Укрощение Левона

Левон проснулся от того, что его трясли. Какое-то время он сопротивлялся, стараясь забраться поглубже в уютный, пушистый сон, где он снова был дома, среди цветущих персиковых деревьев, где все краски ярче, небо синее, где роятся пчелы с соседней пасеки и поют соловьи, где солнце встаёт из-за высоких гор, и пахнет шашлыком и цветами… и где под дальним деревом сидела и рисовала Дамина, лёгкая и румяная, в жёлтом платье, таком, какие носили женщины его края.

Но сон расползался как дряхлая попона, по нитке, терял краски и таял. И наконец Левон проснулся, над ним склонилось скуластое лицо Борея, его ясные, немного ангельские глаза смотрели виновато.

— Давай, Левончик, надо просыпаться… Ну же…

Левон приподнялся на локтях, оглядел свою комнату. На кровати Герта в самой расслабленной позе сидел Эрл. Повсюду валялись брошенные вещи, а на полу две пустые бутылки из-под темного пива.

Память начала возвращаться к Левону, медленно, толчками и задом наперед.

Он вспомнил, как они с Гертом пили пиво, и что бутылок было явно больше двух, вспомнил, как изливал душу, рассказывая про любовь, пожирающую его изнутри подобно ненасытному шакалу, про гнев и про бессилие, вспомнил ядовитую дигиру, которую притащил чертов подонок Травинский, и как ревущая в праведном гневе толпа мгновенно притихла и растерялась, и как, воспользовавшись всеобщим смятением, Эмиль под шумок увел брата в Туон…

И тяжёлым камнем на грудь легла сцена, где его возлюбленную прилюдно обесчестило это пьяное пугало…

Левон сел, спустил ноги на пол. Ему очень хотелось уронить лицо в ладони и расплакаться, но при Эрле такого он себе позволить не мог. Поэтому только скривился:

— Что надо то? Запугивать будете или задабривать? Не выйдет, парни. Я сказал убью, значит убью. Вопрос времени.

— Зачем тебе это? — спросил Борей. — С каких пор ненависть стала инструментом, чтобы сделать мир лучше?

— Зачем? Скажешь тоже… — Левон снова упал затылком на подушку и уставился в потолок. — А вот представь, дружок, что ты влюблен в девушку. Что она весь мир твоих надежд. И ты веришь, что как бы там ни было, а все равно вы поженитесь и она будет твоей. А потом ты видишь, как какой-то пьяный подонок насилует ее прямо на твоих глазах, и на глазах других… И даже если бы это была какая другая девушка, не твоя… и то за такое не убить — четвертовать надо. Глаза выколоть, хрен отрезать… И ничего не поможет уже, а все равно — долг чести… — Слеза все же выкатилась из глаза Левона и скользнула по щеке на подушку. — А вы все… вы! Защищаете его… его… известного долбоклюя и бабника, а не меня, честного парня. Почему?

Наступило молчание.

— Ну вот. Вам и сказать нечего, — подытожил Левон и снова сел. — Пустозвоны…

Эрл, все это время сидящий, безмятежно прислонившись к стене, подался вперёд, нарочито положил ногу на ногу и сложил на них руки в белых манжетах.

Щупальца… — подумал Левон. — мерзкие щупальца, ухоженные, в кольцах, но щупальца же… сука…

Голова болела и страшно хотелось пить.

— Кончай ныть. Размяк как баба, — очаровательно мерзко улыбнулся Эрл. — Бегаешь, суету наводишь. Глупо! Слухи по университету летят, что птицы. Про тебя уже инспектору настучали. Она желает тебя видеть. Немедленно.

— Презренные гады… — Левон потянулся к стоящему на тумбочке стакану, однако тот оказался пуст. — Стукачи…

— Мы спасаем твою волосатую задницу! — добавив каменного скрежета в голос, продолжил Эрл. — Так что — встал, умылся и надел чистую рубаху. Если таковая… — Эрл брезгливо оглядел комнату, — найдется в твоей конюшне.

— Разбежался!

— Именно что. Инспектор столичный, ждать не будет. Давай, кузнечиком. А если ослушаешься, суд, причем преподавательский, будет уже не над Травинским, а над тобой. Вникаешь?

— Да чтоб вас! — Левон взял протянутый Бореем стакан живительной чистой и холодной воды, осушил залпом, встал и направился в уборную.

Эрл и Борей переглянулись. Борей с сомнением, а Эрл с беспокойством. Впрочем, улыбки все же тронули их усталые, осунувшийся лица.

Таким вот несложным запугиванием и убедительным надавливанием на студенческий устав Левона Погосяна удалось привести в порядок, внести под белые ручки прямо в приемную инспектора по воспитательной работе… и оставить там одного, вручив непростую судьбу Пастушки самой дорогой шлюхе королевства.

В приемной, несмотря на белый день, были задернуты шторы и горели свечи. Пахло розовой водой и еще какими-то с детства знакомыми Левону благовониями. Он вздохнул и поплыл.

Дверь на втором этаже отворилась, на лестнице появилась роскошная блондинка в красном пеньюаре. На плечи ее был наброшен такой же темно красный шелковый халатик, однако белые плечи и белые груди просвечивали через полупрозрачную ткань.

— Господин Погосян. Я вас не ждала до вечера. Ах. Должно быть секретарь перепутал. — столичный инспектор по воспитанию молодежи неспешно спустилась по лестнице, сверкая стройными ножками и так же неспешно и плавно опустилась на софу, похлопала ладошкой по свободному месту рядом с собой:

— Ну что же вы. Садитесь раз пришли. Кофе?

Левон вытер вспотевшие ладони о штанины и робко присел на край софы, инспектор подвинулась чуть ближе, заглянула усатому юноше в глаза, и тот с удивлением и наслаждением ощутил ее пальцы у себя на затылке…

— Итак, мне доложили, что вы собираетесь кого-то убить… — проворковала инспектор.

— Я… — начал Левон и запнулся, потому что нежные пальца дамы легонько погладили его по уху.

 — Вы мне напомнили одного моего друга юности… — голос ее тихим ручейком потек в то его самое ухо, уже изнывающее от наслаждения. — Такой же горячий брюнет, и тоже все время порывался кого-то убить. Я расскажу вам, чем это закончилось… Но сначала давайте снимем ваш мокрый сюртук, он испортит диван…

И прежде, чем Левон подскочил, желая извиниться и немедленно снять промокший сюртук, инспектор подалась вперед, отчего все ее белая упругая грудь оказалась перед взором юноши, а ее пальцы уже взялись за пуговицы, расстегивая одну за другой. Потом руки нырнули под лацканы и сняли с бедного Левона сюртук, проплыв при этом по обоим его плечам одновременно.

— У вас красивые, мужественные плечи, — сказала инспектор, бросая сюртук за софу и возвращая ладони на плечи Левона. — Мужчины с такими плечами, и тем более с такими усами должны быть очень осторожны в своих воинственных порывах. Свою неуемную страсть надо проявлять совсем, совсем иначе…

Левон почувствовал, как ее руки сжимают его плечи, как потом ладони скользят по его груди и животу… прямо на его брюки, как мягкие губы касаются его пылающего уха.

— Вы не понимаете… — прошептал он, не в силах больше держаться, обнимая обеими руками даму за талию, привлекая к себе, утопая усами в ложбинке между роскошных, благоухающих розовой водой грудей.

Рыдания, облегчающие, неконтролируемые, вырывались из его груди толчками, а женские руки продолжали гладить юношу по голове и плечам, успокаивая, расслабляя и раздевая.

(Эпизод в работе)