Секс как один из основных способов проявить любовь

Про то, что я недавно в ТГ проходила курс по достоверному изображению травмы, я в блогах на АТ писала уже не раз. 

Мой любимый редактор, Анечка Гутиева, исключительно критически относится к «литературе травмы». По сути своей это рассказы, повести и романы, где у главного героя (да-да, суть именно в том, что у главного героя) наличие травмы, полученной в детстве, является его сюжетной индульгенцией. То есть оправдывает буквально всё. 

Права Анна, пиша и говоря о том, что поведенческая модель того, чью травму автор ставит во главу угла, и позволяет герою носиться с ней, считая себя жертвой, которой все должны – это поведенческая модель чудовища. 

Литература травмы, о которой пишет Анна, никакой психологической глубины внутреннего конфликта персонажа не предполагает вовсе. 

Из-за существования такой литературы к травме персонажа многие читатели стали относиться с изрядной долей негатива. И это вполне логично само по себе. 

Но вот с чем я категорически не согласна, это с тем, что внутренний конфликт персонажа не может быть основан на травме, особенно глубокой и достоверно изображенной. 

Сейчас многие психологи и социологи утверждают, что полученные в детстве травмы (кстати, травма это не само травмирующее событие, а то, что происходит в последствии, реакции психики на событие) вовсе не определяют дальнейшую жизнь человека. 

ОНИ НЕ ПРАВЫ!!! 

Беда тут в том, что в обоих случаях есть обобщение. Либо «все травмированные люди – эгоистичные монстры», либо «мы все в ответе за свои поступки, и перед нами никто не виноват». Эти общие утверждения обезличивают человека, лишают его личности. Даже рак, при том, что опухоль, индивидуален у каждого больного. 

ПТСР у каждого травмированного индивидуума также будет проявляться совершенно индивидуально. Но важнее не то, как оно будет проявляться, а то, что оно просто есть! 

В каком бы возрасте ни имело место насилие (сексуальное в том числе, но не только), оно наносит травму! И проявится. У каждого по-своему, но неизбежно. 

Если человек растет, зная, что он брошенный, кинутый, изгой, переживший из-за этого еще и травлю, в результате он заработает ПТСР. 

Всякое травмирующее столкновение со смертью – приводит к ПТСР. 

Всё, что выбивается из нормы, наносит травму. А травма, как любая рана, оставляет след/шрам/напоминание о себе. 

Травмированный человек не должен восприниматься обществом как обычный. К нему должно быть особенное отношение со стороны социума. 

Вот только в реальности это не так. Нет бережности, есть самореализующееся пророчество. Что это такое? «Если раз вас назвали мразью, проигнорируйте назвавшего. Если два раза, дайте в челюсть. Если три раза, задумайтесь. А если пять раз, смиритесь и начните вести себя как мразь». 

Для художественной литературы достоверно изображенная травма, продуманный на ее основании сильный внутренний и острый внешний конфликт станут фундаментом для мощной, психологичной, запоминающейся истории. 

В моем романе «Новая Жизнь» главная героиня обладает уникальной эмпатией вопреки своей травме (в шесть лет, живя в детдоме во Владимире, Аня узнала, где жила ее родная мама, и сбежала к ней; но мама побеседовала с дочкой, приняла подарок, который Аня сделала ей на день рождения, и отослала дочь назад в детдом; а еще рассказала, что отцу биологическому дочь тоже не нужна, и вообще ее рождение стало результатом пьяного перепиха девочки-подростка из деревни с городским мальчиком постарше). А вот ее любимый мужчина, главный герой романа, в своей старой жизни вступил на кривую дорожку криминала потому, что власть, влияние, статус были для него целью потому, что в детстве, живя в детдоме, а потом с родным отцом, он полностью был лишен какого либо контроля над своей жизнью, выбора, свободы. Папаша кулаком и не только вбивал в сына веру в то, что «сила есть, больше ничего не надо». Ну и аксиому, что все бабы стервы, шлюхи, предательницы – как его родная мать, которая пыталась после родов его убить. 

Встреча главных героев станет для обоих путем исцеления. Хотя для него она станет началом куда более сложного Пути, от раскаяния к покаянию, от покаянию к искуплению грехов, к вере в то, что добро бескорыстное множится и возвращается. 

Потому что мой роман содержит в себе множество жанров, но «литературой травмы» в том самом отрицательном понимании не является точно. 

