Самурайские байки

И таки опять меня тут долго не было. Сами понимаете, Новый Год, депрессии, запои и прочие радости творческой субличности, сидящей в глубине моей душевной организации.
Вы, вероятно, невероятно соскучились по самураям в лице меня и не только. И я приготовил вам подарок - третью антинаучную статью про объединителей Японии.
Первые две можно посмотреть тут: Ода Нобунага и Тоётоми Хидэёси.
Их стоит почитать, потому что иначе будет не только непонятно, но и не смешно, что вообще недопустимо.
 Для тех кто знал, да забыл, напоминаю:
напоминаю, что первым объединителем Японии был Ода Нобунага, но он умер. После него Японию объединял Тоётоми Хидэёси, но он тоже умер. А вот Токугава Иэясу не умер, поэтому его назначили одним из регентов малолетнего сына Тоётоми Хидэёси. Тоже еще пока живого.
_____

• Обнаружив себя в составе Совета регентов, Иэясу приуныл. Во-первых, у него и собственный сын имелся, Хидэтада, хороший, умный и послушный мальчик, да еще и женатый на Го, сестре Тяти (тоже пригодилась). А во-вторых, посчитав состав собратьев по несчастью (Мори Тэрумото, Уэсуги Кагэкацу, Укита Хидэиэ и Маэда Тосииэ), он понял, что власть в стране из вышеперечисленных попытаются захватить примерно все, ну, может быть, за исключением Маэды, и то исключительно потому, что дедушка старый, ему все равно. А это опять воевать придется, вероятно долго, и могут домик в деревне сломать, а Иэясу только к нему привыкать начал.
  Немного подумав о жизни, любви и о розах (а не исключено, что даже о хризантемах), Иэясу вспомнил, что «самого лысого» убили еще тогда, когда ему, Иэясу, еще без штанов было прилично бегать (впрочем, Ода Нобунага вообще на похороны отца без штанов приходил, и ничего). И решил подстраховаться и начать со всеми дружить. В качестве демонстрации дружеского расположения он в кратчайшие сроки взял и обженил своих приемных дочерей (родные к этому времени уже закончились) на Като Киёмасе, Фукусиме Масанори (который прославился в веках тем, что пропил свое копье, но у него еще много оставалось) и Куроде Нагамасе (сыне того самого Куроды Камбэя, об которого так любил биться головой Хидэёси).
  А младшего и не очень нужного сына не пожалел для Ирохи-химэ, старшей и любимой дочки Датэ Масамунэ, который славился одним глазом, весьма эксцентричным характером и умением писать стихи про сливу и вишню. А в качестве приятного бонуса имел нехилую такую армию и разместил свой широкий драконий зад на изрядном количестве северных земель.
  Все охренели. Особенно Исида Мицунари, который тут же забегал и начал кричать: «Ну я же говорил!» Никто не помнил, чтобы он вообще что-то говорил, но согласились, что да, непорядок. Воодушевленный поддержкой Мицунари накатал Иэясу километровую предъяву, суть которой сводилась к тому, что Великий и Ужасный Тоётоми Хидэёси политические браки запретил.
  Получив эту телегу, Иэясу невинно захлопал глазами: «Какой такой павлин-мавлин?.. Мальчики расстроенные с неудачной войны пришли, но все равно герои — как моим девочкам таких не утешить? Ну а дальше — сами знаете, как бывает, не маленькие. А с Ирохой датэвской сами разбирайтесь, она ваще дерется, вся в маму!»
  Мицунари понял, что Иэясу, как Штирлиц, все равно отбрешется, и решил действовать радикально. А именно — нанял парочку толковых ниндзюков и отправил к Иэясу с соответствующим поручением.
  У Иэясу, конечно, Хаттори Ханзо уже умер, но успел завестись новый, поэтому синоби не только были отловлены и допрошены, но и как-то умудрились разболтать всей Японии, кто именно их послал. И хрен его знает, чем бы все закончилось, но тут Маэда Тосииэ взял и умер. А Иэясу взял и объявил себя главой Совета регентов.
