Эмиль у ректора *Черновик проды

Двадцать седьмое сентября 321ого года от восстановления, день начала сезона дождей, который принес в университет холодные ветра, армию синих туч и тревожные вести, был полон разных событий.

Резкую перемену погоды почувствовали не только юные иттииты, но и старенький ректор Фельц.

Его разбитые артритом суставы так ныли, что пришлось надеть под сюртук теплый свитер, а в ботинки шерстяные носки.

Дождь хлынул еще ночью, да какой! Колючий, острый!

Ветер резкими порывами швырял снопы водяных стрел прямо под зонт, и когда ректор добрался до администрации, то так промок, что искренне возблагодарил секретаря за заранее натопленную в кабинете печь.

Расточительство, конечно, особенно если зима вознамерится быть долгой и холодной, но что поделать? Болеть сейчас не ко времени.

Суставы сразу же сказали теплу спасибо, ректор повеселел, попросил у секретаря чаю с тремя кусочками сахара, а сам принялся за фикусы. Их он никому не доверял.

В дверь постучали.

В его двери стучали по-разному: вкрадчиво, застенчиво, уверенно, бодро, требовательно, нахально, стучали с хорошими известиями и с дурными, с претензиями и прошениями, стучали враги и друзья…

За долгие годы работы ректором он почти безошибочно научился по стуку определять характер предстоящего визита.

На этот раз к нему явился человек, который знал, что его ждут, не собирался ничего просить, но при этом имел к ректору свой разговор.

— Входите входите… — разрешил Фельц.

В кабинет вошел мальчик, тот, один из близнецов Травинских, серьезный, Эмиль.

За ним ректор посылал еще вчера. Мальчик, который отличился в помощи полиции по делу об ограблении преподавателей, не выглядел выскочкой. Еще при прошлой встрече, когда Фельц, увлеченный загадкой стертых в досье близнецов Травинских записей, осторожно расспрашивал братьев об их семье, то отметил внимательный и осторожный взгляд этого юнца. Брат его простодушно поддерживал беседу, а этот больше молчал, краем глаза разглядывая бумаги на столе ректора. Разговор его напрягал. Тихоня начальник добровольной дружины вовсе не был тихоней. Это ректор понял сразу, как и то, что мальчик не глуп, а значит имеет свой интерес во всем, что делает.

Рубашка на нем была застегнута под горло, старенькая куртка промокла и короткие кудри слиплись в ржаные колечки. Острый, пытливый взгляд уже осмотрел кабинет и остановился на руках ректора, держащих маленькую садовую лейку.

— Фикусы, — объяснил ректор лейку в своих руках, поставил ее на пол, вытер ладони о засаленный зелёненький сюртук. — Все погибли при пожаре. Только эти два и удалось сберечь. Ну, входи входи… Давай-ка сядем, у меня к тебе небольшой разговор.

— У меня к вам тоже, — Эмиль вежливо поклонился и сел на стул, сутулился, накрест положил руки на колени.

Ректор обогнул стол, присел в свое кресло напротив выжидающего Эмиля, присел страдальчески, чуть боком. Повозившись с ключом верхнего ящика стола, достал помятый конверт и протянул мальчику.

Тот принял письмо, но прежде, чем распечатать, оглядел конверт со всех сторон.

Фельц привычным жестом цапнул со стола пенсне, водрузил на толстую переносицу. Его некогда черные, а теперь желтоватые с опухшими подглазинами глаза прозрели и с интересом уставились на разворачивающие письмо руки мальчика.

Руки капризные, но обветренные и расцарапанные. Ладони вытянутые, а пальцы необычайно длинные, музыкальные, с ровными ногтевыми пластинами и явно выраженными костяшками. Такие пальцы говорили о тонкой въедливой натуре, скрытной, ревнивой, склонной к беспорядочным любовным связям. При этом у ректора не было никакого сомнения в том, что парень придерживается самых нравственных жизненных ценностей.

Ох уж этот юношеский максимализм… — подумал господин Фельц , — упустит время, потом будет локти кусать. Сам такой был… в юности робел перед дамами, так и не женился, а единственная история, которую он вспоминал с теплом и нежностью, приключилась с ним уже в довольно зрелом возрасте с замужней дамой, а потому ничем фундаментальным не закончилась. Сейчас он и думать бы позабыл про дам, однако даже в такое неприятное со всех сторон утро было совершенно невозможно игнорировать яростный плеск юных гормонов и то, что этот юноша просто-таки светился влюбленностью, фонил, как воздух озоном после дождя.Может, окажется смелее по части женщин. Все же высок, не дурак, да и пальцы…

Заметил, заметил! — наблюдая, как мальчик в третий раз внимательно перечитывает письмо, внутренне обрадовался ректор, а вслух спросил:

— Что скажешь?

