Конец недолгому покою

У него кудри цвета мокрого песка и карие глаза…

У него пять веснушек на курносом носу, а под глазом родинка…

У него хриплый голос, длинные пальцы и твердый живот…

У него белые плечи, прямые как стрелы…

Он улыбается тепло и редко…

Когда сквозь листву на его лицо падают пятна солнечного света — он щурится, и его короткие темные ресницы дрожат…

Он мой, а я его. Вот так просто, и при этом непросто…

У костра было тепло, лишь изредка прохладный ветерок сбивал волны жара и холодил наши голые плечи.

Мы лежали, немного смущенные, укрытые только дублетом и плащом, уставшие, притихшие, с синими от черники и потрескавшимися от ветра и поцелуев губами, с поцарапанными в малиннике руками, невыспанные. Ждали, пока закипит чайник.

Тоненькая струйка пара из носика лениво плавала на фоне осеннего леса. Моя щека лежала на груди Эмиля и чувствовала холод его кожи, жар его крови и биение его сердца. Пахло костром, озером и осенней листвой, чаем с черникой, эти привычные запахи смешались с новым запахом — людей, только что любивших друг друга.

Стояла такая тишина, какая наверное бывает лишь солнечным осенним днем на небольшом острове, где обитают только зайцы да мыши… Тишина, в которой ветерок срывал с деревьев желтые листья, трепал сосновые кроны, в которой шуршало о береговую осоку озеро, в заводи крякали утки, да лишь подавал голос некто, живущий в камышах.

Сильные удары крыльев по воздуху оповещали, что над нами пролетают дикие гуси, но лебединый клич мы услышали раньше, чем шум их полета. Безупречно белые огромные птицы, не ведающие о войнах и жертвоприношениях, следовали своей небесной дороге на юг. Солнце золотило их силуэты.

Когда они скрылись за деревьями, Эмиль сказал:

— Так странно, что может быть так хорошо и спокойно, после всего, что случилось… — и смутился, провел рукой по волосам, — я имею ввиду Уздок и все прочее, не нас…

— Я поняла о чем ты… — улыбнулась я. И он тоже улыбнулся.

Струйка пара из чайника наконец окрепла, крышка затанцевала.

Эмиль приподнялся на локтях, протянул руку, снял с огня чайник и оставил в траву завариваться. Внутри него были черничные и малиновые листья и полная кружка собранных ягод тоже ожидала быть отправленной в кипяток.

— Пусть настоится… Как раз остынет… — Он поднял из травы два красных, только упавших с дерева листочка, и положил их мне на груди, по одному на каждую. — Ту богиню действительно звали Афродита… Она вышла из пены морской. Это была богиня любви, и не самой приличной… — Эмиль поцеловал меня в лоб, а потом укутал в одеяло, прижал к себе. — Русалку… Я собирался стать историком, вывести тайны мира на чистую воду… А сам полюбил русалку…

— Я не русалка.

— Да? А что это такое было вчера? Разве не русалочья свадьба?

— Не знаю, я тоже была там впервые. Разница между тобой и мной только в том, что я умею дышать под водой…

— Не упрощай. Я и так знал, что в мире все устроено сложно. Но эта игра, которую не отыграешь на реванше. Она становится сложнее и сложнее. Задачи все абстрактнее. С таким успехом, наша вселенная схлопнется раньше времени. Но пока этого не случилось, мне придется перетрясти все свои знания и сложить их заново. В этой коробке каждый день появляются все новые кубики.

— Надеешься сложить устойчивую пирамиду?

— Желательно, такую как в древнем Египте…

— Они для мертвецов, Эм… Живые вынуждены плавать по волнам ненадежного океана…

 — Красиво сказано, — Эмиль улыбнулся. — Ну тогда мне нужен очень крепкий корабль, верный штурман. А еще астролябия и секстант, и желательно древние. Наши не такие точные…

Я сразу подумала — мои способности пригодились бы на роли штурмана, но промолчала, а Эмиль сказал:

— Маньяков и убийц хватало в мире во все времена, а вот разрешенные законом древние ритуалы надо бы поставить на заметку совету. Протащить изощренные формы убийства под вывеской Праздника Урожая. И ведь это уже не первый год. Я видел несколько дел по этому вопросу в архиве. Девушек несколько раз насиловали на глазах у толпы, а потом они пропадали бесследно… И никого не насторожило. Дамина вполне могла стать жертвой насилия…

Ком встал у меня в горле. Я села, листики с моей груди облетели на колени и я прикрылась дублетом.

