Шаманские песни

Альба шла прямиком к костерку, от которого доносился звон струн и низкий девичий голос.

Весенний дождь, весенний сон — весь мир тобою обновлён!

Но здесь не слышен смех и стон, во мраке сером город.

А я пришёл издалека, чтоб посмотреть на облака,

Но, пропустив один закат, пожалуй, двинусь в горы.

Виола восседала на обрубке бревна, скрестив босые ноги, и перебирала струны небольшой гитары с вытянутым грушевидным корпусом.

Мир затянула пелена. Не отпускает от окна,

И от бессилия она крадёт у мира краски,

Но ток весны в моей крови кричит — борись, стучит — живи!

Тоска способна отравить — так сбрось скорее маску!

Пламя костра то пряталось в углях, то вздымалось, добывая из темноты курносое лицо певицы и ниспадающие на плечи тёмные кудри, освещало руки, от кончиков пальцев до плеч покрытые разноцветным узором, вспыхивало длинными огнями на струнах и бросало отблески на полированный корпус.

И я бегу обратно в лес, где мир зелёный не исчез

Плевать, что времени в обрез — я буду слушать травы.

Там шелестят в земле ростки под гул отравленной реки,

Где лес и город так близки… Конечно, люди правы!

Вокруг костра расположились два десятка слушателей — кто сидел, обхватив ноги руками, кто полулежал на траве. Тут был и старый альв с сивой гривой до лопаток, и совсем юная пара — парню не больше пятнадцати, а девушка и того моложе. Тут был Эрик Свежеватель — коренастый бритоголовый бородач, которого недолюбливали за излишнюю даже для альва жестокость, а потому он обычно охотился один. Сейчас он обнимал темноволосую альвинку.

В их бесконечной суете покой познает только тень.

Они построили везде загоны и границы.

Людей так скоротечны дни, но многочисленны они

И неспособны сохранить всё то, что часто снится…

Беларь не без удивления заметил среди слушателей Артура и двух похожих на него парней — сыновья…

Взоры всех были устремлены на Виолу, точно они слушали не только ушами, но и глазами.

Уходит солнце в облака. Бежит из города река.

Пусть пропустил я свой закат — рассвет в пути я встречу!

Сплетают тропы свой узор. Он жжёт мне ноги; слышен зов

Сменилось года колесо…

…а впереди — лишь Вечность.

— …Дайте горло промочить! — сказала Виола, когда стихли аплодисменты и возгласы одобрения. Артур поднял деревянный ковш с конской головой, который ходил по кругу, а один из сыновей наполнил его из небольшого бочонка хмельным мёдом. Ковш приплыл по волнам ладоней к юной альвинке — босой и почти обнажённой, если не считать лёгкой туники. Девушка передала ковш из рук в руки Виоле. Та окунула пальцы в напиток, попотчевала душистыми каплями зашипевшие угли, отпила несколько глотков и пустила ковш по кругу. — Беларь, здорово! — Она несколько картинно распахнула объятия. — Привет, Маргошка! О, Альба, а я так и знала, что ты здесь, прелесть моя!

Утончённая блондинка и плотненькая темноволосая девушка, хищная бестия и бродячая певица расцеловались.

— Всё, уйди от меня, умертвие, от тебя тянет падалью! — Виола шутливо оттолкнула Альбу.

— Не больше, чем от тебя! — хохотнула Альба. Она опустилась на землю, подогнув под себя ноги, зная, что каждое её движение заставляет мужские сердца сбиваться с ритма. — Ты ведь творишь песни, обмазавшись тёплой кровью нелюдей!

— Я же скоморох, поющий шаман, мне надо питать своё вдохновение! — ответила Виола. — Так, ладно, налейте чашу менестрелю, и он вам что-нибудь споёт.

Менестрелю немедленно была подана полная чаша. Виола повторила обряд возлияния, хлебнула из ковша и передала его Альбе (та пригубила мёд и пустила его дальше по кругу), посмотрела в чёрное небо, куда улетали искры, чтобы погаснуть и раствориться во мраке. Глубоко вздохнула, вбирая в себя дух самой короткой ночи. Ударила по струнам.

Где новый день я приветил, на рассвете

мир соткал пути и дни.

