбь еврейского народа». 

Подойдя к двери, и собираясь открыть замок, я снова смотрю на Лену и спрашиваю ее:

— Так вы выбрали меня на эту роль неслучайно?

Лена кивает. 

— Вашу историю тут все знают, поэтому я и подумала – если кто и способен понять… и помочь, то это вы. 

— Хорошо. Тогда ещё один вопрос – с чего при мне вы продолжали разыгрывать весь этот спектакль?

— Я боялась… а вдруг вы не поймете, не поверите, не захотите разобраться… Вдруг на нас ваше понимание не распространится... 

— Что же, понимаю, что вы отнеслись с опаской, но одновременно ваши чувства спасли вас… не дай Бог вы бы меня убедили... 

— А мы могли?

Я несколько секунд думаю над её вопросом, а потом отрицательно качаю головой. 

— Нет, вы бы не могли. У меня же глаза не на пятой точке, плюс ко всему, не очень-то вы и старались. Вернее, не так. Вы старались изобразить одно, но при этом другое было совершенно очевидно. Мне хватило того, что вы гладили его по голове пока поили. Будь это всё правда, вы бы вообще не дали ни капли тому, кого вините в гибели мужа и сына; а ваш поступок мог быть психологически обоснован только в одном случае. 

Но не будем терять время, у нас его с вами и так не много. 

Лена встает и, с трудом оторвавшись от любимого мужчины, подходит, чтобы закрыть за мной дверь. И тогда шепотом я говорю ей, «Держитесь!» 

Тут без вариантов, я должна им двоим помочь. 

Выскользнув из палаты, услышав, как лязгнул замок на моей спиной, я киваю охраннику, потом подхожу к маме и шепчу ей на ухо:

— Мне нужно к тебе в кабинет, срочно, и мне нужно его уголовное дело, тоже как можно скорее. И прошу тебя, сейчас не задавай мне вопросов, ладно? Просто идём, и сделай всё, как я говорю. 

Как только мы оказываемся в её кабинете, мама звонит отцу и просит немедленно прислать дело заключенного Георгия Невского. В этом уголовном деле много материала, но тут нет и не может быть кое-каких данных о том деле, узнать которые я могла бы или если из отделения полиции все-таки пришлют документы, или… покопавшись в Сети. Именно там я нарыла несколько любопытнейших фактов. 

Снова и снова роясь в уголовном деле, я прихожу к выводу, что у меня в руках уже есть все ниточки, осталось только понять, какая из них позволит размотать весь клубочек. 

И моя интуиция снова и снова заставляет меня перечитывать найденный в Сети отчёт о том, как выглядело место аварии, через какое время задержали убийцу, наехавшего на людей, пересматриваю фотографии с места аварии, осматриваю машину, вмятины на её корпусе, следы крови… 

А что, если это не та машина, которая сбила людей, переходивших дорогу в неположенном месте…

Тогда обо что она ударилась, ведь отметины от удара на ней были. 

Я всё всматриваюсь и всматриваюсь в эти фотографии, и вдруг мне в голову приходит мысль о том, что удар был о бардюр, о высокий бордюр, но тогда, если это другая машина, то и ехать она должна была по другой улице. 

Взяв в руки мобильник, я звоню Алле Бубенцовой. 

— Аллочка, привет, узнала? Хорошо. Алл, мне нужна твоя помощь. Я знаю, что у тебя есть один знакомый гаишник, из Питера, но знакомые у него могут же быть не только там… В общем, мне нужно, чтобы он неофициально связался с кем-нибудь из Владимира, и чтобы местный нашел фотографии одной улицы города в определенный день, час… 

Да, было это два года назад. Я тебе всю информацию скину, и скажу сразу – там стоит камера, на той улице, я точно знаю. Мне жизненно необходимы записи с той камеры в тот день и час. От этого зависят жизни людей. Мне нужно срочно, так что я жду, заранее спасибо за помощь.

 

Пока я жду звонка от Аллы, то продолжаю тщательно копать. И вот я нахожу в Сети некролог, из которого узнаю, что муж и сын Лены были кремированы ещё до того, как она пришла в себя в больнице. 

