О разгромной критике, трехмесячном писательском кризисе и о том, как я из него вышел.

Как я начал писать, рассказывал тут, повторяться не буду. 

Первый роман “Сдохни, Борзов!” вышел у меня по объему самым большим, писал я его больше года, закончил к новому 2023 году. Подал без особой надежды на конкурс “Битва жанров” и неожиданно победил в номинации “Социальная фантастика”. В то же время узнал, что мой рассказ “Хранитель сна” вышел в финал фестиваля “Русский Гофман” в Калининграде. На призовую двадцатку от “Битвы жанров” я полетел в Калининград. В том же месяце у меня была очередная победа в еженедельном сетевом конкурсе. Там мы с Марком Качимом в каждом туре призы себе тягали по очереди. Конкурс заглох после нескольких туров. Возможно, из-за однообразия победителей. В общем, все предпосылки, чтоб натянуть на уши корону и начать делиться писательскими советами у меня были. 

Сам я по складу тот еще социофобушек (по выражению одной читательницы), так что короной поблескивал из темных малолюдных углов. Вечером было знакомство участников. Я, как обычно, с краю, но организатор конкурса Борис Нухимович Бартфельд почему-то решил начать именно с моего края. 

Борис Нухимович Бартфельд

Я встал:

“Сергей Мельников, из Москвы, мастер-радиоэлектронщик”, — сказать было больше нечего, сел, а потом понеслось: доктора филологических наук, драматурги, сценаристы, авторы того, лауреаты сего. Корона моя быстро окартонела, но я еще питал иллюзии, что я самородок и неограненный бриллиант.

Со второго вечера начались мастер-классы. Я подал два рассказа: “Вечную молодость” и “Рыцари арбузной дольки”. В первый же вечер меня поставили в план. Мастер-класс вели главред “Невы” Наталья Анатольевна Гранцева и прозаик из Сарова Александр Алексеевич Ломтев. 

Передо мной распяли молодого парня, врача по специальности, автора рассказа, стилизованного под русскую былину. Разговор начался с того, что Наталья Анатольевна спросила, сколько автору лет. 

“Двадцать пять”, — ответил он.

“А сколько лет вы пишете?”

“Три”.

“То есть до двадцати двух лет вы спокойно обходились без литераторства, а потом вдруг решили, что хотите стать писателем?”

Эти слова меня возмутили. Как так? Столько писателей начали творить в позднем возрасте! Неужели это причина для упрека? Что же будет, когда наступит моя очередь?!

“Мне сорок восемь. Пишу полтора года…”

“Значит, жили вы спокойно почти полвека, и вдруг решили стать писателем?!”

Ну, да. Как-то так…

Рассказ этого парня разбирали построчно. Каждую стилистическую проблему, логическое несоответствие, жаргонизм и анахронизм вытаскивали, показывали и объясняли, почему это плохо. 

На моем разборе обошлось без вопросов о возрасте — Гранцева, наверное, пожалела, — но дальше пошло тщательное потрошение моего текста. Я вначале пытался что-то сказать в свою защиту, но быстро понял, что это выглядит еще глупее, чем молчание, и заткнулся. К концу разбора я был готов торжественно при всех сжечь листки с моими рассказами и дать слово, что не напишу больше ни строчки. Потом Гранцева высказалась о “Рыцарях арбузной дольки”:

“А мне понравилось. Милый рассказик, история из жизни. Такими историями забиты мусорные корзины всех редакций”. 

Еще она сказала, что у меня маленький словарный запас. Я возмутился. Молча. У меня? Маленький?! Позже я понял, что она была права: знать много слов и свободно оперировать ими — не одно и то же.

Наталья Анатольевна Гранцева. Вечная память!

Наверное, надо было сбегать в магазин за коньяком и запереться в номере до конца фестиваля, анестезируя душу, но я, как истинный любитель поковыряться в больном зубе гвоздем, остался. Я подошел к Гранцевой во время перерыва и спросил, что мне делать.

“Читайте!” — сказала она.

“Я много читаю”.

“Системно читайте. Начните со школьной программы”.

После конкурса я последовал совету. Начал с “Героя нашего времени” Лермонтова.

Я был на всех мастер-классах и слушал, как разносили других участников, отмечал, как они реагировали, и писал-писал-писал — записывал все косяки и их причины. За все время фестиваля не выпил ни капли алкоголя — даже мысли об этом не было. Голова кружилась от впечатлений и атмосферы и без бухла. Один раз, вымотанный до предела, уже около часу ночи я заснул во время мастер-класса. Меня растормошили и отправили спать. Было очень стыдно.

Потом было объявление победителей. В автобусе, по пути в Инстербург, я написал пост о том, что ехал с намерением победить, но сейчас, мол, понимаю, что уже то, что я вышел в финал, очень круто, а победят пусть достойные. Что-то сбойнуло в интернетах, и пост этот исчез, и это было хорошо. Никогда не надо торопиться с выводами и предположениями. В этот день я стал лауреатом III степени (в следующем году увез уже серебро за рассказ “Вторая попытка штабс-капитана Сабурова”).