  На этот раз никто особо не охренел, это было ожидаемо. Мицунари окончательно расстроился таким раскладом и поехал с горя напиваться на поминках господина Маэды. Однако днем ранее туда уже прибыли Като Киёмаса с друзьями. И к моменту прибытия Мицунари они успели допиться уже до подведения итогов Имджинской войны. Увидев Мицунари, Като Киёмаса и его юный друг Асано Юкинага (сын Асано Нагамасы) вспомнили, как Мицунари в докладе Хидэёси обозвал их трусами. Фукусима Масанори припомнил «алкоголика», а Курода Нагамаса — что он не только «играл в Го», как утверждал в докладе Мицунари, но и немножко воевал. Потом как-то к слову пришлось, что совсем недавно этот мерзкий тип гражданской наружности едва подло не порешил их дорогого тестя, и на спонтанно организованном военном совете было решено, что Исиде Мицунари просто необходимо вломить.
  Бить Мицунари на похоронах было как-то не комильфо, поэтому друзья накатили еще и вышли за ворота замка — подождать снаружи.
  Узнав об этом, Мицунари осознал всю глубину происходящего. И что бить его будут больно, и, вероятнее всего, — ногами. Но не растерялся. Одолжился красивым женским кимоно, прикрыл бритую макушку изящной шляпкой и в таком виде выехал за ворота в нарядном дамском паланкине.
  Благополучно миновав препятствие, благоухающее первосортным сакэ на всю округу, Мицунари задумался. Путь до безопасного места в Саваяме далекий, а эти господа тоже не идиоты — могут догадаться и его узнать. А могут и не узнать, и это еще хуже.
  Поэтому он отправился в единственное место, где его точно не тронут — в поместье Токугавы Иэясу. Лично. Да-да, в платье и накрашенный.
  ...История умалчивает о том, узнал его Иэясу сразу или только наутро, но доподлинно известно то, что ломящимся к нему в ворота зятьям Иэясу посоветовал пойти и как следует проспаться (а Киёмасе еще и проветриться по дороге домой в Кумамото), а Мицунари отпустил с миром и тоже дружеским советом — пост в административном совете сдать, дальше не позориться и тихо сидеть в своей Саваяме, не отсвечивая лишний раз.
  Ага, щас. Посидев немного под домашним арестом, Мицунари развил бурную деятельность. И активную переписку со своим другом Наоэ Канэцугу (единственным, с кем он еще не успел пересраться, потому что даже Отани Ёсицугу ему успел сказать со свойственной ему прямолинейностью, что он, Мицунари, полный идиот). Наоэ Канэцугу был самым близким и верным вассалом Уэсуги Кагэкацу (то, что вы подумали, не доказано, но весьма вероятно), поэтому Уэсуги внезапно, но очень демонстративно начали свозить в замок провизию и оружие.
  Узнав об этом, Иэясу, которому Хидэёси письменно завещал хранить в стране мир, вежливо поинтересовался у Уэсуги «а с кем это вы, любезные, воевать собрались?», приложив к этому письму копию завещания для наглядности. Ответное письмо было кратким и емким: «А тебя е...нот, это каким местом волнует?»
  Иэясу психанул. Позвал Хидэтаду и поинтересовался: «Ты драться умеешь?» «Ну, немного...» — смутился Хидэтада, который хорошо умел писать стихи, выращивать пионы и заполнять налоговые декларации. А вот воевать как-то не доводилось. «Вот и хорошо, заодно и научишься», — вынес вердикт Иэясу, выдал Хидэтаде армию в 40 тыщ и отправил объяснять Уэсуги Кагэкацу, что тот не прав.
