Каменная Вода. Сказки Косына Гвора

 Добавила в цикл "Каменной Воды" ещё один сборник. Бесплатный. Сказки мира Каменной Воды. 

Есть там такой персонаж - Косын Гвор, попросту Косынка. Мужик бывалый, мудрый, положительный. Попал он на ладори топтальщиком (значит - без полных прав, ради тягловой работы, бурлаком), но быстро себя показал. И стал душой команды. За сказки - редкие, удивительные сказки этого мира, которые так приятно слушать, когда в долгом пути уже все кости друг другу перемыли и говорить уже не о чем.

Вот эти самые сказки Косына Гвора в сборнике и будут. ) Пока там две. Одну я уже выставляла как-то в блоге, а вторую сегодня с пылу-жару выставляю. И решила под самопиар не прятать - маленькие они, бессмысленно ссылки ставить даже ) 

СКАЗ О ЛЯДОВЫХ БЕСАХ

Давно дело было. Аккурат как каменная вода морем разливанным землицу накрыла.  Померло тогда людишек столько, что души ихние от ока богов небеса закрывали перинкой, – сизой, беспросветной. Сквозь ту перинку солнышко едва проблескивало, а звездомы и вовсе невидно было.

Жили тогда люди от островка до островка, от вершинки до вершинки.  И чтобы труд свой обменять на чужой, надобный в доме, приходилось им по каменистой пустоши катить тележки от своего дома до дальнего, подчас уходя за горизонт. А домишки стояли из палок да мусора слепленные, как тот муравейник, худые – тьфу! Чихнуть на разок!  Да так порой и было. Сказывают, братья Хряковы три дома строили, да по глупому – возле дороги Мара, да домики порушились от горячего дыхания его огненных лодочек. Но я про другое сегодня…  

По ту пору на одном островке жило семейство небольшое, по крови – простое, да по укладу и чести никакому благому роду бы не уступило! И были, конечно, в том семействе дети. Дети – они ж ценность большая, труд да поучение для души. Их ограждать надо от бед и ненастья. Но время было тяжкое, потому и не могли старшие родичи их от всего уберечь. Так и ныне случается, но уже редко, оттого мы смотрим на таких – обнищавших карманом али духом людей – с порицанием. Но было время и все такую судьбу влачили. Вот и в той семье, как пришла пора менять ремесленный труд на хлеб, отправились все взрослые далеко по пустоши, за горизонт, на несколько дней пути. Взяли тачки, ярмо накинули на свои плечи и потащили свои изделья на обмен. И старики пошли, и женщины, и отроки. А в домишке остались только самые мелкие. Девчуля Алёнка, да совсем мелкий братец её Вашка. Девочка была смешливая да сметливая, к труду приученная, к кухне привычная. А мальчонка ещё так мал, что был без штанцов, в одной сорочке, как и доныне мелкота бегает, что едва-едва ходить научилась. Оставили их родичи, да строго наказали Алёнке брата хранить-сберегать. Она, хоть и была разумница, но никто в глаза ей не сказывал о том, что братец её был крови великой, блаженной. По ту пору ещё не знали-не ведали, как блаженные однажды встанут во весь рост, выпрямятся, да своими ладонями заботливыми прикроют мир от ненастья и бед. Тогда блаженных-то и не было - то ли померли все, то ли попрятались. А этот вот жил. Ползал, агукал, то с котиком покладистым играл, то за старой псинкой ходил, за хвост держась. В семействе его любили за глазки умные, за улыбки светлые, за то, что рядом с ним всякая боль сама по себе проходила и сны делались светлыми, без памяти смертей и боли… 

  Вот и остались Алёнка с Вашкой вдвоём. Алёнка по дому спешит: где кашу сварить, где мусор прибрать, где очаг затеплить, где кизяк намесить. А Вашка с подслеповатой псицей сидит, хвост дёргает, гулит себе, мастерит из палок и лоскутков что-то. Вроде так и день вот-вот пройдёт за заботами. А там ночь – пора от шакалья прятаться, от всякого другого зверья в домике крепко закрываться. Потому Алёнка отдохнуть присела к мелкому, на закат глянуть – пусть через дымку, но другого-то она и не знала за свою небольшую жизнь.  Вот тогда беда и приключилась…

Под пеленой огоньки появились. Вроде и высоко, но не облака. Летят, но не птицы. Блестят, а не железка. Не знамо что, одним словом. Встала Алёнка, рот распахнула, глядит, не поймёт – что такое? 

Будто ангелы летят с небес, руки распахнув, обнять хотят. Крестами серебряными прямо на землю. 

Знала она о лядовых бесах, да не видали их уже давно, вот и не подумалось девчуле на дурное. 

Вашка встал, с интересом глядит, агукает, пальцем тычет. 

