Кринжово разбираю сцены со слезами в "Глазах"

Наткнулась я тут на флешмоб про мужские слезы.

(Их есть у меня. Вон, смотрите, у второго тома «Глаз» - аж на обложке)

Если в «Без имени» поплакать не довелось практически никому (а вы говорите – «безнадега»! Да там все живут и радуются просто), то в «Глазах урагана» один из главных героев с первой же главы преподносится как вполне себе плакса. 

Энис вздыхает и прикрывает глаза рукой от солнца. Ещё раз окидывает окрестности беглым взглядом. Не за что зацепиться. Не на что отвлечься. Можно было бы достать из сумки тощую книжку, подаренную кем-то из папиных знакомых, но телегу немного потряхивает на колдобинах. Буквы будут плясать перед глазами. Энис и так не слишком любит их разбирать, читает медленно, по слогам и часто ошибается. Но то, что он вообще хоть немного умеет читать, – всё равно повод для гордости. По крайней мере, так считает мама.

Ах, но теперь, теперь наверняка придётся учиться заново, потому что, говорят, темпетцы пишут буквы немного иначе, с какими-то лишними закорючками, и вообще. У них язык вроде и похожий, но другой, и другая, как это говорят, культура, и…

Энис снова вздыхает. Если задумываться о том, как много всего в Темпете, должно быть, окажется иным, начинает предательски щипать в глазах. Друзья обсмеяли бы. Потому что все как один заслушивались рассказами о далёких местах, вслух мечтали о путешествиях и наверняка на месте Эниса сочли бы переезд за приключение. Энис тоже, вроде… заслушивался и вслух мечтал. Так… за компанию. Понарошку. А взаправду уезжать – совсем другое.

Энис остервенело чешет кончик носа, просто чтобы отвлечься. Если б друзья узнали, как часто он плачет в последнее время, обсмеяли бы тоже. К тому же, из-за такой ерунды.

На самом деле слезы Эниса и то, как он к ним относится, - тоже своего рода элемент взросления. Причем он не про то, что «плачут только маленькие мальчики, большие сурово преодолевают». Через слезы тут скорее раскрывается значимость «что люди подумают» для Эниса на разных этапах. Ну и отношение некоторых его близких, конечно. 

– Фирмин, ты же умный, – вдруг начинает Энис с каким-то странным выражением. Фирмину даже почти мерещится насмешка или вызов – но и то, и другое странно ждать от Эниса, наивного, тихого и вечно восхищённого. – Гораздо умнее меня. Скажи, почему они ко мне лезут?

Смотрит он всё ещё на цитру на коленях. Вообще-то Энис уже почти полгода как учится играть на лире – пансионерам нередко меняют инструменты на что-то поблагородней. А на цитру скорей просто не нашлось учителя.

Но Энис всё равно продолжает на ней играть в свободное время. Не очень-то охотно, будто из чувства долга.

Перед отцом.

Что, вот, Фирмин должен сейчас ответить? Разве Энис сам не знает?

– То есть, я понимаю, почему, – после паузы добавляет Энис. – Но… просто… неужели это настолько важно? Чтобы так ненавидеть меня.

Фирмин беспокойно поводит плечами. Как бы Энис опять не расплакался. Он вообще слишком часто плачет, особенно если думает, что никто не заметит. А потом ходит с красными глазами. Как девчонка, ей-богу.

Фирмин неловко поднимается с места. Может, стоило бы как-то утешить Эниса. Но Фирмин совсем не умеет возиться с плачущими. И это всё так неудобно, что он предпочёл бы даже уйти и не быть здесь сейчас – вот только они сидят в его же собственной каморке.

Фирмин делает крошечный шаг к кровати, где устроился Энис. Но тушуется и, наоборот, отходит ещё дальше, сделав вид, будто хотел переложить книги со стола на маленький комод.

– Им просто нужен повод, неважно – какой. – Избегая смотреть на Эниса, Фирмин ровняет корешки, чтоб лежали один к одному. – Не было б тебя, принялись бы за Фиакра, наверное. Или, может, за Матео.

– Нет. Фир подпевает Арно. Тео дружит с Фелисом. А Фелис – с Дами и другими старшими.

А Энис – с Фирмином. Поэтому против Эниса ополчились и те, кому Фирмин не нравится, а на него самого теперь косо смотрят все, кого коробят райсорийские глаза.

Фирмин уязвлённо сжимает пальцы.

Понимает ли сам Энис, что выбрал не лучшую компанию? Две белые вороны – хуже, чем одна.

Впрочем, даже если б не Фирмин, стал бы кто-то цапаться с Арно и прочими только лишь ради Эниса?

И к Фирмину в друзья тоже не стоит очереди, что уж. Так что, может, и к лучшему всё это…

Фирмину очень неловко от того, как Энис проявляет эмоции. Кстати, как раз-таки потому, что сам Фирмин сильно загоняется по общественному мнению (даже если говорит, что выше этого), так что от поведения Эниса ловит много вторичного стыда. И вообще ему на самом деле как-то не горит утешать этого пацана. Да и Фирмин в принципе не особо знаком с концепцией утешения. Все-таки он очень сильно копирует опекуна – и да, тот ему никогда сопли не вытирал.

