Мозаика

Мозаика

Еще в раннем детстве я обожала всякие головоломки, и папа с мамой покупали мне их, самые разные – картинки-мозаики, алмазные мозаики, замки из бумажных деталей, кубики рубика, которые я таскала с собой везде и всюду. Все стены нашей квартиры были завешаны огромными картинами, которые я радостно собирала часами. Мои родители не препятствовали моему увлечению, наоборот, но изредка мама повторяла, что денег этим хобби не заработаешь и личную жизнь не наладишь. Поэтому я выучилась на дизайнера интерьера, эта профессия казалась мне наиболее близкой к тому, что я люблю и умею делать, и, стоило мне наработать клиентскую базу, уже я помогала своим родителям в материальном плане, а не они мне, а было мне всего двадцать-два года.

Только с личной жизнью как не клеилось в семнадцать, так и в двадцать-два.

И тут неожиданно я познакомилась с Сашей. Нет, он не мог бы стать моим парнем, и дело не в том, что ему тогда было двенадцать лет. Кроме того, что он – ребенок, он – инвалид. Нет, не инвалид детства, и церебрального паралича у него не было, а когда было ему три года, случилась авария, и ребенку повредило позвоночник. С тех пор он не мог самостоятельно передвигаться даже в инвалидном кресле, потому что у него не только не ходили ноги, но и почти не двигались руки. Зато он прекрасно говорил, ни с каким другим органом чувств у него не было проблем, и его домашние учителя называли его вундеркинд.

Познакомились же мы с Сашей через объявление в Интернете. Нет, вовсе не о знакомстве, а просто отец мальчика дал объявление в Сеть о том, что его сын-инвалид обожает головоломки, но сам, своими руками, ничего создать не может, зато может часами выбирать их в магазине, а потом просит отца собрать – картинку или алмазную мозаику, да только папа в этом деле полный профан и просит профессиональной помощи.

Вот на такое необычное объявление я и откликнулась, причем скоро узнала, что я была такая одна.

Придя познакомиться с ребенком после телефонных переговоров с его отцом, я увидела милого, улыбчивого, разговорчивого, очень открытого и общительного мальчика, который загрустил лишь от того, что не смог самостоятельно пожать мне руку.

Убедившись, что мы поладили, его отец, Юрий, оставил мне аванс, и уехал на работу (он владел и до сих пор владеет крупной строительной компанией). Я сразу заметила, что Саша провожал отца обиженным взглядом и спросила мальчика, на третий раз, когда я почти полностью на глазах Саши собрала картину из трех тысяч составных частей:

— Ты обижаешься на папу, Саш, за то, что он проводит с тобой мало времени?

Я ожидала услышать однозначное «да», но мальчик молчал, только задумчиво рассматривал запечатанную пока алмазную мозаику.

Тогда я сменила тему и предложила ему посмотреть, как я буду работать с мозаикой.

Саша насупился и сказал:

— А зачем ты переводишь тему? И мозаику я бы хотел сделать сам…

Пальцы у него шевелятся, он ими управляет, подумала я, передвинула маленький столик на колесиках ближе к тому месте, где в коляске сидел Саша, распаковала мозаику, разложила по формочкам блестки, дала ему в руку инструмент, показала, как забрать клей, и постепенно он сам смог насаживать блестки на инструмент и прикладывать их в нужные места.

Так мы собрали часть мозаики, потом Саша признался, что устал.

Няня Саши была выходная, и я сама покормила его, потом помогла переодеться; мне было в радость возиться с ним. Тут позвонил его отец и сказал, что задержится на работе. Я обещала, что его дождусь. Торопиться мне все равно было некуда, мама умерла за год до того, как я прочла объявление, сгорела от лейкоза за три месяца, а папа… папа так горевал, что однажды, переходя улицу, не заметил мчавшийся на встречу грузовик. Так я и осталась сиротой.

Саша не только был мне не в тягость, а наоборот, с ним я ощущала себя живой. Нужной и полезной. Укладывая ребенка спать, я читала ему сказку, когда вдруг он остановил меня.