Получаю диплом лауреата за Сабурова. Справа — Лена Березина. Человек, из-за которого я увлёкся анализом текста

Вернулся домой и понял, что не могу писать. Пишу предложение, перехожу ко второму, вижу первое и становится стыдно. Удаляю. Это состояние затянулось на три месяца. Неделю, две можно списать на рефлексию, но потом понимаешь, что попал в ловушку: чем дольше не пишешь, тем труднее начать. 

Стало страшно. Знаете, это как слепому вернуть зрение ненадолго, а потом выколоть глаза: остаешься с воспоминанием, как прекрасен мир вокруг, и отчаянием от того, что никогда больше его не увидишь. Я не хотел терять своё новообретенное зрение. 

Тогда я задумался: а в чем причина, что изменилось после того мастер-класса? Получилось, что появилась ответственность, понимание того, что текст не должен быть просто вброшенными в пространство буквами, но до той планки, которую я себе установил, я допрыгнуть пока не могу. 

Сравнение со спортом подсказало решение. В школе я был освобождён от физкультуры из-за бронхиальной астмы. К слову, она моментально прошла, как только я поступил в институт в другом городе и уехал из дома. 

Как-то раз физрук взял меня на слабо. Сказал, что я никогда бы не смог сдать норматив и прячусь за своей справкой. Меня заело. Каждое утро, в 6 утра, я начал ходить на школьный стадион и мотать круги. Было трудно. От передоза сальбутамола подтекала крыша, кружилась голова, тошнило, но я не бросал это дело. Пришло время зачета по физре, сдавали стометровку. Я неожиданно для всех сказал, что тоже побегу. Надо было видеть лицо физрука, когда я пришёл вторым. Через несколько лет он случайно встретил меня в троллейбусе и сразу заговорил о том случае — это ведь была его педагогическая победа.

Здесь я решил действовать так же: чтобы достигнуть планки, надо тренироваться, но так, чтобы, никто не видел. 

Первый шаг: я повторял себе раз за разом, что я ничего не должен ни мировой культуре, ни русской литературе, пока не смог в это поверить. 

Второй шаг: я придумал себе отбитый псевдоним, который никто не будет со мной ассоциировать. Так я освободил себя от ответственности перед теми читателями, кто меня знает.

Третий шаг: под этим псевдонимом я начал писать полный бред. 

Мне пришла в голову идея, что ангел смерти — это должность, которую передают, как весло Харона, и такие ангелы открывают дверь для душ умирающих. Но они материальны, как они могут, не вызывая подозрений, приходить к людям при смерти? Так появился провинциальный южный городок и бескрылый ангел Семён на ржавой скорой помощи. А, раз ангелы совсем недавно были людьми, у них быстро должно начинаться выгорание. 

Мозг освобождённый от ответственности перед всем и всеми, начал, захлёбываясь, выдавать историю. Я писал ее сплошным черновиком, не останавливаясь, то расписывая какие-то эпизоды, то упрощая до схемы. Главное было не остановиться. Когда поставил финальную точку, вернулся к началу и начал наращивать на костях мясо. Закончил, перечитал и понял, что псевдоним не понадобился. Так появился рассказ «Однодневки». Им я снял свой затянувшийся писательский блок. 

Очень быстро «Однодневки» приглянулись чтецу Ольге Ковхуто, и появилась аудиокнига по рассказу. А в октябре прошлого года он вышел в «Роман-газете» — легендарном литературном журнале из моего детства.

Короче к чему это все? 

Помните, как в школе? «На этой лабораторной работе мы изучили…» Я на этой лабораторной работе узнал вот что:

Про критику

Критика должна быть по запросу (в описанном случае — да). 

Запрашивать ее нужно, если готов к критике, а не ожидаешь услышать бурные восторги и только (в тот раз не совсем).

К критике нужно быть готовым и сразу вычленять полезное и отбрасывать бесполезное (готов не был, но фильтровать научился по ходу).

Критика может быть разрушительной. Прям до степени подрыва всего дома в труху, если он ветхий и ремонтировать смысла нет. За мной решение, что делать дальше — рыдать на руинах, посыпав макушку пеплом, или расчистить площадку и начать строить заново. 

Про писательские кризисы

Ответственность это важно, но она может мешать творчеству, вплоть до паралича. Я с тех пор выбрасываю будущего читателя из головы и пишу так, будто мой текст никто никогда не увидит. О читателях я вспомню при редактуре. 

Этот вывод вряд ли будет полезен тем, кто хочет хорошо зарабатывать на своих книгах, лучше пропустить его мимо ушей. 

Про черновик

Черновик должен быть черновиком. Его надо писать потоком, не задумываясь о форме и не теряя темпа. Сначала надо записать всю историю так, как она льётся. Потом можно вернуться к началу и расписать ее в готовое произведение. 

Последнее время я схематичные черновики пишу от руки. Они точно не будут чистовым вариантом — все равно надо переводить их потом в электронный формат, от этого я чувствую себя ещё более свободным, а, и это последний вывод…

Свобода — необходимое условие и главная движущая сила творчества. Зажатым мозгом ничего значимого не создашь. 

Дисклеймер! Алярм! Аттенсьон! Внимание!

Всем, кто не может пройти мимо любого личного опыта без реплики «а у меня вот все не так»: вполне возможно, верю. Напишите свой пост и поделитесь личным опытом. Тут своим личным опытом делюсь я.