Субботний отрывок

К перманентному флэшмобу от Марики Вайд.
Сегодня несу сюда труд четырех последних дней:

О, сколько раз бывала старая Фула в этом тесном, лишенном окон помещении, некогда устроенном Исулом глубоко под землей, вдали от любопытных глаз! И не просто бывала, но и не покладая рук трудилась во имя Всемилостивейшего и Четверых. Протирание пола в молельне, очистка светильников от нагара, избавление священных реликвий от невесть откуда берущейся в подземном, надежно спрятанном от сквозняков помещении красноватой глиняной пыли – всё это было ее ежедневным служением. До Малой Меркавы, правда, она никогда не дотрагивалась: касаться ее были вправе лишь посвященные Всемилостивейшему праведники, такие как Исул. Впрочем, Фуле было довольно и того, что она каждый день имела возможность созерцать ее серебрёные, испещренные прихотливыми завитками колёса, окружающие ее бронзовые изваяния Четверых и – самое главное – отлитую из чистого золота фигуру Всемилостивейшего, горделиво стоящую в изукрашенном драгоценными каменьями серебристом коробе колесницы, с рукой, приподнятой в благословляющем жесте, с ласковой и мудрой улыбкой на устах.

Но сейчас, ворвавшись в молельню, Фула совсем не ощутила привычного благоговения перед святыней. Тревожная, пугающая мысль всецело овладела ею, звучала в ее голове, повторялась на разные лады. Где Рруз? Что с ним? Почему он кричал – и почему так внезапно замолчал?

Первым делом она быстро обвела глазами помещение. Ни у самой меркавы, ни на лежащем в положенных трех шагах от нее молитвенном ковре никого не увидела. Зато в дальнем углу молельни, возле столика, где лежали священные свитки, обнаружила коленопреклоненную фигуру в темном одеянии. И, не задумываясь, двинулась к ней.

Сделать Фула успела лишь один шаг. Что-то хрустнуло под ногой, и она невольно замерла. В тот же миг фигура в темном стремительно распрямилась и тотчас же обернулась, явив на свет загорелое бритое лицо. А еще через мгновение Фула изумленно ахнула. Перед ней стоял Горец! Самый настоящий Горец – но одетый не в привычную солдатскую тунику, а в роскошную, расшитую золотом и серебром священническую мантию. Самозванец? Или и в самом деле не только солдат, но и тайный служитель Четверых?

– Ты?.. – растерянно вымолвила Фула и невольно отступила к выходу.

Горец, похоже, удивился не меньше ее.

– Э-э-э... – произнес он. – Это ты, старая Фула? Нельзя тебе здесь быть – убирайся живо!

Неожиданно Фула увидела на груди Горца круг с двумя завитками – вроде бы привычный знак Небесного Колеса, однако необычно большой – вдвое больше, чем полагалось священнику, – и не бронзовый, а серебряный.

– Что уставилась? – криво ухмыльнулся Горец. – Никогда посланников Пророчицы не видела? Ну вот, полюбуйся!

– Где ребенок? – опомнившись, выкрикнула Фула.

Горец поморщился. Затем недовольно буркнул:

– Где надо. Тебе-то что, старая?

Ох, не стоило ему сейчас вот так разговаривать с и без того взбудораженной, не помнящей себя старой гречанкой!

На миг Фула замерла. Кровь отхлынула от ее лица. А еще через мгновение она подлетела к Горцу. Одной рукой вцепилась ему в подбородок, другой рванула рукав мантии.

– Где Рруз! Говори, живо!

Горец отпрянул, резко мотнул головой. С грохотом опрокинулся столик, свитки раскатились по полу. От неожиданности Фула разжала пальцы, выпустив и рукав солдата, и его подбородок. 

Грязно выругавшись, Горец скрючился и схватился за лицо. Внезапно между его пальцев потекла кровь. Крупные вишнево-красные капли падали и на пол, и на разбросанные свитки, расползались по серому камню и желтому пергаменту зловещими темными пятнами.

– Какого дьявола ты сюда приперлась, старая дура? – прохрипел Горец.

И тут Фула едва не задохнулась от охватившего ее гнева. Мало того, что Горец украл и невесть куда спрятал ребенка Моники, мало того, что он сначала позвал Фулу за собой, а потом погнал ее прочь, словно забредшую в молельню собаку, – он еще и помянул князя тьмы в доме Всемилостивейшего!

– Ах ты богохульник! – срывающимся голосом выкрикнула она, едва переведя дыхание. – Еще и рясу напялил!

Горец издал тихое рычание. Просипел сдавленно:

– Старая мразь!.. – и, медленно распрямившись, отвел руку от лица. С ужасом Фула заметила блестящую багровую полосу, косо пересекавшую его подбородок. Невольно она вскинула руку, поднесла к глазам – и увидела на своих пальцах кровавые пятна.

– Фула! – вдруг раздался откуда-то из-за меркавы жалобный детский голосок. – Фу-у-ула!

Тут уж Фуле сделалось и не до разодранного подбородка Горца, и не до крови на своей руке. Не помня себя, она бросилась на зов несчастного ребенка – мимо меркавы, мимо державшегося за колесо бронзового Кохабиила, прямо по молитвенному ковру. На бегу Фула зацепила крыло Кохабиила рукавом сто́лы и непроизвольно изо всех сил дернула плечом.

Затрещала ткань, колесница дрогнула, венчавшая ее статуя Всемилостивейшего угрожающе покачнулась. Охнув, Фула замерла, затем торопливо осенила лицо знаком Колеса. Забормотала вполголоса:

– Помилуй меня, о Всемилостивейший...

Однако договорить молитву она не успела.

– Фу-у-ла! – перебив ее, громко, отчаянно закричал Рруз.

Не задумываясь, Фула снова рванулась вперед. Вновь затрещала прочная льняная ткань, вновь качнулась статуя Всемилостивейшего – и на сей раз уже не устояла. Перевалившись через борт колесницы, она с грохотом рухнула на каменный пол и развалилась на части, обнажив вовсе не золотое, а деревянное, да еще и источенное термитами нутро. Как завороженная смотрела Фула на разбросанные по полу обломки, не в силах шевельнуться. Произошедшее казалось ей чем-то невероятным и чудовищным, словно поддельным оказалось не изваяние, а само божество.

– Фу-у-ла!!!

Опомнившись, Фула с усилием оторвала взгляд от извилистой трещины, пересекавшей лоб поверженной статуи.

– Сейчас-сейчас, маленький!..