Революция в отдельно взятом оркестре

Режиссеров мирового уровня, как мне кажется, лучше смотреть блоками – одно имя от начала и до последнего фильма. Сейчас у меня время Феллини, которого долго откладывала и которого смотрю широко открытыми глазами, как ребенок, получивший целый набор фантастически прекрасных игрушек. Он необычен, его фильмы - сказочной красоты, эстетика, сравнимая, наверно, только с эстетикой Кубрика. Феллини исключительно разный: философ, психолог, исследователь, эстет, - ни один его фильм не повторяет другой. «Репетиция оркестра» не получила широкой известности, по выходу фильм демонстрировался на Каннском фестивале даже не в общей, а во внеконкурсной программе и не имеет особых регалий.

Произведений искусства, исследующих природу власти, множество. Как блистательный пример можно вспомнить «Осень патриарха» Маркеса; часто это еще и исследование природы зла, как в «Фаусте» Гете или произведении, смыкающем обе темы – «Мастере и Маргарите».

У Феллини своя «Осень патриарха». «Репетиция оркестра» - камерный фильм, созданный за две недели, и по антуражу напоминает «Гараж» Рязанова. Это также сатирическая трагикомедия, действие которой развивается в одних декорациях – древней часовне, где происходят репетиции оркестра, а большое количество действующих лиц помогает Феллини, как и Рязанову, дать целую галерею характеров. Часовой фильм, который начинается в псевдодокументальном ключе: некая киногруппа берет интервью у некоего оркестра, - смотрится на одном дыхании; за небольшой отрезок времени Феллини удается создать целый срез общества. Наблюдать за персонажами – наслаждение, одним-двумя мазками режиссер создает характеры и отношения не только между людьми, но и между слоями общества. 

Разные группы инструментов игнорируют друг друга, создавая касты и превознося свой инструмент, скрипачи со скепсисом взирают на виолончелистов, медные на гобоистов, барабанщики – из своего полуподполья – на всех остальных. Музыканты подтягиваются на репетицию, как рабочие на смену, сонные, недовольные, сравнение с заводом Форда не раз проскальзывает в фильме. Скрипачи отбирают друг у друга стулья, кто-то пьет лекарства и жалуется на невроз, кто-то вздыхает на камеру, жалуясь, что хотел выбрать совсем другой инструмент, кто-то говорит о своем одиночестве, кто-то вообще не явился, согласовав забастовку с профсоюзом. Руководитель оркестра обсуждает продажу оркестрантов, профсоюзный лидер разъясняет музыкантам права, те требуют доплаты за интервью телевидению. Буйная молодежь ловит крысу, засовывает презерватив в инструмент трубачу и надрывается от хохота, пока тот выдувает пузырь из раструба, пожилая арфистка рассказывает дурной сон…

О музыке с пиететом говорит только переписчик в берете художника, древний, как часовня, где репетирует оркестр, он символизирует духовное начало: не могу без музыки, - говорит он. Все остальные расхваливают свой инструмент и бубнят о неприязни к остальным оркестрантам. Объединяет их единственно ненависть к режиссеру.

Всем недовольный дирижер (прекрасный немецкий актер с рыцарским именем – Балдуин Баас) появляется, как обособленное начало, он заранее утомлен и ворчит, что позабыл теплую обувь, он начинает репетицию со словами: 

«Это фабрика, где мы должны создать какую-то вещь. Зачем? Я никогда не понимал».