— Да ну что ты… — Эмиль потянул меня к себе за руку. — Все же обошлось… Левон привез ее утром…

— Нет, Эм… — я продолжала сидеть и смотреть на него. Голос мой задрожал, потому что я поняла — он не знает… — Не обошлось… совсем нет… Тигиль не сказал тебе? — я запнулась. Внезапно стало холодно, холодно и страшно, так страшно…

В одно мгновение я оценила, что если бы Эмиль знал, он бы не поехал со мной на озеро и не лежал у костра такой счастливый, голый и расслабленный… ничего бы этого не было…

— Говори! — он все понял и тоже сел. Глаза его потемнели. — Ее что? Изнасиловали?

Я молча в ужасе смотрела на Эмиля, а он смотрел на меня в упор:

— Кто? Ктоооо?

Слезы встали в горле комом. Мои плечи поднялись и опустились, но имя никак не произносилось.

Он понял сам.

Побледнел, покрылся красными пятнами, медленно вдохнул, задержал дыхание, медленно выдохнул, и снова и снова. Я, напротив, боялась дышать, ждала. Наконец он резко встал и начал одеваться.

Он собирал вещи аккуратно и быстро. Каждое движение его было полезным. Я смотрела с минуту, а потом тоже оделась и начала ему помогать, но он отогнал меня:

— Не надо. Только мешаешь. Лучше убери палубу. Я толкну борт. — Он вылил так и не выпитый чай из чайника, сморщенные черничные ягоды упали в траву. — Идём!

Голос его был страшно отчужденный и ледяной.

Пока мы плыли к нашей пристани, я рассказывала все, что происходило в Уздоке. Об Эрле и Вассе, о том, кто и от чего спас Дамину, и о Тигиле, который все видел. И наконец о странном, но весьма могущественном духе, овладевшим сознанием всех, и в первую очередь телом Эрика. Духе, который замедлил время, расставил людей в амбаре, словно бы театральный режиссер…

Мой рассказ не удивил Эмиля и нисколько не облегчил дело. За все путешествия обратно Эмиль произнес все лишь несколько слов. Он не видел дороги, не слушал моих объяснений, ум его включился и стал отчаянно строить догадки, предположения того, что могло привести Эрика в Уздок и заставить совершить такой ужасный поступок. Но самое плохое — Эмиль понимал последствия.

Когда мы оседлали Бубу, оставив плавучую баню одиноко постукивать в мостки пристани, солнце уже прилегло на вершины лесов. Красное на золотом… Мир не отвечал нашим тревогам, он жил сам по себе, рисовал пейзажи, которым не суждено было сохраниться ни в папке скромного начинающего художника, ни в стеклянном лабиринте картин, где выставлялись мастера посмелее…

Я перестала стараться успокоить Эмиля, осознав, что только ему мешаю, просто прижалась к его спине щекой. Я знала, что сделаю, если Левон и дальше будет угрожать Эрику. Я все расскажу, а если надо, то и покажу. Не поможет — загрызу Левона. Вот и все.

Хотелось спать. Выспаться и рисовать… что у меня завтра по расписанию? Я поняла, что не могу сообразить какой завтра день недели. Два учебных дня прогулены. Так что видимо среда… История искусств, композиция, факультатив по керамике. Любимая керамика… глина красная, черная и белая… Мне больше нравилась белая, мягкая и податливая. Из нее получались самые изящные изделия. А еще в мастерской были удобные гончарные круги всех размеров, столько, что я еще не все попробовала… И, наконец, эмали тончайших оттенков для росписи… Матовые и прозрачные… Вот бы сделать блюдо, покрыть его нежным бирюзовым, а в центре нарисовать русалку… или лучше русала… нет, все же русалка эстетичнее…

Я очнулась, когда при въезде в Туон Эмиль резко придержал Бубу, пропуская почтовую карету, выезжающую из ворот. На боку кареты был нарисован незнакомый мне зеленый крест.

— Что это за крест? — спросила я.

— Крест народной армии, добровольцы… наверное, военная почта…

— Хорошо бы…

— Как ты могла не сказать, не упомянуть даже о самом важном… — прорвало Эмиля. — Ты что же это, не понимаешь, что Левон убьет его, если уже не убил. Какое легкомыслие подумать, что я бы поехал на остров, зная, что натворил этот идиот!

Слезы навернулись у меня на глазах, в горле запершило. Конечно Эмиль был прав, конечно я легкомысленная глупая девочка, но… но… он же сам… сам…

— Найди мне его поскорее! — в голосе Эмиля слышались и отчаяние, и нетерпение.

— Кого? — окончательно потеряв способность соображать, спросила я. — Левона?

— К черту Левона! — раздраженно повысил голос Эмиль. — Эрика, нашего Эрика мне найди!

(отрывок из нового)