Так легко мне дышалось.

Всё, что тянет камнем вниз — отбросил прочь,

В день новый воспаря. Меня, ликуя, ветер подхватил

Вдаль унося сквозь будни в странный мир,

что можно видеть лишь весной.

Беларь вполуха слушал пение Виолы и думал о своём, зажав бороду в кулаке…

…Ведь было, было, и по меркам истории — совсем недавно! Рвались к звёздам, открывали тайны мироздания, подчинили себе ещё недавно казавшимся непреодолимым пространство. Создавали новые формы вещества и искусственную жизнь. Болезни, которые когда-то выкашивали целые страны, остались позади, в тягостных воспоминаниях тёмных веков. Невероятно увеличился срок жизни — разумной, бодрой, деятельной, — и личное телесное бессмертие уже не представлялось недостижимой сказкой. Казалось, ещё немного — и люди станут подобны богам…

Почему же всё рухнуло?..

Ветер, ты вырвал из сердца грусть

Мир опрокинул, и я не вернусь

В города равнодушных серых людей

В небе кружусь я, улетая к далёкой звезде.

…Конечно, всё рухнуло не в один миг. Болезнь, подточившая величайшую цивилизацию, развивалась не одно десятилетие. Пожалуй, даже не одно столетие.

Когда-то, в баснословно-далёкие времена, людская жизнь была непредсказуемой и жестокой, но вместе с тем простой и честной. Чтобы выжить и продолжить свой род в мире, полном смертельных опасностей, требовалось быть сметливым, сильным и отважным, обладать несокрушимой волей и быть верным своим. Слабые телом, а больше того — слабые умом и духом были обречены. Так рождался мир.

Благодаря сильным жизнь стала менее опасной. Слабые не просто выживали, но и множились, а умножившись — обрели силу и влияние. Век за веком они внушали людям терпимость к малодушию, глупости и безволию. Они по-обезьяньи забрасывали грязью образ Человека — свободолюбивого хищника и бойца, творца, исследователя, и превозносили откровенное вырождение.

Они делали это не по злому умыслу. Они всего лишь пытались оправдать своё убожество хотя бы в собственных глазах.

А те, чьими титаническими усилиями создавалась цивилизация, были слишком благородны — или слишком благодушны, чтобы вовремя усмотреть угрозу в злобных шёпотках и ответить сокрушительным ударом…

Где странный мир я прочёл по ветру знаки долгого пути,

Что дождём по небу, облаками,

птичьих росчерками стай.

Понял, снова случится что-то важное,

лишь только бы найти

Слова, чтоб в песни облечь восторг;

восторгом став, петь и летать.

…Место низверженных титанов заняли двуногие падальщики; в стаде баранов и кастрированных поросят, в которое обращалась лучшая часть человечества, они сходили за хищников. Их сила заключалась в жестокости и коварстве, верность они понимали как тупую покорность и бездумное следование диким суевериям. Их пророки на словах превозносили труд, но на самом деле превыше всего ценили тупое безделье. Их души были раздавлены с рождения, дерзкая мысль и свободное чувство вызывали у них ужас пополам с отвращением.

Однако у них было существенное отличие от былых творцов солнечной цивилизации: они-то не страдали ни благородством, ни благодушием. Всем несогласным они уготовили только унижение и уничтожение. И поэтому они постепенно захватывали мир. Мир, созданный не ими и не для них.

Конечно, наследники титанов замечали, куда всё катится. Но одни были убаюканы собственным могуществом и были уверены в незыблемости разумного миропорядка. Другие были разобщены, третьи — измельчали и представляли собой жалкую пародию на могущественных предков. А четвёртые — и таких было едва ли не большинство — позволили одурманить себя ложью и сами, вольно или невольно, помогали могильщикам солнечного мира. И, когда они начали спохватываться, что-то изменить уже было невозможно. Как в страшном сне, когда родной дом превращается в кровожадное чудовище, их страны возглавили злобные и мстительные чужаки, законы были переписаны в угоду нелюди с тёмными душами…

Утро и вечер, солнце и тень,

Радость от встречи, прожитый день —

Всё это в песни снова вплету,

Чтоб даже в бездне жить на лету.