Ещё я нахожу фотографии с места аварии, где видно, на одной, как Скорая увозит Елену, а на другой видно, как тела её мужа и сына грузят в труповозку. И что-то очень странное есть в этой самой труповозке. На третьей фотографии отчетливо видно, что внутри фургона стоят какие-то аппараты, и то, что скорее всего является операционным столом. 

И тут все точки сходятся у меня в голове – целью покушения на убийство два года назад был не астрофизик и не его жена-пульмонолог, а их шестилетний сынишка. 

Я начинаю искать хоть какие-то медицинские данные про мальчика. И выясняю, что незадолго до трагедии его полностью обследовали.

Ситуация всё больше проясняется. Итак, я начинаю искать среди близких знакомых и родственников того знакомого Елены, Петра Дунайцева, человека, у которого в семье есть или был больной ребенок примерно восьми лет от роду. И практически сразу я нахожу Борцова Дмитрия Алексеевича, родственника Дунайцева, вернее родного брата его жены. У них с женой больной ребенок, сын, у него порок сердца, и два года назад ему сделали пересадку сердца. Пишут, что в Германии, но я точно знаю, что это не так. А потом я вижу то, что чуть не выбивает землю у меня из-под ног: сегодня утром сын Борцовых скончался в больнице… пересаженное ему сердце внезапно остановилось, и запустить его более не удалось... 

В этот момент мне звонит Алла. 

— Анечка, мой знакомый связался ещё с одним, короче говоря, нашлись записи. Да, там есть черный лендровер, и номера отчетливо видны, он наехал на загородку, сшиб её, а потом повернул на соседнюю улицу… и там тоже записи нашлись, хоть, как сказал мой приятель, их пришлось буквально вымаливать посмотреть… на параллельной улице ехала другая машина, точь-в-точь такая же, как тот лендровер, только номера заляпаны...

— Спасибо, Аллочка, я в долгу не останусь. И ещё одна просьба – я могу сама, но это будет дольше, найдите мне номер телефона чиновника из администрации Губернатора нашей области, Борцова Дмитрия Алексеевича, мне нужно срочно с ним переговорить. 

— Думаю, это займет не больше минуты, так что повиси… О, есть, записывай. 

— Простите за беспокойство, могу я услышать Борцова Дмитрия Алексеевича?

— Слушаю вас. 

— Дмитрий Алексеевич, сначала примите мои соболезнования… в связи с...

— Да, спасибо. Чего вы хотели?

— Я звоню вам по очень деликатному делу. Скажите, вы знали, от кого вашему сыну два года тому назад пересадили сердце? 

— Нам помогли найти донора, искали врачи, пересадку делали в Германии...

— Дмитрий Алексеевич, вы не можете не знать, что пересадку делали во Владимире, но вероятно вы не знаете, кто стал донором, вам об этом не сказали. Мой вопрос вот в чем – посредником между вами и врачами, подбиравшими вашему сыну донора, был Пётр Дунайцев, брат Вашей жены?

— Да… откуда вы знаете? Кто вы вообще такая?

— Послушайте, ваш сын к сожалению не выжил, так что вам нет никакого резона мне лгать. Дело в том, что Дунайцев узнал от лечащего врача вашего сына, что у мальчика того же возраста, которого он обследовал незадолго до этого, все показатели совпадают – он идеально подходил вашему сыну в качестве донора, если бы не одно «но», мальчик был жив и здоров и на тот свет отправляться не собирался. Поэтому, чтобы спасти своего племянника, Дунайцев организовал покушение на ребенка и на его родителей, на них наехала машина, в живых осталась мать ребёнка, её с травмами увезли в больницу, ребёнку же вынули сердце прямо на месте аварии, пока тело ещё было теплым, и сразу отвезли орган в больницу, где и прооперировали вашего сына. Чтобы скрыть следы двойного преступления, Дунайцев организовал кремацию. Он мог и женщину добить. Но пожалел, всё-таки это была его знакомая, которой он был обязан жизнью. Она нефролог, она спасла ему почки. 