— Знаешь, Дина, дело не в том, что отец… проводит со мной мало времени. Он знает, что это я не хочу проводить время с ним. Мало того, что я не могу нормально жить только потому, что он в ту ночь напился, орал на маму… мы были в гостях у бабушки и мама со мной хотела остаться у нее на ночь, он же был пьян, а все равно повез нас домой и не справился на дороге с управлением, а еще он потом винил маму во всем… и она… она покончила с собой, мне было всего четыре года. Она оставила записку, написала ее мне, просила прощения… отец не посмел скрыть это от меня и я иногда прошу няню взять записку с полочки и прочитать мне ее вслух. Я конечно и сам могу, если мне положить ее на колени, когда я в кресле сижу, но это больнее… Когда другой читает вслух, не так больно. Я ненавижу отца за это. За то, что он сел за руль пьяный, за свою инвалидность, но больше всего за маму. Лучше было бы, если бы это он…

— Саша, — тут не выдерживаю я, — так нельзя говорить! Он очень любит тебя, и я уверена, он пытался тебе помочь, так ведь?

Ребенок сник, потом ответил:

— Ну да, он до сих пор таскает к нам каких-то докторов. Но в конце концов, они все говорят, осмотрев меня, что и операция, тяжелая, не поможет. Да и пускай, с этим я смирился, давно, плюс теперь у меня есть ты, и ты помогала мне делать мозаику… я впервые что-то делал сам… почти.

— Не почти, а сам, Сашенька. И я уверяю тебя, ты обязательно многое сможешь сам. Раз у тебя шевелятся пальцы рук и ты ими управляешь, значит, может быть, можно будет и ногам помочь. Главное же верить.

— Дина, не уходи, побудь сегодня со мной.

Я погладила Сашу по светлым волосам.

— Я не уйду, милый, спи.

На часах было уже полпятого утра, когда вернулся Юрий. Его привез водитель, и я слышала, как хозяин ходит по кухне, явно ища, что бы можно было поесть. А кухарка еще не приходила.

Проверив, что Саша спит, я вышла из его комнаты, и спустилась со второго на первый этаж, в кухню.

— Вы голодный, я сейчас пожарю картошку и мясо. Я сидела с Сашей, он долго держал меня за руку во сне.

— Это не ваша работа тут готовить, — растягивая слова, сказал Юрий, и я сразу поняла – без двух, а то и трех бокалов коньяка он не обошелся, да и характерный запах наполнил кухню.

— Ничего, из всяких правил бывают исключения, — сказала я, и принялась готовить ему то ли ужин, то ли завтрак, но плотный такой, мужской.

Пока я готовила, то чувствовала на себе его взгляд, он следовал за мной по пятам – глазами. Ужин я приготовила за час, поставила еду на столе, налила себе стакан молока, и села с другой стороны стола.

Я пила молоко и делала вид, будто мне не льстит тот факт, с каким аппетитом хозяин ел все то, чем я изволила его подчивать.

— Дина, — заговорил он, уже явно протрезвев, — а можно я предложу вам работать на меня, а не только заниматься с Сашей? Я знаю, вы сирота, гостевая спальня ваша, я даю вам половину зарплаты нянечки, и полную – кухарки.

Я согласилась прежде чем успела как следует подумать.

А Саша был несказанно рад тому факту, что я теперь буду жить в доме круглые сутки.

Саше так понравилось то, как я за ним хожу, что вскоре Юрий вообще уволил нянечку Саши и в полном объеме перекинул ее зарплату мне.

Теперь я получала столько денег, что даже открыла себе вклад в банке, и стала делать накопления. Я никому не говорила, зачем мне это понадобилось, а просто я дала себе слово, что найду способ поставить Сашу на ноги, если его собственный отец разуверился в том, что это возможно.

Целый год я откладывала деньги на свою задумку, и за это время столько раз прочла Саше прощальную записку матери, что успела выучить ее наизусть. И что-то в этой записке немало меня смущало, только я никак не могла понять, что именно.

А потом кое-что случилось, что и вовсе поставило все с ног на голову.

За год с лишним, что я работала в доме Юрия, я не раз видела его пьяным, а тут вдруг он снова вернулся под утро, но алкоголем от него – не пахло, при этом он еле держался на ногах, а в кухне и вовсе неожиданно потерял сознание. Я срочно вызывала Скорую. Тогда я и узнала, что он страдает от хронического пиелонефрита. Врач затребовал медкарту больного, и Юрий, пришедший тогда в себя, указал мне, где ее найти. Тогда, торопясь, я споткнулась на лестнице и выронила карту. Она открылась и я наклонилась ее поднять. И вот тогда я заметила вещь, от которой меня прошиб холодный пот. Там были указаны даты госпитализации Юрия с острыми приступами пиелонефрита, их было восемь за последние пятнадцать лет, и третий по датам в точности совпадал… выходило, что в ту ночь, когда Саша пострадал в аварии, Юрия за рулем их машины быть ну никак не могло.