Мальчик поднял отсутствующий взгляд, мысли его явно были сейчас не в беседе с ректором, а принадлежали содержимому письма и тому, что эти мысли Эмиль додумать не успел. Он кашлянул, потер переносицу:

— Что сказать? Спасибо за хорошие новости.

Да, — подумал ректор, понимая, что Эмиль Травинский попал в тупик размышлений. — Сказать ему действительно нечего, однако он заметил, что что-то не так. Молодец!

— Письмо вскрывали три раза. Почему? — Юноша смотрел на ректора, искренне ожидая честный ответ.

— Именно три? Как догадался?

— Два клея разного цвета. Оба раза заклеили криво.

— А третий? — ректор даже улыбнулся от удовольствия общаться с сообразительным парнем.

— А третий раз аккуратно посадили на старый клей, но он дал повторный подтек. Почему вскрывали письмо?

— Надеялся, ты мне расскажешь. Я письма не читал.

— Знаю. Письмо вам доставили вчера. А последний раз его вскрывали около недели назад.

Мальчик говорил спокойно и уверенно.

— Разбираешься в криминалистике? — ректор принял в кресле более расслабленную позу, вытянул под столом ноги. Разговор ему нравился все больше.

— Увлекался, читал кое-что. Правда на реальном деле это мало помогло. Письмо от нашего деда, с фронта, точнее с предместья Доппля. Там сейчас стоит их гарнизон. Написано две недели назад. То есть доставили быстро. Дед пишет в основном о себе, о войне пару предложений, хвастовство в основном. Спрашивает об учебе. Шутит в своей манере, а она у него солдатская. Все. Хотите, прочитайте.

И Эмиль протянул письмо так легко и уверенно, что ректор немедленно отказался от чтения, хотя бы из вежливости к такому жесту доверия:

— Нет-нет, не стоит, я верю тебе!

— Осталось понять, по какой причине его изъяли как особое.

— Скорее всего изъяли потому, что оно каким-то образом обошло регистрацию полевой почты. Там штампы… Хм… не все… Впрочем, в этой военной суматохе могли и ошибиться.

— Могли, — кивнул Эмиль, глядя прямо в глаза ректору и как бы говоря: вы же понимаете, что в это объяснение я не поверю ни на йоту.

Вошел секретарь, поставил перед ректором дымящийся чай и вышел.

Эмиль проводил его взглядом, неспешно убрал письмо в конверт, а конверт в карман, откашлялся, выпрямил спину и сказал почти спокойно:

— Господин Фельц. Что-то происходит такое, о чем нам не говорят. Вчера мой брат убил в двадцати верстах от Туона боевую ядовитую дигиру. Он притащил ее на себе, показал всем. Если приближение врага к Туону для вас не новость, то теперь это не новость и для нас. А если вы не в курсе, то вот, я принес доказательства.

Эмиль снял с плеча дорожную сумку, достал ошейник ядовитой дигиры и положил перед ректором. Ошейник был похож на жирную каменную змею.

Ректор поднял кустистые брови, поправил пенсне и склонился.

— Да, друг мой, ты принес дурные новости… и это действительно новости… И где же… сама дигира? Признаться никогда их не видел в живую. А ты?

— Видел, господин Фельц… — Эмиль терпеливо поджал губы, стараясь сдержать гнев. — И живыми, и мертвыми… Думаете, мы обознались? Уверяю вас, это она. Мы закопали ее. Дружина закопала. Чтобы яд… ну, вы знаете. Но если надо, предоставим. Если есть сомнения в том, что это именной ошейник боевой дигиры, то… — мальчик дернул плечами.

«Злится» — подумал Фельц.

— В двадцати верстах, говоришь … М-да… Вот она, невидимая рука войны… рано или поздно она забирается в потайные карманы врага, чтобы отнять самое дорогое.

Эмиль с недоумением взглянул на ректора.

— Детей, мой мальчик, я имею ввиду детей. В любом обществе дети — самое дорогое. И дело тут не в инстинктах. Просто дети — будущее, гарантия выживания общества. Это моя специализация, можешь мне верить.

— Мы не дети… — упрямо возразил Эмиль.

— Дети, и еще какие… — лучики морщинок разбежались в уголках глаз ректора. И тут же исчезли. — Умные, талантливые, неопытные… Не вы первые, не вы последние… Но своих детей я им не отдам. Вот что… — ректор снял пенсне, взялся за чашку с чаем, но тон его голоса потемнел и потяжелел.   — Для начала соберем совет по безопасности. Ты, как начальник дружины, будешь представлять студентов. Не против? Можешь позвать еще кого толкового. На свой требовательный вкус. И… Через час в квадратном кабинете. Это оставь мне, — господин Фельц открыл ящик, смахнул в него зловещий ошейник. — Иди.

И Эмиль ушел.

(кусочек проды)