В наезде, выданном за заказное убийство мужа несчастной женщины, обвинили невиновного, которого тонко подставили, причем подставу планировали некоторое время, учли всё, что только могли, и были уверены, что глубже никто копать не станет. 

Но эта бедная женщина выжила, узнала, что «убийце» её сына и мужа дали десятку в колонии строгого режима тут же, во Владимирской области, и решила отомстить ему. Но произошла неожиданность – он влюбился в неё, и, вопреки своему желанию, она ответила ему взаимностью. Выслушав его рассказ о том дне и том происшествии, она стала догадываться, что что-то в том деле было нечисто, и тогда она взяла его в заложники в больнице и требует документы из того отделения полиции, где расследовали дело. Только там все были куплены. Полиция, ДПСники, врачи, все. И сейчас на кону жизни двух ни в чем неповинных людей! 

Дмитрий Алексеевич, вы знали о том, каким способом Дунайцев добыл сердце для вашего сына?

— Нет, я не знал, клянусь честью, не знал!!! Я никогда не допустил бы подобного преступления! И мой сын… мой сын ушёл в мир иной, и уже никогда ко мне не вернется.

Я не знаю, как с этим жить… Я готов помочь всем, чем смогу...

— Вы поможете арестовать Дунайцева и сделать так, чтобы он во всем признался? От этого зависит жизнь человека, которого они тогда подставили. Он уже два года сидит, сам чуть почку не потерял, но самое главное, им двоим жизнь дала шанс на новую жизнь, на любовь, на счастье… Когда они узнают правду, их обоих перестанет терзать чувство вины, которого у них не должно быть вовсе. 

— Что же, Петя мой близкий родственник, но раз он преступник, то конечно я помогу. И я гарантирую, что человек, которого просто подставили, будет освобожден. 

— Благодарю вас, Дмитрий Алексеевич, и примите ещё раз мои самые искренние соболезнования. 

— Елена, это я, у меня на руках документы, не те, которые вы просили, но поверьте, вам будет очень важно узнать то, что я собираюсь ва рассказать. Можно войти?

Я слышу, как снова лязгает замок. 

— Входите. 

Как только я оказываюсь внутри, я сама запираю дверь на замок снова, потому что понимаю – пока эти двое в очень большой опасности, и они будут оставаться в опасности, пока Дунайцев на свободе. 

— Ну, что вы узнали? — с явным волнением в голосе спрашивает меня Елена. 

— Давайте по порядку с самого важного: Георгий не тот человек, который наехал на вас и на ваших сына и мужа, его подставили, причем планировали эту подставу на тот момент очень тщательно и давно. Они даже заплатили его девушке, чтобы она притворилась, что родила, и сообщила о трагической скоропостижной смерти сына возлюбленному строго в нужный момент. 

Дело в том, что ваш, Георгий, с ней ребёнок умер в утробе на поздних месяцах беременности от невыясненных причин. 

Тем же людям, которым нужно было вас подставить, выгодно было представить всё так, будто ваш грудной малыш, который так похож на свою маму, который улыбается ей и ручки к ней тянет, и молочко её сосет, внезапно умер. Выгодно им это было потому, что они знали – вы сорвётесь, броситесь в машину, будете плакать за рулем… Они всё просчитали… Ну, почти всё. 

— Я не понимаю, — прошептала Лена, — зачем всё так сложно?

— Потому что целью убийц были не вы и не ваш муж, а ваш сын. Дело в том, что его полностью обследовали за несколько месяцев до трагедии, так ведь? 

— Да… но как вы узнали?

— Лечащий врач одного мальчика, у которого был врожденный порок сердца, сообщил своему подельнику, вашему знакомому, Петру Дунайцеву, о том, что все показатели у вашего сына совпадают с показателями больного, племянника Дунайцева. И тогда Пётр решил убрать вас, всех троих, но так, чтобы можно было извлечь не поврежденное сердце из тела сбитого насмерть ребёнка, и сразу же доставить его в больницу, где и пересадить его больному ребёнку, племяннику Дунайцева, сыну его родной сестры. Он никого не пожалел на пути к своей цели. Он сломал столько жизней, а в итоге сегодня рано утром мальчик, которому досталось сердце вашего сына, Лена, умер в больнице.