А псица лаять принялась, да кот закричал-заверещал. 

Только Алёнка рванула мелкого схватить да в дом затащить, как стальные птицы пали вниз. Завизжал воздух, загудел, ветром обдало горячим, как от огненной лодки!  Откинуло Алёнку. А Вашку птицы закогтили и тут же вверх взмыли – унесли! 

Кинулась девчуля, руки ломая, закричала, запричитала. А сделать-то с земли ничего и не может! Смотрит только со слезами, примечает – куда птицы братца несут, в какую сторону? 

Вот скрылись лядовы бесы с глаз за горизонтом, и Алёнка села, заревела, по бабьему старому обряду боль свою и немощь слезами в жертву судьбе принося. А поплакав, кулачонки сжала и пошла собирать вещи в котомку. 

Забросила за плечо мешок, посох взяла отцовый – с жалом железным на конце, да псицу и кота свистнула – дом сторожить. Дверь-мешковину подвязала у отверстия-входа, и пошла искать брата. Живым или мёртвым!

Долго шла. За горизонт, мимо других вершинок с домами. Так далеко, что сама потерялась. Ночь шла, день шла. И вдруг видит – стоит на земле печь чудесная. Огромная, выше дома, с башенкой высокой, под золотым куполом, да с крестиком на навершие. Вход в ту печь – прямо как для великана! А рядом с печью стоит Харон в синей хламиде. То был первый Харон на земле после каменной воды. Стоял он скорбно и думу думал, как разжечь праведный огонь в печи да запалить тела, собранные им с белой степи. 

Подошла Алёнка, как положено – поклонилась, представилась, да спросила не нужна ли помощь какая. Харон ей и рассказал – тела, мол, сложены, друг на друга навалены, да руки всем повязаны-перевязаны, а огонька благого нет как нет! Алёнка – девка сметливая была да хозяйственная. Вынула она из котомки дудочку-огнёвочку, кремень приладила, шнурок протянула да от души и чиркнула. Вот и огонек стал. 

Постояли они вместе с Хароном, посмотрели, как души упокоенные отлетают. Как печь белокаменная чернее сажи делается от тоски. Как из-под золочённого купола, из дыр в трубе валит дым. Спросила Алёнка Харона – куда лядовы бесы полетели. Он ей и показал. Вот и пошла Аленка дальше. 

Шла долго, верно направление держа. И встретила она дерево. Да не простое. Сосну игольную, кручёную ветрами, со стволом таким, что и шести добрым воинам в объятия не сгрести! Глядит Алёнка, дивиться да любуется – это ж кто так дерево любовно сберёг, да холил и лелеял, что оно и смерть всего пережило и ныне зеленеет?! А под сосной видит – сидит  на камешке старик. Да не простой! То первый на земле Древознатец – сохранитель семян! Сидит,  за спину держится. А в руках корзина с шишками. Подскочила к деду Алёнка, помочь бросилась. И не побрезговала старческим запахом и дурной испариной - спину промяла, как положено, как ныне только благие и умеют – через все точки, все мосолики до самой сути. И в корзину шишек набрала побольше да пожирнее. А как помощь не нужна стала, то дед ей и говорит: – «Проси, чего хочешь!», - а Аленка и просит: – «Ничего не надо. Только куда лядовы бесы Вашеньку дели, скажи!» Рассказал ей древознатец, что унесли бесы мальчонку к самому Ляду, чтобы не было на земле блаженных, не завёлся тут ни один род владык, что могли бы самим богам укорот дать. И указал куда идти. 

Пошла Алёнка дальше. Долго шла. Глядит – до края белой степи дошла! Кончается каменистое крошево, а начинаются места такие, что и видеть страшно. Впереди на пелене облаков грозовые разряды да огненные всполохи метаются. А под ногами чёрное пепелище начинается. Шагнёшь в него – пепел, в корку слежалый, хрустит, проминается. И дурным запахом по миру веет. Значит, недалёко уже до Лядова сарства, до места, где поставил он свой дворец, чтобы следить за красными богами да за выходом из Пекла!

Страшно стало Алёнке, аж жуть! Да только сердце всё больше звало за братцем в окаянные места. 

Шла Алёнка, шла. И набрела на белую реку. Течёт, волны тяжко ворочает на каменистом дне, ворчит о своём та речка. Вроде и птице вброд перейти не сложно, а беда – бедой – бережок широкий да топкий! Прямо как твой киселёк! Шагнёшь – сапожок оставишь, а может и всю засосёт. 