Но, честно говоря и забегая сильно вперед, однажды Фирмин, пожалуй, решит, что лучше б Энис и дальше плакал от каждого чиха. Потому что Энис-плакса, конечно, был все-таки адекватней и безопасней, чем тот, который переплавляет все в агрессию и злобу. А я думаю, сейчас уже чуть-чуть заметно, что постепенно оно идет туда.

– И все эти слухи. Ты так легко веришь слухам? Если б граф ТеСоннери не открыл этот пансион, если б тебя сюда не взяли, где бы ты был сейчас? Думаешь, твои нищие родители смогли бы позаботиться о тебе?

Краем глаза он замечает, как Энис, дёрнувшись, сжимает пальцы.

– И теперь ты так легко веришь в весь этот бред? Что он ворует людей, что связан с какими-то тёмными делами? Тебе самому не стыдно?

Фирмин говорит и говорит, понимая, что опять не может остановиться, хотя, наверное, стоило бы.

– Это попросту неблагодарно. Ты готов записать его в преступники, готов решить, что этт Арман безалаберно теряет письма. Или, может, думаешь, он нарочно прячет твоё приглашение? Кто вообще должен был его тебе прислать и чем ты ему так понравился, что он пришёл договариваться лично? И чем он тебе так понравился?

Энис шепчет что-то, Фирмин не разбирает.

– Или, может, ты хочешь, чтоб я уговорил этта Армана взять тебя с собой? Ты всегда надеялся, что я дам тебе какие-то преференции, не так ли?

– Перестань, – на этот раз Фирмин слышит.

Но всё равно продолжает говорить. Так уже было когда-то, лет восемь или девять назад. Фелисьен сказал тогда что-то очень обидное то ли про самого Фирмина, то ли про этта Армана. Забавно: из памяти напрочь выветрилось, что именно. И что говорил тогда Фирмин. Только сам факт: он говорил, и говорил, и говорил. А потом Фелисьен ударил его. И было очень больно, и кровь постоянно текла на белый воротник…

– Ты ведёшь себя как ребёнок. Как маленькая, пугливая, капризная девочка…

– Хватит!

Энис вскакивает, и Фирмин отшатывается от неожиданности, едва не налетает на комод. Энис смотрит зло, Фирмин в жизни не видел у него такого взгляда. Энис, которого он знает, должен был уже расплакаться, а не смотреть так.

Но я же сказала, что элемент взросления тут не в том, что Энис перестает плакать? Да, потому что на самом деле тут важнее, что Энис перестает считать слезы чем-то постыдным (потому что оказывается в ситуации, где правда довольно часто видит их у других людей). В его глазах это становится нормальной, так или иначе всем присущей реакцией, не самой плохой из возможных.

Дождавшись, когда охранник вернётся на место, Сириль обшаривает комнату, но тут не только нет ничего полезного – тут, кажется, вообще почти ничего нет. Разве что тахта, принесённые Рином и тем, вторым, вещи, да ещё старый и непрочный на вид стул в углу – непонятно зачем, при таком-то аскетизме. Сириль подходит к единственному окну. Третий этаж – до земли довольно высоко, но, может, если связать подобие верёвки из одежды и постельного белья…

Бессмысленно думать об этом – даже разбей Сириль стекло стулом, в получившиеся дыры смогла бы пролезть только кошка. Окно, по старой моде, из мелких квадратов.

Может, можно как-то высадить раму? Знать бы ещё, как вообще это делается. 

Бестолково ощупав окно, Сириль поворачивается к нему спиной и опускается на пол. Стена стылая. Сириль подтягивает к себе колени и утыкается в них носом.

Будь на его месте Сильвен – настоящий Сильвен, – он непременно бы придумал, как выбраться. Наверняка, ведь всегда был хитрым, умел вертеться. Он нашёл бы, как надурить охрану, или смог бы соорудить что-нибудь, с чем сбежать. Он ещё по пути сюда мог бы сделать что-то, улизнуть от конвоя.

Но Сильвен не сбежал. Его убили. И этта Бриса убили, и ещё кучу людей из отряда, а что будет с теми, кто выжил? Что будет с Сирилем? Зачем он нужен? Лучше б он тоже умер! Тогда, хотя бы, не оказался бы в чьих-то руках в качестве заложника, которым можно шантажировать семью.

Дверь снова со скрипом отворяется, и Сириль поднимает голову, суетливо пытается вытереть слёзы.

– Плачь, не стесняйся, – спокойно говорит Энис, прикрывая за собой. – Это нормально. Когда я попал сюда, тоже много плакал.

Сириль напряжённо молчит.

И, собственно, их с Сирилем динамика, которую я хотела бы показать, во многом основана на том, что Энис невольно сочувствует этому мальчику, который еще не сломался настолько, чтоб перестать плакать и начать как-то по-другому это все выплескивать. Они с Сирилем немножко зеркалят друг друга, поэтому в какой-то степени для Эниса эта встреча – как столкнуться с собой из прошлого, и для него не очень приятно заново ломать того мальчика. Энис во втором томе, в общем-то, был бы не против вернуться в то время, где его большой проблемой, достойной переживаний, было то, что кто-то его засмеет за слезы или еще какую-нибудь фигню, типа того, что ему девчачий платок выдали.

...Эх, вот теперь бы еще дописать второй-третий тома, чтоб не только рассказывать, но и показывать.

∠( ᐛ 」∠)_