— Боже мой... 

— Поймите, Лена, что теперь у Дунайцева есть все причины желать вам и Георгию смерти, потому что вы, если дадите показания, а доказать их правдивость теперь не составит труда – после ареста, думаю, все подельники Дунайцева сдадут его с потрохами, это будет значить практически наверняка лишение дипломатического иммунитета и пожизненное заключение, с отбыванием наказания в колонии строгого режима где-нибудь в тундре. Вы двое представляете теперь для этого человека прямую и явную угрозу, поэтому вам нужно просто дожить до того момента, пока его не возьмут под стражу. Свой козырь, захватчик-заложник-переговорщик, мы с вами будем разыгрывать до тех пор, пока Борцов Дмитрий Алексеевич, это папа умершего мальчика и родственник Дунайцева, обещавший нам помочь, не добьется ареста преступника и всех его подельников. 

Да, и вот еще что – вы поэтому не смогли проститься со своим близкими, Лена – их тела кремировали ещё до того, как стало ясно, что вы будете жить; не стали рисковать. Не знаю, почему Дунайцев не закончил дело, и оставил вас в живых, но думаю, что он всё-таки был вам благодарен за то, что вы спасли ему жизнь, вылечили его, и поэтому на вас у него не поднялась рука, а вот на то, чтобы разрушить вам жизнь и погубить вашу семью, на это поднялась... 

Лена всё ещё смотрит на меня как на привидение, когда всё сказанное доходит до нашего «заложника».

— Так я не убивал? — тихо спрашивает он, глядя мне в глаза с выражением в глазах таким, какое должно быть бывает у приговоренного к смертной казни, только что узнавшего, что вроде бы его помилуют. 

— Не убивал, — твердо отвечаю я, и в тот же миг он бросается – под ноги любимой женщине. Мне бы тактично отвернуться, да чего я за последние семь с половиной лет не навидалась, а тут вот триумф любви и обещание настоящего счастья в совсем недалеком будущем. 

Тут мой телефон, переставленный на вибро, начинает настойчиво привлекать к себе внимание. Я смотрю, кто мне звонит – Наташа. 

— Да, солнышко. 

— Мам, Ариша ноет, её очевидно купать пора, а мы тут застряли... 

— Натусь, я скоро всё тебе объясню. Я приду через десять минут, заберу Ариану и выкупаю её здесь. 

— А что происходит? 

— Натусь, я правда сейчас не могу, это не телефонный разговор. Десять минут, договорились?

— Так со мной не проблема, договорились, а вот как ты будешь договариваться с Арианой, которая пока что ноет, но минут через пять-десять как раз уже начнет куда более громко и настойчиво выражать свое недовольство...

— Хорошо, я поняла тебя, иду, уже иду. 

Дав отбой, я смотрю на двоих, которым сейчас вообще не до окружающего мира, причём совсем, и думаю о том, как бы решить проблему двери, её как-то запереть нужно. 

И тут мне в голову приходит до смешного простая идея – подключившись к вай-фай и найдя в Сети различные мелодии для звонков на мобильном, я выбираю звук лязгающего замка, и включаю его ровно в тот момент, когда я выхожу из палаты и за мной закрывается дверь (закрылась-то она по инерции, звук услышат все, кто находится в коридоре, и решат, что дверь закрыта на замок – никто сейчас проверять не станет, так это или нет, а обо всём, что я нарыла, пока знают только Лена, Георгий, и частично Алла, даже мама с папой не в курсе ещё). 

Итак, теперь все, кто слышал звук, будут думать, что дверь заперта, и я могу спокойно проследовать в подсобку, куда меня только что так настойчиво позвали. 