Глядит Аленка влево, глядит вправо – где бы перейти? И видит. Выше по течению мальчик играет. В горсти собирает белую топкую жижку бережка да сыпет из ладошки. А она становится тут же камешками и стынет в любую форму, что ему сблажится – то птица, то зверь рыскучий, то цветок дивный. То был первый на земле Оприч. Подошла к нему Алёнка. А тот насупился, ручками закрывается – боится. Только Алёнка понятливая была. И с братиком не первый раз сидела. Потому взяла она в ладошку камешки, начала подбрасывать. А потом прутиком на бережке рисовать узоры всякие, да так, что мальчик распахнув рот смотрел! Поиграли они вместе. И Алёнка его спросила – куда лядовы бесы полетели? Мальчик немой был, рукой показал, да создал ей каменный мосточек через всю реку и на ту сторону дал посуху перейти.  

Пошла Алёнка дальше. Туда, где темнее всего тучи, да краснее всего блики. Долго шла, утомилась так, что и посох в землю не попадает, и котомка все плечи в кровь стёрла. Да только совесть её благая не позволяет ни прилечь, ни присесть для роздыху. 

Вот и дошла Алёнка. Глаза подняла – ох ты! Стоит перед ней грозное каменное здание. Да такое, что и мер для него она не знает. И в одну сторону поглядишь – нет ему конца. И в другую – нету. А только дверь одна в то здание, не промахнёшься! Алёнка для порядка постучала. Но ответа не было. Толкнула она дверь да вошла. 

И пошла по долгим коридорам да извивам всяким. Как жучок в брошенном муравейнике. Пусто да бескрайне. Где узко, где широко. А пусто. 

Шла Алёнка, шла. Да чует - серденько тянет её всё да тянет, то в одну сторону, то в другую. Вроде как подсказывает каждый раз – куда шагать нужно, куда двигаться. Так и дошла! 

Вошла она в прозрачные двери, да в огромный зал. Глядит – стоят по всему залу колыбельки малые и большие. Все с людьми спящими. Только серденько к одной тянет, той, что дальняя самая. Дошла Алёнка до неё, глянула внутрь, а там Вашенька спит! Сладко-сладко – коленочки подогнул, ручку под щёчку сунул, да палец большой в ротик взял. Видать сильно по мамке соскучился. Обрадовалась Алёнка. Аж носом захлюпала. Стёрла слёзы негаданные да взялась будить братца своего блаженного. Будит-будит. И за щёчку его треплет, и за плечико качает, и за ножку щекочет – спит Вашенька, крепче крепкого спит. 

А тут новая беда – зарокотало что-то издалека, загрохало. Видит Алёнка – с дальней стороны зала двери распахиваются. И входят странные люди – словно металлом живым облитые. Испугалась Алёнка. Схватила Вашеньку из колыбельки, на спину себе забросила. Из котомки вещи скинула, да мешком мальца к себе привязала. И припустила бежать! Братца уносить от беды!

Бежит по коридорам, по залам, по извивам всяким. Словно сердце ниточку видит в темноте и ведёт её прямо на выход. А за спиной всё грохочет, возмущается. Сам Ляд ногами топает, землю сотрясает – обратно к себе в колыбельку Вашеньку хочет. 

Алёнка губку прикусила, и бежит себе, бежит – не останавливается. Тяжело братца нести! Кто спящего ребёнка носил, тот знает – ноша эта в три раза тяжелее делается! А только своя это ноша – оно и сил в три раза больше даёт! Бежит Алёнка, надрывается. 

Уж за двери выскочила, в степи побежала. Там ночь, по тучам всполохи алые бродят, страшат лиловые молнии, гром грохочет. А Алёнка бежит. 

За спиной её взвились в небо лядовы бесы – в погоню наладились. 

Тут Алёнка к реченьке белой и побежала. Глядит – Оприч стоит, руками ей машет, мосточек ладит. 

Побежала она к нему. А мальчик рукой и показывает – ложись, мол, на землю! Залегла Алёнка. А над ней – лядовы бесы пролетают, да вокруг по землице градом железным стучат. Да только напрасно! Оприч руками всплеснул и вздыбился кисельный берег, языком огромным потянулся и как потолком накрыл Алёнку со спящим Вашей. И не видно их стало лядовым бесам. Те полетали-полетали, пожужжали-пожужжали, да полетели в другое место искать. 

Освободил Оприч Алёнку с Вашей из-под каменного свода. Поблагодарила она его, как положено – блага пообещала. Да и кинулась бежать дальше. Крепко знала – лядовы бесы так просто не отстанут! 

Бежит, бежит. Оборачивается и видит – метаются по горизонту тени. Значит, летят за ней железные твари. За ней, да за Вашенькой! Метнулась она быстрее. Да добралась до старой сосны. А там уже Древознатец-старец ей рукой машет – давай, давай сюда, девонька! 

Кинулась она к сосне, старец ей и показал норку под корнями. Залезла туда Алёнка, Вашеньку на колени к себе положила – качает да прислушивается. Прилетели лядовы бесы, пошныряли над сосной, пожужжали рассержено, да дальше полетели. 