Вялые оркестранты играют кое-как, вальяжно развалившись на стульях, обмениваются репликами, обсуждают соседей; скрипач слушает радио, по которому передают футбольный матч, флейтистка обмахивается подолом и хихикает с молодым соседом. Дирижер нервничает, повышает голос, в ответ на его жесткие реплики музыканты огрызаются, он заставляет повторять пьесу вновь и вновь, и вот уже музыка звучит слаженней, музыканты сыгрываются, разоблачаясь, сбрасывают пиджаки, рубашки… потные лбы, тяжелые, злобные взгляды... Дирижер переходит на крик, конфликт накаляется: один из музыкантов обиженно отказывается повторить пассаж. Оркестранты и профсоюз его поддерживают: «Мы не в школе». «Если бы Вагнер заботился о профсоюзе и своих правах, он никогда не написал бы своих опер!» - кричит дирижер, но злые оркестранты уходят на перерыв по знаку руководителя оркестра, больше похожего на боксерского тренера.

В перерыве музыканты костерят режиссера, да зачем он вообще нужен, вопрошают они. Старенький переписчик вспоминает блаженные времена, когда дирижер имел царскую власть, и за фальшь хлобыстал музыкантов по пальцам своей палочкой, а те принимали наказание со слезами благодарности.

«У постоянного дирижера они не очень-то выдрючивались».

Дирижер, томно попивая шампанское после душа, повествует о своих многочисленных домах в разных концах света, а потом в свою очередь ностальгирует по временам своей юности и сакральной, почти божественной сущности дирижера в оркестре, имеющей место когда-то…

В это время молодые и неуемные, начав с озорных надписей напротив кабинета ненавистного дирижера, поднимают бунт. Гаснет свет, глухие удары по старому зданию, звучащие весь фильм (где-то идет ремонт), раздаются все ближе, ополоумевшие оркестранты носятся по часовне, разрисованной лозунгами сверху донизу. В портрет юного Моцарта летит ком грязи, под роялем, улучив момент, уединяется парочка, барабанщики и духовые вопят, скандируют: «Нет власти музыки» и «Нет музыке власти», «Оркестр – к террору, смерть режиссеру!» Сбросив с помоста пюпитр дирижера, они водружают на его место метроном - как дирижера идеального, дирижера для всех, - но и этого мало, сбрасывают и метроном, и начинается драка, бунтовщики сражаются уже между собой, сыплется штукатурка, полубезумный скрипач выхватывает пистолет, и раздаются выстрелы... Бунтуют молодые и рьяные; пожилые оркестранты с регалиями растерянно жмутся к дирижеру, и только блаженная арфистка рассказывает съемочной группе о своей неземной любви к арфе, не обращая внимание ни на хаос революции, ни на гул ударов, которые все сильнее разрушают здание… Бунт заканчивается бессмысленно и беспощадно – последний удар, стена рушится, накрывая арфистку, и в облаке пыли повисает огромный стальной шар. Оркестранты замирают в ужасе, шар качается, как чудовищный метроном, скрип его пародирует музыку, и тут в дело вступает дирижер, который с сардонической улыбкой наблюдал весь этот разгул со стороны. Мягко уговаривая испуганных музыкантов, он успокаивает их, заставляет взять инструмент. Один за другим люди присоединяются к оркестру, сплачиваясь вокруг лидера. В груде обломков торчит арфа – символом чистого искусства, которое сметает революция. Музыканты играют, на их глазах появляются слезы, пьеса звучит все слаженней (великолепная, трагическая музыка Нино Роты), интонация дирижера становится жестче, он снова бьется в истерике, экран гаснет, и за черным квадратом раздается лай Гитлера… Заканчивается фильм репликой дирижера, все так же за черным экраном он произносит: «Господа, все сначала!..»

Эта небольшая притча, очень компактная, прекрасна не только по своему мастерству – каждая фраза здесь готовый афоризм, – на ней можно учиться не одним режиссерам, но и сценаристам, писателям, - она дает огромную пищу для размышлений. Круговорот истории, идеализация власти, идеализация революции, природа деспотизма и природа общества, степень необходимости лидера и степень его ответственности, о том, как создается подлинное искусство, о самоотверженности художника, – обо всем это коротко и гениально, как всегда у Феллини. Если вы любите умные, неоднозначные фильмы, вам – однозначно - сюда.