Забрав Ариану из коляски, я направляюсь на третий этаж (все события сегодня у нас в больнице происходят на втором), там уборная оборудована всем необходимым для купания грудного ребёнка. 

Потратив около получаса на то, чтобы порадовать своего ребёнка, я сажусь и предоставляю свои соски в полное распоряжение дочери. В конце концов, теперь всё будет правильно, а Дунайцев от правосудия не сбежит, Борцов позаботится о том, чтобы преступника, если понадобится, если он попытается дать деру, объявят в международный розыск, и из Владимира далеко он точно не убежит. Повлиять теперь на развитие ситуации я не могу, а голодная дочь ждать не будет, пока у нас тут все благополучно разрешится.

Тут же я получаю послание от любимого мужа, он шлет мне фотографию практически завершенной части часовни, где будет располагаться алтарь. Это вдохновляет. А сразу после этого мне звонит мама. 

— Да, мамуль?

— Ты где?

— На третьем этаже, Ариана была голодная, время пришло кормить её, а что? 

— Ань, я вообще-то звоню спросить, как там дела… никто пока не убил никого?

— Ты одна? Где ты?

— В кабинете у себя. 

— Давай так, я сейчас докормлю Аришу, и с ней спущусь вниз, зайду к тебе и поговорим. 

— Ань...

— Ты же сама говорила, не телефонный разговор. 

— Ну, рассказывай, что там да как. Что ты узнала? В чем тебе Алла помогала? Что вообще случилось?

— А случилось то, что у нас сидел невиновный. 

— Подожди… То есть как это невиновный?

— А так, подставили его. Убийство же действительно было заказное, только не папу или маму хотели убить, их до кучи, чтобы не мешались под ногами, а мальчика. 

— Зачем? 

— Затем, что он мог стать подходящим донором сердца для другого мальчика. 

И я во всех подробностях рассказываю маме обо всём, что мне удалось узнать, и о том, что никакой ситуации с захватом заложника у нас в лазарете нет. 

— Но, им может до сих пор угрожать смертельная опасность, ибо этот предприимчивый товарищ может попытаться добить ненужных свидетелей. Поэтому пока, ради их же безопасности, мы продолжим шараду с захватом заложника, цианидом, требованием докопаться до истины, и так далее. Все должны думать, что мы тянем время, и вешаем Лене лапшу на уши, чтобы не допустить совершения ею убийства и самоубийства. Пока здесь никто кроме тебя и меня знать об этом не должен. Если ты будешь сообщать отцу, то только лично. Будем надеяться, что жучка в твоем кабинете нет. 

— Жучка?

— Прослушки, мам, прослушки. 

— Ты вот это серьезно сейчас, про прослушку?

— Мама, я очень серьезно, серьезнее не бывает. Нам сейчас ни в коем случае внимания лишнего привлекать нельзя к сложившейся ситуации, иначе пронюхает про это кто не должен пронюхать раньше времени, и поимеем мы проблемы, противостоять которым будет очень тяжело, потому что мы понятия иметь не будем, какими путями этот монстр станет себя защищать. А поэтому мы окажемся в проигрышной позиции. Зато если он будет думать, что всё у него под контролем, тогда у нас будет преимущество. 

— Так что ты насчет всего этого (мама обвела кабинет рукой) думаешь?

— Я думаю, что скорее всего прослушки здесь нет. Плюс ко всему, учитывая, что ребёнок Борцовых умер, а это его, Дунайцева, родной племянник, ему сейчас не до нас. Как ни жестоко это звучит, а это дает нам небольшую фору. Главное, чтобы сам Борцов ничем не выдал того, что он в курсе всей этой истории. 

— Да, Ань, мозг у тебя как у Эркюля Пуаро. 

— Ты вот скажешь тоже. Ну какого Пуаро, просто моя собственная личная история позволяет мне обращать внимание именно на те детали, которых большинство людей не замечает в принципе. Вернее, так, они замечают, но не придают значения. Не задумываются над мотивами поступков, которые кажутся им самыми обычными, но на деле таковыми не являются. 