Вылезла Алёнка из укрытия, поблагодарила деда, и снова в путь. Да всё бегом и бегом, словно стожильная! 

А как к печи добежала – лядовы бесы уже недалеко были. Чуть – и схватят Вашеньку, а девочку железными зёрнами начинят! Но Харон помог. Подбежал, мальчика из её ослабевших рук принял, да скорее донёс до печи. Та прогоревшая уже стояла да чёрная вся. Быстрее быстрого юркнула Алёнка в печь, и братца с собой прихватила. А там, в печи, тела лежат. Кто давно остыл, а кто недавно. Прилегла с ними Алёнка, брата положила себе под живот, чтобы бесы не приметили. Лежит - не дышит! 

Прилетели лядовы бесы. Стали кружиться над печью. Стали в окошки заглядывать. Жужжат, стрекочут. Алёнка лежит не жива – не мертва. Запах удушливый,  голод лютый и усталость нечеловечья в обморок её загнали. А того и надо было – лядовы бесы не нашли живого в куче мертвечины, пожужжали и полетели искать дальше. Тут и Харон пришёл – вытащил девочку и мальца из печи, да пожалел чистой водой.

Очнулась Алёнка. Поблагодарила Харона. Братца подвязала к спине да пошла живее дальше. Чуток, ведь, до дома осталось! 

Долго шла. Степь стала со знакомыми вешками, с родными вершинками. А вот и дом родной – рукой подать. Да усталость шатать стала. Шаг шагнёшь – на второй припадаешь, а на третий с тропы слетаешь. Долго-долго, тяжело-тяжело делаются последние шаги до дома.  

 Дошла Алёнка. На крыльцо села, братца рядом положила и сидит – ни рук, ни ног не чует. Тело как всё через меленку пропустили, да из муки обратно слепили – ни одного живого местечка не осталось, одна сплошная боль да усталость. 

А подняла глаза, глядит – на небе снова крестики. Жужжат, сверкают боками! Лядовы бесы вновь за Вашенькой прилетели. 

Поняла, что второй раз ни оберечь братца, ни снова дойти до Лядова дома уже не сможет. И такое на неё равнодушие напало, что иным благим поучиться стоит! Задумалась она о судьбах и мирах, о Сварге Небесной и о воздаянии, а братца гладит-гладит, будто рука сама с родной душой расставаться не хочет. 

А бесы всё ближе, а бесы всё слышнее жужжат, всё рассерженнее!

И вдруг пальцы Алёнкины в волосёнках братца наткнулись на что-то. Поглядела она – чужое это, не человечье, не надобное для нас – мелкая чёрная бусинка, словно в голову вправленная! Вот дела! Отковырнула она эту дрянь лядову и отшвырнула. А Вашенька вдруг потянулся, улыбнулся, да так сладко зевнул, будто и вовсе не спал столько! Поднялся на ножки -  улыбается. 

Алёнка ему тоже улыбается. Через силу, только чтобы братец не смотрел назад, где лядовы бесы подлетают, где жала свои наставляют – вот-вот железными зёрнами плеваться начнут! Пусть уж хоть малыш, так настрадавшийся, умрёт быстро, не успев испугаться да смерти не увидев! 

А Вашенька застенчиво плечиками повёл, да как руку выставит на лядовых бесов. 

И те стали как жуки под колпаком. Жужжат – аж свистят и верещат, а выбраться не могут! Небо вокруг них сделалось твёрдым, да так загустилось, что даже пелена с небес потянулась, сплелась дымком в единую сеть. Затянулась вокруг лядовых бесов как силок вкруг птицы. Хоботом от неба до земли стала пелена да засосала в себя бесов. Как они не махали своими жалами, как не верещали, а унесло их в такую высь, откуда никогда не возвратиться! 

Засмеялся Вашенька, захлопал в ладошки. 

Алёнка поднялась, глянула на небо и от радости и восхищения застыла. Тянулась над ней бесконечное небо – без пелены, без дымчатого потолка, без страшных туч. И был восход, и вставало солнце – золотое, как спелый блинок. И лучами от него играло каждое облако. Было так красиво и светло, что девочка заплакала. А Вашка прижался к ней и стал гладить и заглядывать снизу – мол, что плохого-то? Только она ещё мала была, чтобы рассказать ему, что от счастья тоже плачут. 

Говорят, с того Вашки и пошёл на земле род блаженных – охраняющих нас, сберегающих, да благодатью наделяющих. А Алёнка стала матерью первых благих – таких же верных, бестрепетных и стожильных. Да врут, наверно. Иначе не было бы столько родов, да столько блаженных, меж собой мира не наладивших.