Жизнь

Переживание – есть искусство. Не этим ли руководствовался Юрий Петрович, впадая в свойственную, как он считал только ему, депрессию. В такие дни все окрашивалось в ужасающе мрачные тона, голоса людей причиняли почти физическую боль. Иногда он спохватывался, начинал что-то делать, но скоро бросал и снова погружался в пучину тоски и страха. Возможно, страх был движущей силой его жизни, потому что, сколько он себя помнил, он все время боялся. Боялся получить плохую оценку на экзамене, боялся первого свидания, боялся показаться смешным. Приходили странные мысли: а что если страх его тайный друг и помогает ему. Скольких бед и несчастий Юрий Петрович избежал благодаря своему страху… А если наоборот? Возможно, страх лишил его чего-то такого, что он никогда больше не узнает и не испытает…

Немолодой мужчина в синем джинсовом костюме курил в тамбуре несущегося сквозь ночь поезда и смотрел в окно. Где-то вдали почти у горизонта светились огоньками поселки и иногда с пугающим шорохом проносились мимо придорожные темные кусты.

Ночная дорога. Сколько сил и нервов унесла она у думающих людей. Едешь в этом грязном, расшатанном вагоне и особое ощущение несвободы охватывает тебя. Свобода там: в огоньках пролетающих станций; в зловеще сине-фиолетовом небе; в ожесточенном перестуке колес на стрелках станции; даже в промелькнувшей стрелочнице, сонными невидящими глазами провожающей поезд.

Юрий Петрович возвращался домой. Нелепая командировка с еще более нелепым заданием утомила его, да еще эта черная августовская ночь с огромной луной сводили с ума и не давали покоя. Усталость не более. Юрий Петрович прижался лбом к холодному оконному стеклу тамбура и замер. На мгновение стало легче. Но психика не чувствуя сдерживающего начала, мгновенно продолжила свои игры. Раз от раза они становились все опаснее и опаснее. Юрий Петрович рисковал своим рассудком. Сложно было понять это, еще сложнее помешать этому. Изначальный страх, моментами буквально заставляющий цепенеть не только тело, но и разум, прочно держал в своих руках Юрия Петровича. Страх забавлялся, играя им. Иногда он отпускал, и тогда Юрию Петровичу казалось, что все он свободен, он может делать, что хочет, что он еще добьется своего, он покажет миру кто он есть, но в следующую –минуту страх легонько, совсем мягко трогал когтистой лапкой лицо Юрия Петровича, и тогда приходило ужасное осознание своей ненужности и казались бредовыми и никчемными мечты о лучшем времени,  не растраченных возможностях, о той могучей энергии, что ждет выхода в его душе.

Юрий Петрович вернулся в купе, осторожно влез на верхнюю полку и приготовился терпеть бессонную давящую ночь. Внизу зашевелились, и вдруг на освещенном луной месте появилась детская рука. Пухлые пальчики подрагивали в такт стуканью колес, и казалось, жили своей  отдельной от сонного поезда жизнью.

Прошлое кажется каким-то далеким призрачным. Нет ровной дороги в прошлое. Вспомнишь один эпизод, только начинаешь вчувствоваться в него, как память неосторожно задевает за паутину нитей и вот уже невесть откуда появляется чье-то лицо, раздаются неожиданные звуки, и начинает щемить грудь от невыразимой грусти. Что там осталось непонятого, не прожитого до конца, какие узелки завязались, каким краем твоя паутина соприкоснулась с другой, да так что шевеление чужой паутины отзывается в тебе болью и бесконечной тоской. Напрасно психоаналитики пытаются разобраться в своих пациентах, ничего у них не получится, только еще больше запутают.