Ну скажи на милость, зачем кремировать тела до того, как третий член семьи пришёл в себя, когда врачи уже сказали, что её жизнь вне опасности? Так деформированы? Так похоронить в закрытых гробах… И вообще дождаться мнения жены и матери по этому поводу. Но нет, их по-быстрому кремируют, и ставят женщину перед фактом, что урны уже погребены. 

Что она может сделать? Так, значит так. Хранение тел не было оплачено, они были растерзаны, тыры пыры, восемь дыры. А я стала искать фотографии тел – в Сеть чего только не сливают бывало. Фоток не нашла, зато нашла отчет патологоанатома той больницы, где тела кремировали. Она проводила вскрытие, и хоть из документов изъята та часть, где описано, что из тела мальчика сразу после гибели вынули сердце, одно сразу очевидно – отчет был, так сказать, отредактирован, а такие вещи не делают без причины. Опять же, всё сделано аккуратно, и человек, не ищущий подвоха, его и не найдет. Я же именно что искала подвох, и довольно быстро его нашла. 

В общем, всё стало вопиюще очевидно, когда я узнала, что у родственника Дунайцева был врожденный порок сердца, что одного мальчика лечил, а другого обследовал один и тот же врач, и так далее. 

Но первым звонком для меня стало поведение Лены и её «заложника» в то время, когда я впервые вошла к ним в палату, принесла ей воды. Там была форменная духовка, но, держа в руках бутылку с живительной влагой, Лена даже не поднесла её к своему рту. Она пошла поливать водой «заложника»; чтобы напоить его, но так, чтобы я ничего не поняла, ей пришлось идти на ухищрения. 

И всё равно всё стало так понятно – это был не заложник, и даже не просто сообщник, а отчаянно, исступленно любимый человек, на страдания которого от жажды она уже просто не могла спокойно смотреть. И они рискнули – не в открытую рассказали мне всё, а положились как раз таки на мою способность анализировать не только поступки, но и мотивы, которые побуждают людей совершать их. 

И нет, это я научилась не сама, это научила жизнь, та, которая требует быть очень внимательной к людям и событиям потому, что иначе тут не выжить, иначе беда может подстерегать на каждом шагу, и не меня… Знаешь, мама, у кого-то от рождения развито чувство самосохранения, а у кого-то интуиция обостряется тогда, когда нужно защищать любимого или любимых. Я отношусь ко второй категории людей. 

— Ну, значит, ты не Пуаро, а Пуаро, Холмс, Мегре и «Она написала убийство», не помню, как звали тетушку, в одном флаконе.  

— И я не помню, как звали тетушку, но ты мне откровенно льстишь. Главное сейчас не то, хорошо ли развита у меня интуиция и логика, а то, чтобы враг не нанес удар первым. 

Тут у мамы на столе звонит рабочий телефон. 

— Да, слушаю. Поняла. Передам немедленно, спасибо, дорогой! 

Положив трубку обратно на рычаг, мама смотрит на меня и на висящую на мне Аришу с такой нежностью, что мне хочется плакать, и тут же она говорит:

— Дунайцева арестовали. Борцов ждать не стал погребения сына, чтобы не рисковать попыткой Дунайцева к бегству. 

И он сразу запел аки соловей, сдал всех своих подельников, лишь бы избежать пожизненного. Так что думаю, очень скоро все обвинения с Георгия будут сняты полностью, и судимость аннулируют тоже. Иди, обрадуй парочку, что им больше не нужно притворяться, и прятаться тоже больше необходимости нет. 

— И я сделаю это с радостью! 

— Тук-тук, открыто? 

— Что такое? 

Лена с Гошей лежат прямо на полу, в обнимку, шеи у обоих покрыты засосами, свет от них исходит такой, какому бы позавидовали Луна и Солнце. 

— Да ничего, зашла сказать, что можете выходить. Всё, угроза ликвидирована, судимость тоже скоро снимут, так что живите и радуйтесь. Это не провокация, это правда. Все виновные будут наказаны, а вам теперь Бог велел воспользоваться представившимся шансом, такое чудо мало кому достается в жизни, так что главное не бояться им воспользоваться. 