В течение следующей недели я каждый день возила Юрию домашнюю еду в больницу. За день до выписки он поцеловал мне руку в благодарность за заботу. Я сделала вид, что не заметила, как мурашки пробежали по всему телу от этого мимолетного соприкосновения его губ с моей кожей.

С того момента я стала думать – если за рулем тогда была она, а не он, то что еще в той истории могло быть ложью? Ведь думала же я, что в той записке, якобы предсмертной, было что-то не то.

К тому моменту я прекрасно знала имя и фамилию Сашиной мамы, у меня даже была их семейная фотография, и, сняв часть денег со своего счета, я наняла частного детектива, который отзвонился мне в тот же день, и сообщил, что Алиса Дмитриевна Авдеева никогда никакого самоубийства не совершала. После аварии ее признали невиновной, она была трезва, но расстроена ссорой с матерью из-за мужа (ее мать всегда не любила Юрия), и ее на мокрой дороге ослепил дальнобойщик. Только после того, как Юрия выписали, она заставила его сказать сыну, что за рулем был именно он… И Юрий взял всю вину на себя, зная, как безумно Саша любит мать, буквально ее боготворит. А через полгода Алиса, которой надоело возиться с ребенком-инвалидом, сбежала от мужа и сына к другому мужчине, бизнесмену из Финляндии, и потребовала у Юрия развод, предварительно написав сыну записку, и предупредив бывшего мужа о том, что ребенку будет проще пережить «смерть» матери, чем ее предательство. И это тоже ради блага Саши Юрий безропотно принял.

Узнав всю правду, я чуть не сошла с ума, а сыщик сообщил мне о том, что Алиса с новым мужем и двумя детьми как раз сейчас находится в Москве. Он даже раздобыл мне ее адрес.

И, Бог знает, зачем и почему, а я отпросилась у Юрия, когда он был дома, на полдня, и решила поехать поговорить с бывшей Авдеевой лично.

Увидев ее на детской площадке, я включила свой телефон на запись, бросила его в сумочку и подошла к Алисе.

Тогда у нас с мамой Саши состоялся очень непростой, я бы даже сказала, тяжелый разговор. Но в нем она произнесла, сама, и то, что за рулем была она, и то, что сына предала, и то, что записку ему состряпала фальшивую, а когда я спросила ее, зачем все это было, она ответила:

— Я хотела, чтобы мой сын всегда помнил меня любимой мамой, и ненавидел за меня этого урода Юрку, потому что у таких как он все должно быть плохо!

Долго и упорно я выуживала из нее причины такой однозначной, лютой ненависти к отцу ее первенца, и наконец Алиса проговорилась:

— Он уделял мне мало времени, отказался купить мне машину и норковую шубу, и даже на рождение Сашки подарил мне только сраное колье… бриллиантов там было меньше карата, жмот!

Все оказалось из-за денег, все. Больше говорить было не о чем. Да, думала я, уходя и унося с собой запись… я сумела сделать фото Алисы с новыми детьми, Саша может быть внешне похож на свою мать, но все лучшее в нем – от отца.

В ночь после разговора с Алисой я долго не могла уснуть, и тут же встала, заслышав шаги на кухне. Юрий свет не зажигал, блуждал по темной кухне, и от него снова пахло коньяком.

— Зачем ты пьешь? — тихо спросила я, впервые обратившись к нему на ты, думая, что, если он круто пьян, то и не вспомнит об этом утром.

— Чего пристала, ты мне не жена, хочу и пью… могу упиться до смерти, если захочу.

— А как же Саша? — спросила я.

— А че Саша, тебе не оставят, в интернат определят, там загнется. Все равно конца не миновать…

— Что за глупости! — возмутилась я, и тут неожиданно оказалась зажата в пустом углу, а надо мной нависал нетрезвый амбал, от которого кроме коньяка разило мужским одеколоном, не забивавшем запах пота, а еще от него пахло – животной страстью и опасностью. Тогда я впервые поняла, что запах есть и у первого, и у второго.

— Ходишь тут в одной ночнушке, дразнишься, указываешь мне, требуешь не пить, а взамен мне что за это? Ну, чего ты замерла? Давай, толкай, беги, прячься. Это мой дом, я его с самого фундамента сам, своими руками, строил, я же умею… Это Алиска мне все пеняла, что я никчемный… дурак. Ты вкусно пахнешь…

И тут же я ощутила как его язык блуждает по моей шее. Все сопротивление, которое я смогла оказать, вылилось в жалкий писк, в котором можно при желании было различить слово «нет».