Мой роман «Нефритовый слон»  также содержит в себе внутренние и внешние конфликты персонажей, основанные на их травмах. 

У главной героини, от лица которой ведется повествование, это череда травмирующих событий: то, что она росла и воспитывалась мамой, никогда не говорившей ей об отце; неожиданная болезнь любимой мамы; вынужденность взять деньги в долг у одного предпренимателя; необходимость бросить любимую учебу; тяжелая работа и понимание того, что она все равно приносит гроши; решение мамы лечь в хоспис; и наконец попадание в долговое рабство, в трудовой лагерь, где Таша прожила десять лет. 

Все это приводит к тому, что, оказавшись на воле, Таша отыгрывает всю боль на единственном близком человеке, том, кто помог ей бежать. 

У него же есть свои травмы. 

На курсе нам было дано финальное задание: прописать сцену получения персонажем травмы, и вторую – про триггер травмы во взрослом возрасте. 

Так как у меня роман и так весь от лица Таши, я решила прописать обе сцены от лица Юры. 

Хочу сейчас представить их вашему вниманию: 

В романе вся история подана от первого лица героини, а тут хочу обе сцены написать от лица героя:

Получение травмы

— Эй ты, пойди сюда! 

Сначала возникает сомнение, а меня ли позвал Володя. Он ведь практически ко всем младшим ребятам обращается так. 

— Эй ты, подкидыш, ты что, оглох? Я к тебе обращаюсь, пойди сюда. 

Фраза сопровождается характерным тычком. Указательный палец смотрит точно на меня, как и сам Володя, на лице которого крайняя степень неудовольствия. 

Медленно, осторожно, не слишком близко, подхожу к Володе и снизу вверх смотрю ему в глаза. 

— Чего уставился, утырок? Я вообще звал тебя, чтобы предупредить. Теперь все ребята станут звать тебя Подкидыш, ясно? И чтобы отзывался. Не то станешь ходить голодный. Ты у нас тут один такой, вообще пустое место. 

Обычно Володе отпор не дает никто, он для своего возраста крупный. Хоть ему двенадцать, строит даже тех, кому семнадцать. Да и не ходит тут почти никогда один. Но с чего это он решил, что я – пустое место? 

— Вообще-то у меня есть имя. И фамилия. Так что ни на какие клички отзываться не буду. Ясно? 

Сначала Володя даже растерялся от такой дерзости, но быстро пришел в себя. 

— Имя? Фамилия? Так я выяснил, откуда они. Имечко тебе дали того врача, кто тебя осматривал, а фамилия досталась от директора дома малютки. Ты че, не в курсе, что тебя на ступеньки им зимой подкинули? Ни записки не было, ничего. Одно дело мы, сироты, отказники или изъятые. А ты вообще никто и звать тебя никак. Подкидыш, сорняк! 

— Всё ты врёшь, скотина! 

Практически без разбега налетаю на врага и бодаю его головой в живот. 

Звук такой, будто кто-то порвал футбольный мяч. 

И тут же Володя падает на пол, молотя по воздуху руками и ногами. 

Понимаю, что сейчас на меня налетят его подручные и отправят в больничное крыло минимум с сотрясением мозга и тройкой переломов, но тут в комнату заходит одна из воспитательниц. 

— Это что тут такое происходит? Подкидыш, ты что творишь? 

А вот это уже плохо. Володя еще мог соврать, но воспитательница? Зачем ей врать? 

Подняв на нее глаза, повторяю упрямо: 

— Я не подкидыш…

— А кто же ты? Подкидыш. Тебя как ненужную вещь бросили у дома малютки. Даже записки не оставили. Дату тебе в свидетельстве о рождении поставили по дню, когда нашли. Хотя тебя вроде как уже месяц было или около того. Так, знаешь ли, поступают только с отбросами. 

Зачем она так, не понимаю. 

— Я не вещь, не отброс, я Юра! 

Даже в ответ на самый сильный удар не позволял себе расклеиться, а тут… чувствую, как щеки становятся мокрыми; воспитательница хватает за руку, больно стискивает запястье, и тащит из комнаты по коридору к двери кабинета директора. 

Открыв дверь настежь, воспитательница, тетя Валя, пинком загоняет меня внутрь. 

— Антонина Семеновна, этот говнюк ударил Володю. А теперь еще и перечит мне. Я ему рассказала, что он – подкидыш, а эта тварь зубоскалить начала. 