— А мы и не боимся, — серьёзно сказала Лена, целуя своего мужчину в губы на моих глазах. — Мы тут побудем пока, если заведующая не против. 

— Заведующая ещё ничего не знает, но я с ней поговорю, и она будет за, обещаю. 

— Спасибо вам огромное от нас обоих, Анечка! 

— Да не за что, рада была помочь. 

— Надеюсь, мы вас не оторвали ни от чего важного? 

Секунду подумав, я отвечаю уверенно:

— Не оторвали. 

Потому что я знаю – мой муж на моём месте поступил бы именно так. 

Я только-только начинаю открывать дверь палаты, чтобы выйти вон, как слышу его шепот:

— Ты хочешь от меня ребёночка? 

Мне не нужно видеть кивок или слышать ответ, я точно знаю, что она – хочет. Потому что так прикасаться к мужчине, как прикасалась она, можно не просто только к любимому, но именно к тому, от кого женщина хочет ребёнка, и вероятнее всего не одного. 

Дай им Бог, молюсь про себя я; должно же в этой жизни хоть что-то быть правильно!

Ночью я рассказываю Юрочке обо всём, что было днем. Внимательно меня выслушав, он гладит меня по волосам, целует в глаза и говорит:

— Если и есть на земле супергерои, то мне довелось повстречать одного, причем самого настоящего, вернее, самую настоящую супергероиню, тебя. Уже можно длинный список составлять всех тех, кому ты лично помогла. Тех, кому больше никто помочь бы не смог. 

— А знаешь, я тоже одного героя с приставкой супер повстречала лет семь с половиной тому назад. Отзывчивого, смелого, бесстрашного, умного, доброго, готового на всё ради того, чтобы помочь тем, кому нужна его помощь. Так что, если я в твоих глазах супергероиня, а ты в моих супергерой, значит, мы вполне стоим друг друга, не находишь? 

— Нахожу! 

— А если серьёзно, я очень хотела им помочь, и я рада, что у меня получилось, но я выразить тебе не смогу, как сильно я в это время тосковала по тебе… Так привыкла уже каждый будний день сокращать время между утром и вечером, и видеть тебя, говорить с тобой, обнять если шибко повезет. Сегодня будто у меня кусок моего счастья отняли… вернее, конечно, у меня выбор был… я могла и отказаться...

— Да не могла ты отказаться, не могла! Ну кто ещё кроме тебя стал бы их тут слушать? Кто бы внимание на эти детали обращал? Кто знал бы, с чего начать копать, и что именно искать? Анечка, родная, ты всё правильно сделала, и не смей об этом жалеть. Я горжусь тобой, всей душой! Вот врать тебе не стану, тоже по тебе тосковал, тоже уже привык видеть тебя днем каждый день, и каждый день в обеденный перерыв надеяться, что удастся улучить момент, и прижаться к тебе, поцеловать тебя, зарыться пальцами в твои волосы и забыть обо всём на свете, пускай и только на пару минут, но эти две минуты, словно два столетия наедине с тобой… Я дышу тобой, живу тобой, схожу с ума без тебя, не могу не думать о тебе, о том, где ты, что делаешь, до чего дотрагиваются твои пальцы, и не завидовать этим поверхностям или даже собственным детям... Теперь я признаю только такую любовь, когда вот только так, и никак иначе, когда миг не можешь просуществовать, не ощущая недостатка любимой женщины, её присутствия, её дыхания, её сердцебиения, запаха и вкуса её кожи... 

Боже! Господи, благодарю, шепчет моя душа, пока я всем своим существом впитываю его слова, как бальзам, питающий мою жизнь. 

В ответ я притягиваю его к себе, кладу его голову себе на плечо, и только ощутив его объятья, прислушиваясь к его дыханию, и зная, что наши сердца бьются в такт, я позволяю себе заснуть. 

Это был долгий день, теперь же, рядом с единственным любимым, можно со спокойной совестью как следует отдохнуть.