  ...И когда армия Токугавы отошла подальше — Исида Мицунари поднял мятеж. Командовать «армией защиты чести рода Тоётоми» вызвался Мори Тэрумото, в качестве группы поддержки отрядив туда Кобаякаву Хидэаки (приемного сына Кобаякавы Такакагэ — Кобаякавы тоже размножались усыновлением, как и Уэсуги) и Киккаву Хироиэ (сына Мотохару). И это стало называться Западная армия. К ней присоединилось множество недовольных текущей политикой партии дайме, но почему-то все представители собсно рода Тоётоми оказались под знаменами Восточной армии, которую возглавил Токугава Иэясу. И даже Отани Ёсицугу, который много лет назад умудрился где-то подцепить проказу и на указанный момент времени вид имел очень бледный и почти нихрена не видел (зато нюхал и слышал, как всегда, хорошо), приказал, чтобы его аккуратно погрузили в паланкин и несли к Иэясу. Но по дороге его перехватили люди Мицунари и доставили к нему. Увидев (а, скорее, нащупав) старого друга юности, Ёсицугу сообщил Мицунари, что тот «страдает высокомерностью и ему не хватает такта в общении с союзниками» (с). И это было самое приличное, что он ему сказал. Но суть его речи сводилась к тому, что Токугава его раскатает ровным слоем от Саваямы до Сэндая.
  ...Говорят, был шантаж дочерью, тем, что Мицунари выйдет один на поле боя и там сдохнет, если ему никто не поможет, и много слов о подлости Токугавы Иэясу. В общем, так или иначе Мицунари сумел-таки уговорить Отани присоединиться к нему.
  А тут Мори Тэрумото взял и заявил, что командовать он ваще не будет и вовсе даже будет сидеть в Осаке и охранять Хидэёри. Мицунари нервно икнул, потому что воевать он умел, напоминаю, примерно, как Хидэтада, то есть никак, но, как и Хидэтада, очень хотел, поэтому понял — это его Звездный час. Щас он докажет Като Киёмасе, кто тут самый бисямонтэнистый Бисямонтэн.
  А Иэясу взял и двинул войска на Саваяму. А Хидэтаду отозвал от Уэсуги назад, а туда отправил Датэ Масамунэ. А Масамунэ с Канэцугу любили друг друга почти так же нежно, как Кэнсин с Сингэном.
  Мицунари снова икнул и, дождавшись приезда с Кюсю Кониси Юкинаги, двинул армию навстречу. А сам написал зятю Отани, Санаде Юкимуре и его отцу Санаде Масаюки: «Тут поверху Хидэтада пойдет. А у вас там Уэда стоит, я точно знаю. Короче, вы же Санады, вы умные, придумайте что-нибудь».
  И Санады придумали. Когда Хидэтада с войском подошел к Уэде — его встретили плюшками. Причем в прямом, а вовсе не в переносном смысле. Старший Санада, Масаюки, улыбаясь во всю санадоморду, ругал Мицунари, называл Хидэтаду «господином тюнагоном» и клятвенно заверял в своей лояльности с Токугавам. И обещал сдать замок прям вот как только, так сразу. Потому что вон у Хидэтады в генералах ходит не кто-нибудь, а сам Санада Нобуюки, старший и любимый сын. Ну как не отдать земли своей кровиночке? Никак нельзя! Так что вы подождите тут пару деньков, господин тюнагон (средний советник Императора, не хухры-мухры все же), а я вот только вассалам скажу.
  Хидэтада позвал Санаду Нобуюки и поинтересовался у него: «Твой папа врет, али как?» Нобуюки почесал затылок: «Ну, он подлый и бесчестный человек, постоянно предает союзников, так что, может, и не врет...» Хидэтада подумал и решил подождать. А пока он ждал, Санады Уэду так укрепили, что хрен прорвешься. И продовольствия на год навезли. «Вот урод», — подумал Хидэтада а вслух приказал рис с полей экспроприировать, потому что эти, в Уэде, увидят, что рис сперли, и выйдут люлей дать.
  А Санада Юкимура увидел, что рис сперли, и втишь обстрелял Хидэтаду и даже, возможно, ранил.
  А два генерала Хидэтады увидели, что Хидэтаду ранили, и ломанулись без приказа на штурм. А там вляпались в ловушку и огреблись.
  А Хидэтада разозлился и приказал им зарезаться нафих, а сам пришел к воротам, а там Юкимура стоит и лыбится.
  А Хидетада ему: «Я те щас челюсть сломаю!»
  А Юкимура ему: «Ворота сначала сломай, герой!»
