Да будет свет

Да будет свет

"Сегодня в белом танце кружимся, 

Наверно, мы с тобой подружимся, 

И ночью мы вдвоем останемся, 

А утром навсегда расстанемся" 

Он долго смотрел на ее лицо, безотчетно теребя свой галстук. Невозможно было понять эту ее странную эротическую фантазию о том, что он должен быть голый, но при этом обязательно в галстуке, причем именно алом и шелковом. 

Они познакомились несколько часов назад в небольшом ночном клубе, открывшемся совсем недавно в соседнем квартале от его дома. На двери клуба висело объявление о том, что вход в клуб будет строго по приглашениям и на входе будет жеский фейсконтроль. При таких условиях ему никогда бы не попасть внутрь, но в ночь открытия хозяин клуба изменил условия и охране было разрешено пропускать внутрь буквально всех желающих. 

А он очень хотел попасть в тот клуб. Но не просто чтобы потратить честно заработанные деньги и потусить. Просто он точно знал, что в этом клубе будет она. 

Она жила в доме, описать который одним словом он мог только, если ему на ум приходило одно название, знаменитого замка. Но он никогда не мог выговорить это самое название, а потому предпочитал даже не вспоминать о нем. 

В общем, дом ее родителей казался ему таким вот замком, а сама ее жизнь виделась ему образцом роскоши и буквально сбывшейся мечтой смертных о том, как это – жить в раю. 

Богатая, избалованная, изнеженная, ни в чем не знавшая отказа девочка вот уже год как занимала все его мысли. Когда он видел ее, в его душе словно зажигали свет...

— Зажги свет, — внезапно, словно прочтя его мысли, приказала она, и в лунном свете он разглядел на ее лице улыбку. 

— Этого не было в изначальных правилах игры, — шепнул он в ответ, не желая быть ее игрушкой. 

— Зажги свет, и встань в полный рост лицом ко мне. Ты обещал делать всё, что я скажу. Ну не говори, что ты стесняешься. В лунном свете твое тело выглядит эротичнее некуда, но я хочу рассмотреть своего любовника, его тело, во всех подробностях. 

— Зачем? 

— Ты ведешь себя некрасиво и нечестно, — капризным тоном заговорила она, и ему стало на миг невыносимо противно от того, что он вообще пошел на это. Зачем было знакомиться с ней, когда он понимал, что эта связь не продлится дольше чем несколько часов? Эта девушка – птица не его полета. Она – феникс, а он так... то ли воробей, то ли уличное воронье... Но она прервала его на этой мысли. — Хватит заниматься рефлексией. Ты можешь самобичеваться сколько влезет, но в эту ночь до рассвета ты мой и точка. 

Он хотел возразить ей, воспротивиться подчиняться ее капризам-приказам, но рука сама потянулась к выключателю и он потетически воскликнул: 

— Да будет свет!

Жадный, голодный, собственнический взгляд поглотил его. Она словно питалась им, присваивала его себе. Не только его тело, и даже не столько, сколько душу, всё его существо. 

Пока она с интересом ученого-естествоиспытателя изучала строение мужского тела, он решил в ответ как следует изучить ее. Став ее первым мужчиной, он подумал, что вполне в праве получить от этого унизительного бартера хоть что-то еще. 

Возлежавшая на шикарной пуховой подушке, полностью обнаженная, она внезапно подняла глаза, перехватила его взгляд и спросила, только тон ее голоса совершенно изменился. Он стал тихим, вкрадчивым и вся она теперь казалась ему невероятно уязвимой, и как-то одухотворенно красивой:

— Скажи, ты смог бы полюбить меня? 

Что-то новое, невиданное, вспыхнуло в ее взгляде. Словно откровенная просьба о любви исходила от человека, которого никогда не любили. 

Он хотел отговориться от нее односложным, «Конечно, естественно, уже», или чем-то таким, но не смог. Слишком уж серьезным был ее тон, слишком болезненным – взгляд. 

