Трамвайная исповедь одесского классика (Продолжение)

Яков Моисеевич Фишман, известный в Одессе писатель (по крайней мере, в пределах своей кухни), сидел в трамвае №5, который скрипел, как суставы тёти Розы после утренней зарядки. За окном мелькали вывески: «Фрукты-Шмукты», «Ремонт телефонов, но не отношений», «Аптека — спросите у Бори Абрамовича».

И тут в вагон вошла ОНА.

Высокая. Строгая. С взглядом, от которого даже кондукторша перестала кричать «А ну оплатили проезд, шакалы!».

— Генриетта Николаевна.

Моя бывшая учительница русского языка. Женщина, которая однажды поставила мне двойку за сочинение «Почему я не хочу быть Толстым» (я имел в виду Льва Николаевича, но она решила, что это намёк на её фигуру).

Я почувствовал, как:

• Ладони вспотели, как стакан компота в августе.
• Сердце застучало, как сосед сверху, когда танцует ламбаду в 3 ночи.
• Голос пропал, будто я снова на её уроке, а она спрашивает: «Фишман, где домашнее задание?»

Она заметила меня.

— Яков? Фишман? — её голос звучал так, будто она всё ещё держала в руках журнал с моими двойками. — Ты ли это? Или мне опять мерещится, как в том году, когда ты пришёл на урок в пижаме и утверждал, что это «новый дресс-код»?

Я попытался улыбнуться, но получилось что-то среднее между «виновато» и «я сейчас упаду в обморок».

— Генриетта Николаевна! Какие люди! — выдавил я. — Вы… на пенсии? Или до сих пор пугаете детей спряжениями глаголов?

Она усмехнулась (а это всегда плохой знак).

— Яков, я слышала, ты писателем стал. Неужто про ту самую историю с окном?

Вот оно. Поехали.

Флэшбек: Как Яша Фишман стал легендой шестого «Б»

Дело было в далёком 1987 году. Я, двенадцатилетний гений с вечно голодным взглядом, шёл в школу. Настроение — «хоть бы не спросили». По дороге мне попался полупустой стакан с чем-то пенистым (позже выяснилось, что это был квас, но в тот момент я был уверен, что это эликсир храбрости).

Один глоток.

Два.

Три.

И вот я уже на уроке русского языка. Генриетта Николаевна вещает о причастиях, а мне кажется, что я — Наполеон, который должен освободить мир от скуки.

— Гитлер капут! Свободу попугаям! — внезапно ору я, вскакивая на парту. — Долой причастия! Да здравствует… эээ… мороженое с котлетами!

Класс замер. Даже Сеня «Ботаник» Розенблюм, который обычно спал на задней парте, открыл рот.

А потом… я прыгнул в окно.

Второй этаж. Кусты сирени.Генриетта Николаевна в обмороке.

Возвращение в трамвай

— Так вот ты какой, писатель! — Генриетта Николаевна рассмеялась так, что у кондукторши выпала жвачка. — Я думала, ты или в тюрьме, или в цирке работаешь. А ты, значит, книги пишешь!

Я покраснел, как помидор на Привозе.

— Ну, да… Детские. Про животных. С глубоким смыслом.

— Ага, смысл в том, чтобы не пить квас перед уроками?

Трамвай заржал. Даже бабушка с авоськой, которая до этого ворчала, что «молодёжь пошла не та», ухмыльнулась.

— Генриетта Николаевна, а вы помните, как я потом извинялся? — робко спросил я.

— Помню! Ты принёс мне букет сирени… который сорвал под тем самым окном.

— Ну, хоть цветы были свежие!

Она вдруг смягчилась.

— Яков, знаешь что? Ты был ужасным учеником… но самым запоминающимся.

И в этот момент я понял: жизнь — это трамвай. Ты можешь ехать куда угодно, но рано или поздно в него войдёт твоя учительница русского языка — и напомнит, кто ты на самом деле.

Мораль (если она тут нужна)

1. Не пей квас перед уроками.
2. Если прыгаешь в окно — выбирай кусты.
3. Лучшие истории рождаются из стыда.

А Генриетта Николаевна вышла на следующей остановке, оставив мне визитку («Если напишешь мемуары — пришли, посмеюсь»).

Если вам понравилось можете предложить какие-то варианты продолжения событий. Или по крайней мере написать, "жду продолжения".