  И Хидэтада приказал штурмовать ворота. А тут как раз дождь пошел. Да не простой, а сезонный, а Санады только того и добивались.
  И тут, шлепая по грязи, до Хидэтады доползает гонец с приказом от папы: «прибыть на генеральное сражение СРОЧНО, под Сэкигахару». Потому что ни в какую Саваяму, он, конечно же, идти не собирался. А хотел выманить армию Мицунари на открытое удобное место.
  Пришел, значит, Иэясу к Сэкигахаре, а там мокро, туман и вообще ничего не видно. А Мицунари тоже пришел и с другой стороны долины встал. И начал войска расставлять. И Кобаякаву Хидэаки в самом центре на холме поставил, с красивым видом и 18 тысячами.
  А Иэясу сидит и ждет: где, блин, Хидэтада? У него ваще-то пушки, как без них воевать, уже как-то и неприлично даже.
  А Хидэтада из грязи пушки выковыривает, по лужам, аки жабуненок, скачет — а все равно понимает, что не успевает. А все потому, что Уэда эта, чтоб ее. В общем, с тех пор Хидэтада Санаду Юкимуру крепко невзлюбил.
  А Иэясу часы солнечные возле шатра нарисовал и сидит — на них смотрит. И ногти грызет. А часы не работают — нету солнца. И Хидэтады тоже нету. Иэясу уже приказал походный потолок натянуть, чтобы по нему побегать, как вдруг приходит ему записка от Кобаякавы Хидэаки: «Исида Мицунари —подлец, скотина, подонок и гадости про меня господину тайко говорил. Но он мне титул кампаку обещал. А вы, господин Токугава, хороший и добрый и меня защищали. Чо дадите?»
  Иэясу обрадовался, потолок свернуть приказал и написал в ответ: «Бочку варенья и корзину печенья».
  И ему мессага в ответ: «Оk, принято».
  Иэясу встал, кабуто снял, шапочкой макушку протер и скомандовал: «Все, начинаем!» А ему: «А Хидэтада? А пушки?!» А он: «Похрен, так спляшем».
  А тут и туман разошелся.
  Мицунари вышел из шатра, глядит — а везде Токугавы. Перепугался и с перепугу им даже вломил некисло поначалу. И вот — самое время Хидэаки выступать. Дал Мицунари сигнал к атаке, как положено, — три зеленых свистка.
  Стоит Хидэаки. Стоит и не шевелится. Только знамена из кустов торчат. Мицунари еще свистков добавил — то же самое.
  «Йожики ворованные, вот скотина!» — подумал Отани Ёсицугу, который со своим пятью сотнями как раз под холмом в паланкине сидел, и приказал перестроиться.
  А Иэясу смотрит — его таки бьют. А на холме знамена так и стоят. В кустах. Как рояль. «Йожики ворованные, вот скотина...» — тоже подумал он и приказал пальнуть по холму. А то вдруг они там тупо заснули?
  И точно! Кобаякава Хидэаки проснулся, вылез из шатра — мама дорогая! Чуть Сэкигахару не проспал! И махнул веником вниз, как раз в сторону позиций Отани Ёсицугу.
  А Отани докладывают: «На нас тут того, толстый и северный, то есть восточный, уже внезапно, в количестве 18 тысяч».
  А Отани в паланкине привстал, метелку поднял: «Нас 500. Их — 18 тысяч. Это всего лишь означает, что каждому из нас нужно убить по... э... короче, сражаемся насмерть, ясно?»
  А хрена тут неясно? И так все ясно.
  А Мицунари осмотрелся — Хидэаки наконец-то выступил. Только не в ту сторону.
  «А-а-а, я всегда говорил, что он дебил!» — воскликнул Мицунари и отправил гонца к Киккаве. А ему оттуда: «Чет нам влом с утра и не позавтракав. Поедим — подумаем». Мицунари — гонца к Симадзу. А ему оттуда: «Это чет ты нам СМС невежливым тоном написал?» Тут уже Мицунари совсем психанул и пишет в ответ: «Да какая нахрен разница??? Вы сражаться будете или почему?» А Симадзу ему: «Будем. Но не сейчас и не тут. А вон там Ии Наомаса, мы с ним хотим».