Можно, я его накажу как следует? 

Директриса, Антонина Семеновна, строго взглянула на тетю Валю поверх толстых роговых очков, и я уже подумал, нет, она не позволит, я же просто дал отпор обидчику. 

— Хм, драки у нас тут не поощряются. Как вы желаете наказать нарушителя порядка? 

В отчаяние я протянул к Антонине Семеновне руки: 

— Подождите! Володя меня унизил. Он назвал меня подкидыш и сорняк…

— Запомни, ребенок, на правду не обижаются, — холодно отчеканила Антонина Семеновна. 

— Валентина, отведите его к себе и всыпьте розки. Десяток, не в полную силу, чтобы не пришлось вести к врачу. 

Запищит, разрешаю посадить в угол на сутки на хлеб и воду. 

А будет молчать, отпустите. 

В тот день чудом получилось молчать, хотя потом долго кровила левая рука, в которую пришлось вцепиться зубами. 

Тогда еще розги были сухие. А недавно, когда опять не смог промолчать, Володя и его друзья позвали Валентину, накапали ей на меня всякого яду, и она уже у директрисы разрешения не просила. Просто взяла за шкирку, затащила к себе, приказала снять портки, наклониться вперед, достала мокрые розги и стала бить. Как только пошла кровь, начало невыносимо режь. 

Тетя Валя тут же сообщила, что вымачивает розги в соленой воде, чтобы наказуемому еще больнее стало. 

Когда боль нароасла невыносимо, Валя спросила, как меня зовут. 

— Юра! 

Наказание продолжилось.

Во второй раз я еще держался. А вот на третий тихо ответил: 

— Подкидыш.

С тех пор в детдоме ко мне уже никто не обращался по-другому, включая воспитательниц, повариху, доктора, не говоря о других воспитанниках. 

Сначала еще не смотря ни на что хотелось дать им всем отпор. Останавливал не страх наказания, а то, что, если все это правда, и я сорняк, то на правду действительно не стоит обижаться. Если я был не нужен тем, кто подарил мне жизнь, то с чего решил, что вправе ожидать, будто стану хоть кому-то нужен? Ответ твердят мне все вокруг: никому никогда не стану. 

Триггер во взрослом возрасте 18+: 

Сегодня в лагере ничего особенного не произошло. Обычный день. Но есть одно отличие: Лебедушка вызвала меня в цех, ругаясь на чем свет стоит. Оказалось, что у одной из работниц машинка зажевала часть выкройки, причем ту, из-за которой всю вещь дошивать бесполезно. 

Мне сообщили об этом по рации. Имени Лебедушка не назвала, но я понял: раз вызвали меня, значит, косяк одной из моих подопечных. 

Пока шел в цех, твердил про себя, «Лишь бы не Таша». 

Вот только, стоило войти в цех, и я увидел Ташу стоящей прямо перед Лебедушкой, пока та заходилась в злобном крике. 

Но стоило проверить машинку, как стало ясно: швея не причем, дело в неисправности, никак не связанной с ошибкой Таши. 

— Лебедушка, я починю машинку. Это плевое дело. 

— А материал кто восстановит? Да хозяин с меня три шкуры спустит! 

Изучив материал, достаю мобильник, делаю фото и звоню знакомому в областной центр. 

— Привет. Нужно срочно, сможешь купить? 

Да, жду. 

Дальше успокаиваю Лебедушку, забираю машинку к себе в бытовку, а с нею вместе и Ташу. 

Даю Лебедушке слово, что до конца рабочего дня и машинку починю, и вещь готовую Таша сдаст. 

Все-таки недаром учился на токаря. Всего час работы, и машинка как новая. А еще пару часов спустя передали сверток с нужным куском ткани. Точь-в-точь, не отличишь. 

Таша за час сшила все как надо. 

А потом взглянула на меня так, будто впервые видела перед собой такое чудо. 

— Спасибо, Юра!

— Да ну перестань… было бы за что. 

Отвожу взгляд от ее зеленых глаз. Сейчас в них благодарность, но так точно будет не всегда. Рано или поздно она поверит… Недавно Лебедушка коллеге из другого цеха громко так сообщила, что я люблю девку-другую в бытовку к себе зазвать в ночное время суток. 

