Полуночная гостья. 7.26

Может, мне уже вправду пора здесь все бросить, собраться в дорогу пора?

Но с дорогами снова неравною станет игра.

Ведь дороги – такие прожженные шулера.

Возвращаться к Орлице? Когда все успешно сломал?

Я ж не только себя предавал, и Орлицу я предал и продал за славы ломоть небольшой.

Я неверным, но хитрым корыстным расчетам ретиво отдался душой.

Сам отлично устроил ловушку и сам себя ловко поймал.

Вот и должен теперь отдавать все долги, всё, что я у судьбы занимал.

 На войне как на войне.

Загнан я, прижат к стене,

Обездолен, обесценен, но зато стихи в цене

Что сказать, что солгать Виолетте,

Чтоб слова не свистели, как плети? 

Я проблеял бессильно, боясь бесполезных бездарных словес,

В повтореньях ненужных утративших смысл, назначенье и вес:

– Я останусь… На сколько? Но сроки все – попросту ложь, а солгать я тебе не смогу…

Я в словесном снегу 

Застыну, изнемогу,

Но простывшей в пурге неприкрытою правдой не пренебрегу.

После я провалюсь в пургу,

Слово выбросишь вслед, как врагу,

И застынет оно в снегу.

Слово в горле застряло, с присвистом сипит и хрипит.

Сводит пальцы на горле и нежно сжимает их стыд.

Неподъемен прощений груз,

Но снежинкой ложится грусть на подставленную ладонь.

Строчка, стихни и не диньдонь!

– От сиротского счастья испуганно сердце щемит, и слезою болеет щека.

Слезно просит последняя осень сонеты собрать для венка,

Для кладбищенского венка,

Нищенского венка.

В блеске красного солнца скрыт отблеск лукавый стального штыка,

Намекающий скорбно и скромно, что жизнь, как строка коротка.

Но души моей дивно выносливый ослик уже приустал от вьюка.

Что ж, пожалуй, взвалила на ослика лишнюю ношу, и ноша была велика.

Ослик мой до стойла добредет,

Холод там и голод его ждет.

Такова свобода от вьюка

В городе, где тьма без огонька.