  Тут Мицунари окончательно понял, что что-то пошло не так, и как заорет: «О-о-отани!» А ему в ответ стих приходит: «Был Отани Ёсицугу, да вышел весь».
  А Отани стих отправил, смотрит: у него Кобаякава с одной стороны, Фукусима Масанори — с другой. И если кобаякавские хоть какой-то страх имели, еще бы «это ж люди Отани, вы на него посмотрите, у него там ваще звери, им даже фитильные ружья не дают, и вообще, может, они там все ёкаи», то у Фукусимы все бухущие в таби прям с утра, им пофих, хоть бы и ёкаи. Что они, ёкаев не видели с похмелья-то?
  ...А тут и Тодо Такатора подошел и орет: «Ота-ани! Сдавайся!»
  А Отани ему: «Японцы не сдаются!» А Кобаякаве Хидэаки по-гайдзински «I'LL BE BACK», и сэппуку себе сделал. И голову отрезал.
  Думаете так не бывает? Этто вы просто Отани Ёсицугу плохо знаете.
  А Мицунари тогда как заорет: «Иэясу-у-у!» И убежал.
  А Иэясу шлем надел и спать пошел. Потому что устал еще вчера.
  А с утра как раз и Хидэтада подошел. А Иэясу ему: «Блин! Чем я тебя породил, тем и убью!»
  А Хидэтада понял, что самую величайшую битву столетия он проворонил, да тут еще папа ругается, и потребовал, чтобы ему принесли белую простыню и что-нибудь остренькое. Иэясу посмотрел на это: «М-да... И вот спрашивается — в кого он такой?..» А Хонды оба два стоят и плечами пожимают: «Не знаем, мол, не иначе — подбросили».
  В общем, простыню у Хидэтады отобрали, а там Иэясу его и вовсе простил. Любимый сын все-таки. Ну и тюнагон, тоже штука в хозяйстве полезная.
  А Мицунари потом через неделю в кустах нашли, по крикам «Иэясу-у-у!». Увезли в Киото и там бошку оттяпали при большом скоплении народу. И Кониси Юкинаге тоже оттяпали, потому что он, по ходу, единственный, кто дрался всю дорогу с тем, с кем положено. И монаху Экею тоже. Что? Он тут при чем? А вот нефиг было Симидзу Мунэхару брехать, так-то!
  Кстати, услышите про бамбуковую пилу и украденную голову Исиды Мицунари — не верьте, ложь это все и промоакция токугавоненавистников. Голова его на месте, и отрезана чем положено, а не чем попало, у меня пруф есть.
  А Мори Тэрумото что? А ничего, сдал Осаку без боя и Хидэёри сдал. А в качестве жеста доброй воли подарил Иэясу голову старшего сына Кониси. Иэясу на это плюнул, сказал: «Вот пакость-то какая», — и отобрал у Мори все земли, кроме самых стремных.
  А Кобаякаве Хидэаки печенье и варенье послал и сделал вид, что этого мудака ваще не знает. А тот сидит, печенье в варенье макает — а тут к нему со спины Отани: «Чо, сука, не ждал?»
  А Отани в последние годы и при жизни-то на ночь приличным и впечатлительным людям показывать не стоило, а тут у него еще и голова под мышкой.
  Раз пришел, другой пришел, пока в один прекрасный день Хидэаки печеньем не подавился. Так и помер.
  Про Мицунари еще рассказывают, что вовсе и не казнили его, а что сидел он у Иэясу в подвале и всю оставшуюся жизнь переписывал финансовые отчеты красивым почерком. Но вы этим слухам не верьте, а то вдруг к вам тоже Отани придет!
  В общем, пока там Мицунари голову пилили и Мори целину под бататы распахивали, Иэясу
  втишь сбеганул к Императору и разжился у того титулом сёгуна. Не, ну а чо? Если он чистокровнейший Минамото, даже вон документы есть. Это вам не Акэти Мицухидэ какой-нибудь, у которого и документы поддельные, и совести нет. И вообще четыре головы. И он совсем не монах Тэнкай.
