Мысли о миллениалах

Миллениалы – последнее поколение, которое жило до цифры. И у нас есть прекрасная возможность погружать людей в доцифровой мир или рассказывать глубже про эти ощущения.

Отсюда, наверное, моё стремление в своих произведениях показывать не только современный мир, но и отбрасывать читателей в воспоминания, когда мы шли в библиотеку, потому что Гугл еще не изобрели, или записывали музыку на кассеты, потому что не существовало еще облачного хранилища.

Сижу и жую эту мысль целый день, потому что залезла в старые зарисовки и нашла вот что:

***

Когда вышел фильм «Криминальное чтиво», вся страна погрузилась в депрессию, а в нашей семье наступило процветание, потому что папа со своим деловым партнёром умело закрутились в нужных кругах, о которых сейчас вроде как стыдно упоминать.

Я не задавала вопросов, почему все вокруг жалуются на дефицит, а у нас на завтрак ананасы. Меня этому научила Мари – моя подруга и, по совместительству, дочь папиного партнёра.

Перед моим первым днём в школе родители давали мне советы прилежно учиться и завести друзей, а Мари этажом ниже давала мне ЦУ о том, что не надо рассказывать одноклассникам, что мой папа бандит, что у нас полный холодильник экзотической еды, которые эти дети никогда и не видели, что дома крутая техника и американский видак с уймой кассет, и пока вся страна ждала, когда на рынках появится пиратка «Криминального чтива», мы с подругой уже выучили этот дурацкий танец из фильма, который мне в семь лет был совершенно непонятен.

Сколько себя помню, Мари всегда была рядом, но только перебравшись в Москву семьями, я стала задаваться вопросом, почему она со мной возится. Ведь девчонка была на целых семь лет меня старше.

– Мне в школе сказали, что ты слишком старая для моей лучшей подруги! – заплаканным голосом пожаловалась я.

– Кто тебе такое сказал? Опять этот Мирончук?

– Да! – всхлипнула я. – Говорит, я твой довесок. Что папа тебя заставляет со мной дружить! – разразилась я новым потоком слёз.

– Никто меня не заставляет, – успокаивающим голосом сказала Мари, гладя меня по светлым волосам и прижимая ещё крепче к своей груди.

– А почему ты тогда со мной возишься?

– Потому что я тебя люблю! – не раздумывая ответила подруга.

– Но я мелкая и глупая! Мне всего семь!

– Это Мирончук мелкий и глупый! Не слушай его никогда! А ты для семилетки на удивление сообразительная и умная не по годам, – улыбнулась Мари и чмокнула меня в макушку.

Я и впрямь спешила с развитием вперёд своих одноклассников, потому что каждый день, как доделывала свою домашку, бежала в квартиру под нами, чтобы жевать вкусные сахарные печенья тёти Марины и слушать, как они с Мари делают уроки.

Тётя Марина сама когда-то была учителем и прекрасно объясняла математику, физику и химию, которых у меня ещё даже в программе не было. А ещё она отлично разбиралась в истории и географии, всегда рассказывая их так вдохновенно, будто сказки о далёких мирах и приключениях.
Моя мама разбиралась только в модных шмотках, косметике и путешествиях. Не помню, чтобы она когда-то делала со мной домашнее задание или рассказывала хоть что-то по программе.
Своих отцов мы с Мари вообще видели раз в три-четыре месяца на какой-нибудь праздник, чей-то день рождения или Новый год. Они возвращались с работы за полночь и уходили ни свет ни заря.

Из-за того, что мама постоянно срывалась куда-то за границу, я настолько привыкла к самостоятельной жизни, что уже в девять лет спокойно вставала по будильнику, готовила себе бутерброды, заваривала чай и шла к первому уроку в школу. Потом приходила, готовила обед, делала домашку и летела к Мари слушать, как она зубрит гранит науки, готовясь к выпускным экзаменам, и помогать готовить тёте Марине ужин и сахарные печенья.

На мой одиннадцатый день рождения Мари заявила, что беременна.

Я была в бо́льшем восторге, чем наши родители. У нас в квартире разразился настоящий скандал. Дядя Миша, отец Мари, достал из кладовки моего отца пистолет (я тогда впервые узнала, что у нас есть оружие дома) и потребовал у Мари показать отца её будущего ребёнка.

