Раз и другой (окончание черновика)

Начало здесь: https://author.today/post/644594

Декабрьская ночь над Москвой продолжала ткать свое ледяное покрывало, и под этим покрывалом, в самом сердце могущественной империи, начиналась тихая, невидимая война – война не за территории или идеологии, а за само право человечества на существование перед лицом непостижимого, безразличного и бесконечно древнего ужаса. 

И Семён Кузьмич Цвигун, сам того до конца не осознавая, только что сделал первый шаг в эту бездну, откуда возврата могло уже и не быть. В его ушах снова и снова, как заевшая пластинка, звучали слова: «Раз и другой… Фредди придет за тобой…» И ему отчаянно захотелось верить, что это всего лишь бред, игра воображения. Но материалы папки, лежавшей на столе, и воспоминание о взгляде Андропова говорили об обратном.

Цвигун вышел из кабинета около полуночи, оставив за спиной горы документов и недопитый чай. Его водитель, старший лейтенант Власов, уже ждал у подъезда, всегда подтянутый и невозмутимый. Заприметив генерала, он поспешно открыл заднюю дверцу черной «Волги». Семен Кузьмич тяжело опустился на сиденье, ощущая, как усталость накатывает волной, смешиваясь с гнетущим чувством нереальности. Он не сказал ни слова, и Власов, не нуждаясь в указаниях, привычно тронул машину с места. Он слишком хорошо знал своего начальника, чтобы беспокоить его в такие моменты.

Огни ночной Москвы проплывали за окном, расплываясь в мутные пятна. Каждый фонарь казался далеким, равнодушным глазом, наблюдающим за его внутренними метаниями. Цвигун достал из портфеля копии первых донесений по делу Горбачева – более полные, чем те, что лежали на столе у Андропова. Он перечитывал их, пытаясь найти хоть одну зацепку, хоть одно рациональное объяснение. 

Так он пришел домой. В голове Цвигуна звенела зловещая пустота, в которой беспорядочно сталкивались обрывки фактов и чудовищных догадок. Он пытался построить логическую цепочку, но каждый раз упирался в стену абсурда. Существо из снов? Убивающее в реальности? Такого не могло быть. Это противоречило всему, во что он верил, чему его учили, всем принципам диалектического материализма. Но как тогда объяснить порезы?

Усталость брала свое. Голова генерала постепенно опустилась, папка со зловещими документами сползла на кушетку, и его сознание погрузилось в зыбкую, тревожную дрему. Сон не пришел, но и бодрствования не было. Лишь обрывки образов, звуков, шепота, в котором иногда чудился мерный стук и скрип каких-то механизмов, будто где-то совсем рядом работала гигантская, разваливающаяся машина.

Семён Кузьмич проснулся резко, от пронзительного, настойчивого звонка телефона. Голова гудела, во рту было сухо и горько. Рассвет еще не наступил, за окнами висела все та же непроглядная, мрачная темень. Он нащупал трубку.

«Слушаю!» – его голос прозвучал хрипло.

На другом конце провода, после короткого гудка, послышался взволнованный, чуть сдавленный голос полковника Серова из Пятого управления, того самого, кто проводил первичное расследование по Горбачеву.

«Товарищ генерал армии! Прошу прощения, что беспокою в такой час, но… это срочно. Мы только что получили донесение из Свердловска. Первый секретарь обкома… Борис Николаевич Ельцин…»

Цвигун моментально напрягся, его тело пронзила ледяная дрожь, предвещающая недоброе. Он услышал, как сердце забилось чаще, словно пытаясь вырваться из грудной клетки.

«Что с ним?» – голос Цвигуна был уже собранным, но натянутым, как струна.

«Обнаружен мертвым, товарищ генерал. Предварительный диагноз – острый инфаркт миокарда. Как и в Ставрополе… Но вот что странно… – Серов замялся, его голос понизился до едва слышимого шепота, – …Наши люди на месте. Все симптомы, товарищ генерал, совпадают с делом Горбачева. Точь-в-точь. 

Его супруга, Наина Иосифовна, говорит, что он мучился кошмарами последнюю неделю. Один и тот же сон… про котельную… и человека в полосатом свитере… А самое главное… – голос Серова совсем дрогнул, – …на груди… четыре пореза. Такие же, как у Михаила Сергеевича. И на ночной рубашке…»

Трубка выпала из онемевших пальцев Цвигуна, ударившись о полированный паркет. Он смотрел на нее уже в полном отчаянии, не понимая, что происходит.

Борис Николаевич. Молодой, энергичный, с бульдожьей хваткой и невероятной харизмой. Ему прочили стремительный взлет. И теперь он мертв.

Семён Кузьмич медленно поднял руки, словно пытаясь отгородиться от невидимого кошмара, и закрыл ими лицо. Под веками плясали тени, а в сознании, сломленном этим чудовищным повторением, начала проклевываться единственная, хоть сколько-нибудь объяснимая, хоть и дикая для него, версия.

«Американцы… – прошептал он в тишину кабинета, и голос его звучал глухо, почти отрешенно. – Это они. Проклятые империалисты. Они… они придумали нечто. Какое-то секретное оружие. Психотропное. Дистанционное. Проникают в сны… убивают в реальности… Лучшие кадры Партии… Самые перспективные… Самые преданные Ленинскому делу…»

Он сжал кулаки, ногти впились в ладони, но боли не было. Только ледяной ужас и почти безумное нежелание принять то, что происходило на самом деле. Он пытался загнать немыслимое в рамки привычного, знакомого, того, что можно объяснить. Враг. Враг с той стороны «железного занавеса». Это было хоть как-то понятно. Хоть как-то.

«Что же мы будем делать без таких прекрасных людей, верных ленинцев? – его голос надломился, и он уже не пытался сдерживать себя. – Как изменится без них история нашей Родины? Великого Советского Союза… Как же мы теперь…»

Генерал армии Семён Кузьмич Цвигун сидел в своем кабинете, сгорбившись, с бледным лицом, потрясенный до глубины души не только невосполнимой потерей, но и невыразимым, всепоглощающим ужасом. Он цеплялся за мысль об американском оружии, как утопающий за соломинку, потому что альтернатива была слишком страшна, слишком чудовищна. 

Истина, которая шептала ему из глубин кошмаров, что «Фредди» – это не чья-то коварная разработка, а нечто гораздо более древнее, чуждое и непобедимое, существовавшее за гранью его восприятия, медленно, неотвратимо разрушая основы его мира. Он боялся. 

Боялся осознать, что враг, о котором он получил приказ, не сидит в Вашингтоне, а прячется в самой глубине советских снов, питаясь страхом и медленно, методично забирая одного за другим тех, кто призван был строить светлое будущее. И считалочка, теперь уже не из чужого сна, а из самой сути мира, зазвучала в его голове, обретая новый, поистине апокалиптический смысл:

«Раз и другой, Фредди придет за тобой…»