Субботняя йога. Отрывками. Или урывками

Он стоял на нулевом меридиане гринвичской обсерватории и чувствовал, как сам постепенно, шаг за шагом, обнуляется внутри себя — точнее, убеждал себя, что чисто умозрительно чувствует именно это, поскольку подобные ощущения ожидаются от человека в его положении.

А потом шагнул в сторону.

— Ничего, — развёл он руками и псевдовиновато наклонил голову. — Становись теперь ты.

Нала заняла его место, поставила ноги чётко по линии. Закрыла глаза и подняла одну из них, согнула в колене, упёрлась ступнёй в бедро противоположной ноги. Сложила ладони домиком на уровне груди, подняла руки. В этот момент перед глазами Алана поплыли флешбэки из роликов по йоге на Ютубе, которые Элеонора одно время крутила как одержимая. Подхватила эту моду в своём фитнес-клубе, даже собиралась ехать куда-то в Индию учиться настоящей хатха-йоге и обретать просветление, но взгляд, которым одарил её муж в ответ на эту новость, помог ей просветлиться незамедлительно — и притом безвозмездно.

Словом, она осталась в Белгравии.

Нала тем временем сменила ногу, постояла так ещё секунд десять, затем коснулась армиллярной сферы, убедилась, что в качестве зеркала та едва ли годится, и, пройдя вдоль обоих полушарий одновременно, тронула Алана за рукав.

— Знаешь, — сказала она, глядя ему в лицо снизу вверх, но не пытаясь нарочно поймать ответный взгляд, — мне кажется, этот нулевой меридиан — не про географию. Он про точку, где ты перестаёшь быть собой из сегодняшнего дня и становишься… собой же, только из другой реальности. Из завтра, может. Или из вчера. А то и вовсе из воображения, из сна, из книги. И всё это соединяется воедино.

Она провела носком по линии, будто проверяя, не сотрётся ли.

— Это место на тебя так повлияло? — уточнил Алан, смахнув сухую травинку с её волос. — Или врикшасана? Или всё вместе?

Он сам подивился тому, как легко в памяти всплыло название асаны. Название, которое он и запоминать-то никогда не пытался, и дорого отдал бы, чтобы забыть. Которое, видит бог, тоже обосновалось в голове с лёгкой руки Элеоноры.

— Или всё вместе, — сделала она попытку согласиться, — или ничего из вышеперечисленного. Ведь, так или иначе, всё это уже было во мне — мысли, ощущения. Просто в сложившихся условиях мне удалось их сформулировать.

— И как! — добавил Алан в восторге, отчасти даже не наигранном.

Он вспомнил себя — в спортивных шортах, без правого носка, стоящим на одной ноге. С руками в намасте (причём только что узнал, что это, оказывается, так называется) и с гордо поднятой головой.

— А теперь закрой глаза, — скомандовала Элли.

Вместо этого он недоверчиво прищурился.

— Ты серьёзно? Зачем?

— Зажмурься — и сам ответишь на свой вопрос. Обещаю: я ничего делать не буду. И с места не сдвинусь. Чтобы ты был уверен, что это не какой-нибудь трюк или розыгрыш с моей стороны.

Алан ей не поверил. И правильно сделал. Вот только обманула его не Элли — а он сам. Его тело. Его внутреннее чувство баланса.

И, когда он понял, что начинает терять равновесие, то сразу же, первый опустил ногу, стараясь не делать резких движений, и медленно открыл глаза.

— Достаточно глупостей на сегодня. Посторонись, малышка, меня ждут мои полсотни отжиманий.

И всё. Он не проиграл, не упал. Просто сошёл с дистанции до того, как рискнул потерять достоинство.

А сейчас, пока Нала отправилась сделать пару снимков армиллярной сферы и осведомиться насчёт подъёма на обзорную площадку, он огляделся по сторонам, убедился, что на него никто не смотрит, и, сбросив кроссовок, подтянул ногу к бедру. Огляделся ещё раз и закрыл глаза.

В первые три секунды его окутывало ощущение победы.

Он — центр, ось, тугая струна, натянутая от темени до самого ядра Земли.

Дыхание ровное, поза — идеальная: живая иллюстрация к пособию.

А на четвёртой секунде пришло колебание. Едва уловимое, ласковое до тошноты — как дыхание женщины, для которой ты — свет в окошке. Возлагающей на тебя слишком большие надежды.

Почти как родная мать.

Потом — ещё колебание, и третье — с намёком на шаткость.

Он попробовал восстановить равновесие — и тут же ощутил, что внутри него всё слишком подвижное.

Слишком много винтиков и шестерёнок, пребывающих в хаотичном движении, чтобы вся конструкция хранила статичность.

На седьмой секунде он понял, что с каждой попыткой удержать позу только больше напрягается. Как будто баланс — это не покой, а война.

Тогда он открыл глаза, поставил ногу обратно на землю и, завязывая шнурок, тихо выдохнул:

— Контроль — не то же самое, что равновесие. — И тут же добавил с привычной усмешкой: — Но, чёрт возьми, борьба за него выглядит похоже.