Наши мамы громко плакали. Мари сильно испугалась. А я помню, что отчётливо увидела только одно – на её стороне не оказался никто из взрослых. И тогда мне пришло в голову встать на её защиту и буквально стать её живым щитом. Среди детских доводов о том, что она моя подруга до конца жизни и я её сильно люблю, для одиннадцатилетки (буквально вчера ещё десятилетки) прозвучали довольно взрослые слова о том, что из Мари выйдет отличная мама, ведь она, сколько я себя помню, всегда была рядом и занималась мной, учила и поучала, играла, пока никто из них не хотел играть, помогала с уроками и всегда была рядом, хотя я мелкая, глупая и совсем не гожусь в лучшие подруги для такой серьезной и взрослой девушки. И добавила, что и я тоже подрасту и смогу помогать, и вообще буду отличной тётей для сына Мари.

– …вашего, дядя Миша, внука! – чётко и громко произнесла я под финал своей тирады, и мой папа почему-то расплакался.

– Или внучки! – пискнула за моей спиной Мари. Но я (до сих пор не знаю почему) на тысячу процентов уже в тот момент была уверена, что родится мальчик.

Мари даже мне не рассказала, кто отец Марка, «для твоего спокойствия и безопасности», — говорила она, поясняя тем, что наши отцы могут пытать этим вопросом и меня. Но меня никто не воспринимал всерьёз, и спрашивать ничего не пытались.

Марк родился совсем крохой, меньше двух килограмм, раньше срока почти на два месяца, и первые полгода после родов Мари, вместо того чтобы наслаждаться материнством в тёплых домашних условиях, жила в больницах.

Из-за того, что часы посещений были строго ограничены, а у меня ещё была школа, которую я не собиралась забрасывать, чтобы никто потом не упрекнул ни меня, ни подругу в том, что мы были неправы в мой одиннадцатый день рождения, я попадала к ним очень редко, всего раз или два в месяц, и, думаю, именно тогда я и потеряла свою Мари. Девчонку, которая решала любые проблемы с улыбкой. Подругу, которая могла говорить со мной обо всём, делилась всем и всегда была для меня ориентиром и примером.

Она закрылась в себе, перестала улыбаться и радоваться вообще чему-либо. С каждым моим визитом она словно исчезала, по капле, по чуть-чуть, и это было заметно, пока я навещала их в больнице. А когда их наконец выписали, и Мари с Марком вернулись домой, я стала залетать к ним утром перед школой, после занятий днём, каждый вечер обязательно проведывала перед сном и перестала замечать эти изменения в подруге.

Марк тяжело и много болел. С каждой болячкой, с которой обычные дети справлялись за неделю-две дома, он попадал на скорой в больницу, а вместе с ним в палату закрывали и Мари.

– Это какая-то тюрьма, Кэтрин! – жаловалась подруга, когда я приходила к ним. – Мне нельзя даже шага сделать. То он орёт, как потерпевший, если я пытаюсь встать хотя бы в туалет, то медсестры ругаются, что я в часы сна гуляю по коридорам.

Я искренне сочувствовала подруге и готова была заменить её в больнице, если очередной больничный выпадал на каникулы, но врач нам такого не позволил. Зато посмеялся и назвал меня «миленькой заботливой мини-тётюшкой Марка».

Тётя Марина на волне возвращения православия в целую неверующую страну ударилась в религию и говорила, что все болезни ребёнка от того, что он некрещеный.

– Ему уже два года, а он восемьдесят процентов времени живёт в больницах! – верещала мама Мари.

– Мы ждём, когда Кэтрин исполнится восемнадцать! – с пренебрежением отвечала моя подруга.

– Целых пять лет будете ждать? – вскрикивала та и хваталась за голову.

Потом она выкрикивала фразу «целых четыре года» и фразу «целых три года».

В год, когда мне исполнилось пятнадцать, я закончила девятый класс и подала документы в колледж, мы с Мари пошли в церковь и попытались объяснить нашу ситуацию. Я действительно мечтала стать крёстной для Марка, а Мари просто хотела закрыть хотя бы одну головную боль – вечные скандалы с мамой о том, что ребёнок некрещёный.

Пока Мари говорила со священником, Марк потянул меня за рукав.

– Кэт, мне отрежут кожу вот тут? – ребенок застенчиво указал на свою ширинку и я на секунду замерла в ужасе.

– Ни в коем случае, ребенок! Кто тебе такое сказал? – шепнула я.