Ему захотелось снова выключить электрический свет, лишь бы не различать больше выражения ее глаз. 

И, словно тот, кто всё слышит, услышал его мольбы, во всей квартире, в доме, в тот же миг раз, и наступила темнота. 

— Пробки вылетели, — философски произнесла она, но тут же повторила свой вопрос, — Но скажи, ты смог бы полюбить меня? Теперь, когда тебе не нужно смотреть мне в глаза, просто ответь... Знаешь, ведь от ответа на этот вопрос зависит вся моя жизнь. Понимаешь? 

Он молча кивнул в темноте, снова теребя этот дурацкий галстук. Она разглядела движение его головы, и всем существом он ощутил ее мольбу. 

Негоже было отвечать вопросом на вопрос и он ответил: 

— Если бы всё в моей жизни было по-другому, и возможности мои отличались бы кардинально от тех, которые есть на самом деле, я бы пришел к твоим родителям, встал при них перед тобой на одно колено, достал из коробочки шикарное кольцо, надел его тебе на палец, одновременно прося у них твоей руки, и мысленно припадая к твоим ногам... 

— Замолчи! — прошептала она, но почему-то в голосе ее звучала теперь – истерика. — Я не спрашивала, видишь ли ты меня своей женой. Жениться можно и без любви, согласен? 

— Согласен. 

— Ну вот, ну вот... А я спросила, смог бы ты полюбить меня, если бы знал, что это не я... 

— Не ты? 

Эти слова застали его врасплох и он более активно стал теребить галстук. 

— Да. Если бы я была не из того... замка, не казалась тебе принцессой, богатой и холеной, а просто доступной, обычной девушкой, чья мечта – быть не богатой, а любимой...

— Разве в твоем случае одно противоречит другому? — его тон был серьезен, но в груди что-то защемило. — Ну что такое... Ты выйдешь замуж обязательно по любви и будешь очень счастливой...

— Я не хочу счастливой, я хочу любимой!

И тут тонкий девичий пальчик словно обвиняющий жест судьи, нацелился на него: 

— Целый год ты украдкой наблюдал за мной, фотографировал взглядом, раздевал глазами, вожделел меня, с ума меня сводил своим молчаливым сладострастием. И ничего больше не делал, не предпринимал. Почему? Только потому, что меня возит шофер, я езжу в шикарной машине, ношу шмотки от дорогих брендов и душусь духами тысяща баксов за флакон? А меня иногда так и тянет повеситься на таком вот алом галстуке...

Теперь хотелось крикнуть ей, «Ах ты избалованная, капризная девчонка, да что ты знаешь о том, какой является жизнь за пределами твоего персонального рая!», но что-то в ее позе остановило, помешало ему произнести эти слова. 

И тут резко свет зажегся снова. Первое, что бросилось ему в глаза, было ее распухшее от слез лицо. 

«Хорошо, что она не была накрашена, иначе щечки почернели бы от разводов туши... ведь это же миф, что тушь бывает водостойкая...», — мелькнула, словно вспышка, странная мысль, и пропала. Он бросился к ней, спотыкаясь, путаясь в собственных ногах. 

— Что такое? Что ты плачешь, родная? 

Слово сорвалось с языка словно помимо его воли. 

«Что ты плачешь, родная?»...

И тут же тонкие девичьи руки обвились вокруг его шеи. 

— Я хочу уйти! 

Как же страшно стало от этого отчаянного, «я хочу уйти«, потому что ей не нужно было договаривать, уточнять, откуда именно она хочет уйти. 

— Нет, нет, не надо! Что ты, солнышко? Одно твое слово. Скажи, чего ты хочешь? 

Целуя ее глаза, сцеловывая каждую слезинку, он вдруг ощутил любовь. Любовь, безграничную и безусловную, к этой хрупкой, уязвимой, напуганной, льнувшей к нему всем телом девушке. 

— Скажи, чего ты хочешь? 

Изумрудные глаза смотрели теперь на него в упор. 