…Вначале борьба носила гордое имя Reconquista — «Отвоевание». Правда, скоро в оборот вошло другое наименование: Resistance — «Сопротивление». «Разница не так уж велика, ведь мы всё равно режем на лбу у мертвяков руну Raido!» — шутили весёлые хищники. Разница, конечно, была существенная. Силы были слишком неравны, захватчики не боялись нести большие потери, борьбу с «отродьем безбожных колдунов» считали священной войной, так что чисто военное сопротивление рано или поздно было бы задавлено. Это понимали все.

— Наш прежний мир умирает, — сказал как-то раз один из деятелей «резистанса». — Он станет воспоминанием, а потом — сказкой. Что ж, коли так суждено, то для чужаков мы должны стать страшной сказкой!

А может, никто так не говорил. Просто нескольким вожакам резистанса независимо друг от друга пришла в голову мысль сыграть на глупости и суеверии чужаков. Кто вдохновил их на такое решение — остаётся только гадать. Но уже через несколько месяцев перепуганные захватчики шептались о «демонах земли» и их жутких потехах.

Поначалу многие бойцы резистанса смеялись над россказнями трясущихся пленников о «демонах». А потом «демоны» приходили к ним и объявляли условия: подчиняетесь нам и воюете по нашим правилам, или погибнете такой же странной и страшной смертью, как чужаки, до которых мы уже добрались…

То, что прошло и то, что будет, оживает вновь во мне

Яркими снами, тропами яви и пылающей зарёй.

Бредя, бреду куда-то и смеюсь —

нет бытия того ценней.

Кверху, взлетая, кружат песни —

кружат птицы надо мной!

…Они звались по-разному. «Дети тумана», «ночные потешники», «весёлые гости». Потом как-то само собой распространилось имя «Добрый Народ»: так в старину именовали могучих волшебников, повелевавших стихиями, подчинивших себе пространство и открывших тайну вечной молодости; тех, что в незапамятные времена владели землёй, а потом оставили её, изредка являясь потомкам и наследникам, вызывая своим появлением смесь благоговения и страха.

Приняв древнее имя, они невольно стали восприемниками его силы. И те, кто украл будущее мира, дрожали при одном упоминании о Добром Народе. Словно сама земля исторгла из своего чрева неумолимых и безжалостных истребителей.

Но ничто не даётся даром. Дети, рождавшиеся в семьях Доброго Народа, всё меньше напоминали людей и всё больше походили на эльфов и оборотней древних легенд: с волчьими клыками, заострёнными ушами, с глазами вроде кошачьих. У них обнаруживалась несвойственная людям сила и выносливость, сверхчувствительное обоняние и ночное зрение, интуиция, дар предвидения, способность подавлять чужую волю.

И они не испытывали к чужакам ненависти, как бойцы резистанса, которых оставалось всё меньше и меньше. Они охотились, как кошки охотятся на мышей и воробьёв: деловито, весело и азартно. С той лишь разницей, что питались не плотью, а ужасом своих жертв. Забирая чужое непрожитое, они пополняли запас своей Силы.

Каждое новое поколение Доброго Народа всё дальше отстояло от человеческих предков. Рождалась предсказанная фантастами прошлого новая раса техномагов, или же круг замкнулся, и полузабытый волшебный народ перевоплотился в далёких потомках…

Ночь даст прозренье, яркие сны,

Утро согреет бликом волны,

День будет жарким. День пролетит,

Вечер здесь яркий. Солнце, садись!..

Марго устало склонила кудрявую головку на плечо мужа.

Старший сын Артура набрался решимости и придвинулся к юной зеленоволосой ведьме, давно устроившейся возле него. Мозолистая лапища и нежная узкая ладошка переплелись пальцами. Ведьмочка поёжилась от удовольствия.

На глазах сивогривого альва блестели слёзы. Что-то напомнила песня старику?

В предрассветных сумерках вдохновенное лицо Виолы Рэйвен казалось совсем юным, прекрасным и влекущим.

Звёзды и серп месяца побледнели на небосводе. На востоке зажглась узкая золотая полоска новой зари.

Где новый день я приветил, на рассвете — сказочные сны...  

Из сборника "Лесное Лихо"