– Мальчик из соседней палаты, когда мы лежали в больнице весной. Он даже показал свои шрамы, – с тревогой в голосе ответил Марк.

– Это в другой церкви так делают, не в нашей. Не переживай, – успокоила я его.

– А в нашей что отрезают? – не унимался малыш, и я, взяв его за руку, стала рассказывать, как будет происходить весь процесс крещения (я знала уже всё досконально, расспросив знакомых и поискав информацию в интернете).

Пока я взахлёб поясняла, за что отвечают крёстные родители и как происходит таинство крещения, а Марк внимательно и с радостью (что ему ничего не отрежут) меня слушал, мы даже не заметили, что Мари со священником перестали говорить и слушали нас.

Отец Димитрий тут же согласился провести ритуал, несмотря на мой возраст.

Крёстным Мари выбрала Костю – парня, с которым она общалась ещё со школы, и он иногда бывал у них в гостях. Он был на год младше моей подруги и пытался свататься несколько раз, даже предлагал усыновить Марка. Так что парень обрадовался перспективе не остаться совсем за полосой френдзоны, а стать частью семьи хотя бы по православным меркам.
Марк с улыбкой принял испытания, стойко отстоял долгую службу, вытерпел все испытания святой водой и разболелся после этих купаний, снова загремев в больницу.

Когда они выписались, я, посмотрев на уставших Мари и Марка, разбила свою огромную копилку, чтобы купить нам путёвку на море. Поставила подругу и родителей перед фактом, что мы едем отдыхать втроём и никто нам не должен перечить или протестовать, парируя тем фактом, что Мари едет за границу с двумя детьми.

– Давно пора принять тот факт, что несовершеннолетняя я только по документам. Поэтому просто подпишите Мари разрешение на вывоз меня из страны, а там мы сами справимся. – мягким, но убедительным тоном попросила я, и мои родители, на удивление, даже не стали спорить, а мама Мари после обряда крещения соглашалась вообще на всё.

Отдых от домашней суеты, больничных палат и болячек Марка выдался великолепным. Я следила за рационом крестника, чтобы он не устроил нам веселья с бессонными ночами, как когда он переходил на каши или твердую пищу ещё совсем маленьким. Мари профилактировала его от ротовирусных заболеваний и учила не хватать воду ртом при купании.
Утром мы с Марком ходили на завтрак вдвоем, чтобы дать маме выспаться и отдохнуть. Днем мы с Мари отдыхали под зонтиками у бассейна, пока наш сын был занят с аниматорами, а вечерами гуляли по пляжу и приобщали Марка к рок-музыке.

– Ты чего плачешь, Мари? – шепнула я и стёрла слезинку с её щеки.

– Помнишь, как ты плакала, когда Мирончук тебя дразнил в начальной школе? – улыбнулась подруга, повернувшись ко мне на огромной кровати. Марк уже сладко сопел на своей, и мы старались говорить шёпотом.

– Что я твой довесок? – переспросила с умилением я и подруга кивнула.

– Говорила же, что он идиот! Ты самая лучшая подруга, Кэт! – она накрыла мою ладонь на подушке и стала крутить колечко на указательном пальце, которое купила мне утром в лобби – маленькое серебряное с ладошкой и вставкой из сине-белого стекла в форме глаза. – Лучше тебя, кажется, вообще никого нет!

– Я знаю! – нагло заявила я, но внутри у меня всё же запорхали бабочки.

Мари притихла и покрепче стиснула мои пальцы. Она сильно похудела из-за родов и вечных больничных следующие четыре года, и в полумраке отельного номера мне показалось, что её глазницы сейчас совсем пустые, словно там нет тех красивых ярко-голубых зрачков с задоринкой, которые я всегда с любопытством разглядывала и постоянно пыталась нарисовать, но никак не могла подобрать этот лазурно-голубой оттенок ни в акварели, ни в карандашах или тюбиках с акрилом.

– Мне иногда кажется, что ты – единственная причина, по которой я ещё встаю по утрам с постели, – тихо шепнула Мари, отвечая на мой внимательный взгляд.

Я просто улыбнулась тогда. Порадовалась случайному откровению и сладко уснула с её ладонью в руке. Но это был сигнал. Мольба о помощи, которую я пропустила, потому что в начале нулевых интернет ещё не был до отказа завален упоминаниями о видах депрессии.

Если бы я только знала! Если бы мне попалась хоть одна статья или скучный фильм, где про это говорят.

У меня было ещё целых пять лет…