— Нет? Нет? Ты уверена, да? Иначе ага, посадишь? Это Алиска все мечтала, а я ее не трогал… совсем.

«А мой разум постепенно начал сдаваться», — думаю я, кладя ладони ему на плечи.

Стоит же ему разомкнуть мои губы настойчивым языком, выделывающим что-то невероятное теперь… через минуту не верится, что я еще недавно нецелованая была, я издаю тихое то ли урчание, то ли рычание, и тут же ощущаю спиной холод, исходящий от кафеля, которым выложен пол на кухне в доме Юрия Авдеева. Мы уже в горизонтальном положении оба, и чувствуя, как он коленом водит по мне, побуждая раздвинуть ноги, я чувствую жгучий стыд от того, что трусы мои насквозь мокры, и скрыть это от него надолго мне не удастся точно.

Тут вдруг он жарко шепчет мне на ухо:

— Твой последний шанс от меня отбиться, — и вкладывает мне в руку – кухонный нож. Который тут же отлетает в сторону и с металлическим звоном бьется о ножку привинченной к полу духовки.

Кухня медленно заполняется нашими стонами, и последняя осознанная мысль в моей голове – «нам нужно стонать потише, а то проснется Саша, услышит, испугается». Миг и эта мысль улетучивается тоже, остается только желание закопаться всеми десятью пальцами в его волосы и намертво его к себе прижать. Держать и никогда не отпустить больше.

Помню, как кухню стал заливать солнечный свет, а тут, где мы лежим, тенек от громадного холодильника, и я понимаю, что спала, да и сейчас слышу у себя под ухом тихое посапывание, мой мужчина спит рядом со мной, так сладко, что жалко его будить, но Сашу нужно кормить, и это дело никак нельзя отложить.

Один ласковый чмок и мое чудо открывает глаза и сначала довольно потягивается, улыбается, а потом… неожиданно губы его начинают дрожать, глаза краснеют, он весь сжимается, и тихо, еле выговаривая слова, спрашивает меня:

— Что теперь? Ты на меня заявишь или мне самому…?

Сказать, что мне становится дурно, это ничего не сказать. Беда будет, шепчет мне моя интуиция, беда будет, если не смогу убедить его прямо сейчас, и, притянув его голову обеими руками к своей груди, я шепчу ему на ухо, что он самый нежный, ласковый, страстный, теплый мужчина на земле, и самый любимый.

Сашу нужно кормить, и я, обмотав свою шею предварительно шелковым платком, иду с подносом в его спальню.

Ребенок уже не спит, только буравит меня взглядом. Рассмотрев меня с головы до ног, он внезапно говорит:

— Позови сюда моего отца. Я знаю, что он дома. Просто позови его сюда немедленно. Дина!

И я вынуждена позвать Юрочку, который входит в комнату сына с так же замотанной шеей, и глазами, опущенными в пол.

Картина маслом, думаю я, и тут Саша начинает… буквально на отца орать:

— Ты гад, а не человек! Мало того, что я из-за тебя инвалид, и мама умерла из-за тебя, ты и Дину у меня хочешь забрать! А она мой друг, мой, понял? Я не позволю тебе и ее довести тоже, чтобы она сбежала! Ненавижу тебя!

И тут я понимаю, что, так или иначе, а молчать я не могу.

Повернувшись к Юрочке лицом, я говорю ему:

— Принеси сюда свою медкарту. Сейчас принеси.

— Зачем мне его медкарта? — буквально верещит Саша.

— Сейчас узнаешь, — отвечаю я, и снова повторяю свою просьбу. — Юра, принеси!

Мой мужчина медленно выходит из спальни сына и возвращается через пять минут.

Я беру карту у него из рук, молча открываю ее в нужном месте и говорю, подходя вплотную к Сашиной кровати:

— Саш, ты ведь хорошо читаешь, и наверняка помнишь ту дату, когда произошла авария, да?

Ребенок смотрит на меня с недоумением.

— Я помню… 10 октября, а что?

— И год помнишь?

— Так одиннадцать лет назад.

— Хорошо. Смотри вот сюда, читай, что тут написано.

— Ладно. «Дата госпитализации Авдеева Юрия Марковича с приступом острого пиелонефрита – 9 октября 2011 года».