Сколько времени пройдет прежде чем Таша верить в это начнет…

— Юр, ты что, думаешь, будто я в эти сказки верю? Ты мой друг, защитник. И ты честный человек. Человечный человек… 

Теплая ладонь гладит по щеке, всё внутри начинает ныть. Когда-то давно другая женщина тоже гладила по щеке. 

Ей это не помешало позже меня оболгать. 

Врала, что я бил, принуждал. 

Не переживу, если так обо мне подумает Таша. 

Только про смерть думать нельзя; она же не выживет одна. 

Тут чувствую, как рука начинает гладить меня между ног. 

— Не надо. 

— Почему? 

— Мне такая благодарность не нужна. 

— Это не благодарность. Я сама хочу. Мне хочется стать с тобой близко. 

— Сейчас. А потом поверишь, что я…

— Что ты принуждал меня? С ума ты спятил, что-ли? Я же знаю, что это не так! 

Сопротивление моего тела длится пять минут, разум сдается сразу после, а душа… о ней и говорить нечего. Но все равно держу руки за спиной. Если хочет, пусть берет все, что ей нужно, сама. 

Диванчик скрипит, когда я оказываюсь на нем плашмя на спине, а Таша быстро, начав с обуви, раздевает меня догола. 

— Сначала доставлю тебе оральное удовольствие, — улыбается мне она. — А после жду того же с твоей стороны. 

А вот это с радостью, тем более, раз об этом просит сама. 

Несколько минут спустя ощущаю на губах ласковый поцелуй. 

— Ну давай же, Юр!

Отрицательно мотаю головой. Нет, никакой инициативы с моей стороны. Нельзя. 

Свет сейчас исходит только от огня в печи, но прекрасное тело любимой женщины предстает передо мной во всем великолепии. Как же хочется прижать поближе, погладить по спине, покрыть поцелуями эти плечи, ощутить бархат ее ароматной кожи. 

— Дай руку. Юра, погладь меня, пожалуйста!

Устоять невозможно, как ни пытайся. 

— Любимая!

— Кто? 

— Ты. 

— Чья?

— Моя. 

— Тогда пожалуйста не бойся. 

Она знает, что я боюсь. Боюсь стать ей не нужен. 

— Этого никогда не будет! 

Нежные пальцы обхватили член и направили туда, куда без позволения я бы не позволил себе проникнуть никогда. 

Томный стон слетает с ее губ, я тихим эхом вторю ей, моля того, кто создал мир, о том, чтобы это мгновение не кончилось никогда. 

Потому что сейчас позволяю себе поверить, что буду нужен ей всегда. 

— Юра, Юрочка, мой хороший, пожалуйста, сильнее! 

Осторожно переворачиваю ее на спину, позволяю пальцам касаться ее шелковых волос, целую в шею, чуть касаясь, чтобы не оставить следов, не подставить любимую. 

Чувствую, как ее ноги обнимают меня, и пяточки инициируют более глубокое соитие. 

— Почаще!

Пока облизываю ей ушную раковину, позволяю самостоятельно определить и ритм, и частоту, и глубину. Молчать нет мочи, моя женщина слышит, насколько принадлежать ей – божественно. 

До этого все просьбы исходили от нее. Теперь же молю я:

— Не разлюби! В тебе смысл моей жизни. 

— Не разлюблю никогда!

Что мне остается, кроме веры… 

На утро отвожу Ташу сразу в цех вместе с машинкой и с рубашкой. 

Лебедушка смотрит на меня зверем, но никак более не комментирует произошедшее. 

Лишь вечером, когда возвращаюсь за своими подопечными, неожиданно шипит на меня, громко, так, чтобы слышали все работницы цеха: 

— Совсем распоясался, бессовестный! Думаешь, тебе всё это просто с рук сойдет? 

Смотри, у нас тут брюхатым не житье! 

Ее слова как удар под дых. Думает, я не сумею защитить любимую женщину? Потому что я так, подкидыш, сорняк? 

Представила вам я обе эти сцены, написанные от первого лица, чтобы показать, что «литература травмы» и конфликт персонажа, внутренний и внешний, основанный на травме, вещи совершенно разные. Первое – развлекательное чтиво, второе – фундамент для серьезного произведения по сути в любом жанре. 

Да, «Нефритовый слон» жанрово СЛР, эротический любовный роман, с элементами порно, но далеко не только.

Поэтому я приглашаю вас почитать его! Потому что одна из тем, поднятых в романе: секс как метод исцеления от травмы. Ведь секс – один из основных способов проявления любви.