— Я хочу... остаться! 

— Моя девочка!

Теперь же их разница в возрасте, в социальном статусе и в материальном положении, не пугала и даже не смущала его больше. 

— Никуда не отпущу тебя, солнышко! 

Он гладил ее по спине, по такой гладкой коже, прижимал к себе. Вдруг она вздрогнула, как от боли. 

Тогда он внимательно взглянул на ее тело. И тут же ему показалось, что свет... померк, и наступил конец света, тот, которого так боятся верующие...

— Я приемная, они взяли меня из сиротского дома. Мне было шесть. Богатство, роскошь, любой мой каприз испонялся тут же. До двенадцати лет я думала, что счастливее меня нет человека на земле. А сразу после моего дня рождения я будто из рая попала в ад. 

Она глубоко, судорожно вздохнула и продолжила: 

— Теперь за любой исполненный каприз я должна была платить. Нет, они меня не насиловали, даже не били... там, где побои оставляли бы видимые следы. Хотя, бывало, я неделями не могла присесть без боли и вовсе не спала на спине. Он мог огреть меня ремнем один раз, а потом исполнять все мои желания целый месяц. Мог заставить меня лизать ей... на его глазах, за обновку, а потом тратил на меня целое состояние. 

Они купили меня с потрохами. Десять лет я уговаривала себя, что мне всё это по душе. За то, что я не живу на улице, не побираюсь по подворотням, за то, что мои ступни нежны, а кожа на руках как у младенца... 

Да вот только я ненавижу... 

— Понимаю... 

— Нет, — печально качает хорошенькой головкой. — Не понимаешь. Сначала я ненавидела — их, а потом возненавидела – себя. Себя, себя, себя! За то, что не могла найти в себе сил перестать продаваться за всё, что они давали. Накатать на них заявление в полицию... сраные извращенцы!

Но вот же парадокс, однажды став их марионеткой, я не могла перестать ею быть. 

А потом появился ты. От тебя веяло свободой. 

И мне захотелось почувствовать себя тобой любимой вот так, чтобы ты делал всё, что я захочу, лишь за ночь со мной. За секс со мной. 

Она снова смотрела ему в глаза. 

— Но стоило тебе начать целовать... и поняла, что хочу другого. Чтобы ты любил меня. Вот такую искалеченную, чужую куклу... 

— Ты не кукла! Они поплатятся, обещаю! 

Она отрицательно покачала головой. 

— Это совсем не то, чего я хочу. 

Он опустил лицо к ее уху. 

— Ты хочешь – чего? 

***

Сегодня всё будет снова как она захочет. Лунный свет, алый шелковый галстук, мужской стриптиз, тактильные ласки до самого рассвета. 

Потянув за кончик галстука, она словно собачонку на поводке, подтягивает его к себе. 

— Зажги свет, — приказывает она тихо. 

— Как тебе будет угодно. 

— У тебя седина в волосах. 

— Хочешь, я покрашусь? 

— Не хочу, — отвечает она игриво и в ее глазах пляшут бесовские огоньки. — Скажи...

— Я готов для тебя на всё! 

Улыбка касается ее губ и глаз. 

— Это хорошо! Я все хочу поблагодарить тебя за то...

— Шшш...

— За то что ты пришел в клуб и познакомился со мной. Обещай, что ночь никогда не кончится. 

— Обещаю!

— Как мне нравится твое тело и...

— Мой галстук? Скажи, а почему алый и шелковый? 

— Всего лишь детская мечта. Алые паруса, любовь взаимная. 

На миг перехватило дыхание, но ее взгляд изменился и это его улыбнуло. 

— Знаешь, мне нравится то, как ты смотришь на меня вот так, голодным взглядом. Сейчас я утолю твой голод. 

А на столе в уютной гостиной лежит газета. На первой странице заголовок, «Магнат с женой сгорели заживо в своей машине. Несчастный случай потряс округу, подробности в репортаже...»