— Дальше читай.

— «Дата выписки – 13 октября 2011 года».

Саша смотрит мне прямо в глаза.

— Это что же получается, за рулем тогда, десятого, был не он?

— Нет, Саш… За рулем тогда — была твоя мама, Алиса Авдеева. У меня есть протокол аварии. Твоя мама не виновата, что въехала в столб. Она не получила травм, а вот тебя при ударе выбросило из детского кресла и ударило о лобовое стекло. В больнице ей сказали, что у тебя полный паралич, но это не так. Понимаешь, Саша, это не так! Я все это время искала и недавно нашла. Через месяц в нашу, московскую, клинику, приезжает лучший детский специалист по травмам позвоночника из Америки. Мы поговорили утром с твоим папой, его компания сейчас не шикует, но он продаст половину, а я – квартиру от родителей, этого на операцию хватит, а на реабилитацию, Саш, мы найдем. Слышишь? Мы найдем деньги, ты будешь ходить, все у тебя будет так, как и должно быть…

— От тебя приму, — тихо и внезапно сказал Саша, — а от него – нет, он мою маму довел до суицида.

— Это не так, - также тихо возразила я. — Смотри, вот записка, которую она тебе написала, ты наверняка знаешь ее наизусть. Я – знаю. Это прощальная записка. Прощальная, но не предсмертная, понимаешь?

— Нет, не понимаю, — прошипел Саша.

— Я объясню. Узнав, что за рулем была она, я стала искать сведения о твоей маме и наняла частного детектива. Он за день сообщил мне все, что мне было нужно узнать. Ты же помнишь как выглядела твоя мама?

— Да…

— И все же, вот фотография, где вы все втроем. Видишь, это твоя мама, Алиса Авдеева (тогда еще Авдеева). А вот она же с двумя сыновьями от второго брака. Эту фотографию я сделала во дворе элитного дома в Москве, где сейчас проживает твоя мама. У нее полноценная семья и – ты ей не нужен. Она просто свалила всю вину на твоего отца, убедила его, что так будет лучше. Хотя мне она сказала, что просто хочет, чтобы ты ненавидел отца всегда и считал его виновным и в своей беде, и в ее «самоубийстве». А все потому, что ей не хватало денег. Она считала, что Юрочка, твой папа, мало на нее тратит. Будь она мужчиной, ее бы называли альфонс, а так она – обыкновенная иждивенка, которая не захотела возиться с маленьким сыном-инвалидом и просто его бросила, что вчера признала безо всякого зазрения совести.

Я достаю из стоявшей тут же сумки свой мобильник, кладу его на столик под руку Саше и говорю:

— Вот эта кнопка, если хочешь, можешь всю запись прослушать, выбор за тобой. Но поверь, никакого обмана, никакого монтажа. Твоя мама с новой семьей еще полгода будет в Москве. Я могу сделать так, чтобы ты увидел ее – своими глазами.

Молча Саша нажимает на кнопку и полчаса он слушает мою беседу со своей матерью. Потом он просит меня его покормить. Юра все это время стоит у двери словно памятник, и мне даже кажется, что он не дышит.

Поев, Саша просит меня наклониться к нему поближе и шепчет мне на ухо:

— Я должен тебя кое о чем попросить.

— Проси.

— Пожалуйста, не бросай…

Я тут же немного отстраняюсь и говорю:

— Мы с твоим папой никогда тебя не бросим, мы докажем, что не все взрослые предают!

— Ты не поняла, — глядя теперь на отца, говорит Саша. — Я хотел попросить, чтобы ты не бросала моего папу… он точно без тебя умрет…

— Не брошу, никогда, — давясь слезами, шепчу я, и тут же Юрка обнимает нас обоих.

— Я хочу сестричку, — тут же сообщает Саша. — Я буду здоров и подарю ей мозаику, того льва, я его доделаю сам.

***

С тех пор еще не прошло года, Саша ходит, и правда все делает сам, реабилитация проходит успешно, он возится с Ниночкой, своей сестрой. Мы назвали ее в честь моей мамочки. Он недавно шептал мне, что хочет братика. Мы с Юрочкой не говорим ему пока, что я снова беременна, вдруг там не братик, а снова сестренка.

Недавно я ходила на могилу к родителям и рассказала им, что мое увлечение мозаиками и безусловная любовь Юрочки к своему ребенку сделали меня счастливой на всю жизнь.