  И вот как-то просыпается Иэясу, пообедал, умылся, заходит такой в сёгунскую — а там бумаг под крышу навалено. Он дверцы задвинул, спиной припер, чтобы не вывалились, и глаза с хорошую такую чайную чашку выкатил: «Это что за нафиг?!» «А это, — ему говорят — документы важные на подпись сёгуну со вчерашнего дня накопились. А вон там — ждущие вашей аудиенции». Иэясу оглянулся — а там очередина ажно до Овари выстроилась. Вздохнул Иэясу и пошел работу работать.
  Продержался он так ровнехонько полтора года, а потом однажды привел Хидэтаду в сёгунскую, посадил на постамент на красивую тряпочку, обошел кругом: «О! Хорошо смотришься, вот так и сиди». И, пока Хидэтада с открытым ртом на него таращился, быстренько скипел к любимым орхидеям, которые, как известно, сами собой не полюбуются.
  ...Через недельку пошел посмотреть: выглядывает из-за угла тихонько — не торчит очередь. Совсем не торчит. Зашел в сёгунскую — ничо, бумаги не вываливаются, все чинно, пристойно, и Хидэтада сидит весь в мыле, но с достоинством. Выдохнул и так все и оставил. Так и повелось: Хидэтада налоговые декларации подписывает, а Иэясу, как настоящий капитан, — «как заштормит — так и разбудите».
  И, знаете ли, лет десять не штормило. А потом Хидэёри подрос.
  Честно говоря, до сих пор не понял, каким местом Хидэёри в правители страны сосватали. Титул кампаку, он по наследству вроде как не передается, а кем там папа был — этто мало ли? Вон, у Хидэёси папа крестьянином был, а отчим — так и вовсе алкоголиком, а у Като Киёмасы — кузнецом (впрочем, это как раз чувствуется).
  Ну и да, Иэясу там какие-то бумаги подписывал и Хидэёси много чего обещал. Но это было давно, а значит — неправда. А правда — что сыну покойный тайко оставил в наследство много бабла, земель и маму Тятю.
  В общем, непросто все. Иэясу у нас — сёгун (ой, простите, Хидэтада, конечно же, господин Хидэтада, помню-помню) и, следовательно, Хидэёри должен ему подчиняться. Но бумаги подписывал? Подписывал. Обещал? Обещал.
  Все всё понимают. И сидят — ждут. Особенно Мори ждут, у них батат растет хреново. Санады ждут оба два, которых вообще в деревню Большие Едреня прогнали за то, что они Хидэтаду обижали и к папе не пускали. И Симадзу ждут на Кюсю. Но им так себе ждать, непонятно. Потому что там под боком Като Киёмаса замок отгрохал.
  Иэясу как про замок узнал — сразу же ему предъяву на листе А4: «Ты это с кем воевать собрался?»
  А Като ему в ответ: «Как это с кем? С китайцами!»
  «С какими еще китайцами?! — удивился Иэясу — на Кюсю же нету никаких китайцев!»
  «Вот знаете ли, господин сёгун, простите, господин папа сёгуна, в Корее их сначала тоже не было».
  Иэясу согласился, что да, довод резонный. Тем более — душевная травма у человека, ну его. А Като Киёмаса тем временем замок достроил и внезапно открыл у себя дар миротворца. И так и бегал в голубом кабуто с надписью «ООН» между умными (Токугава) и красивыми (Хидэёри с Тятей). В общем, бегал, бегал, в конце концов, организовал со своим другом Асано Юкинагой встречу на высшем уровне. Между Иэясу и Хидэёри. На нейтральной, так сказать, территории. А на встречу пришел с вакидзаси под парадновыгребным кимоно (говорят, что это была катана, но я думаю: катану даже Киёмаса бы под одеждой не пронес, а то он бы копье взял). Мало ли что? А вдруг Иэясу возьмет и что нехорошее с юным господином Хидэёри сделает?
  Иэясу сделал вид, что нифига не заметил. Зато заметил, что Хидэёри вырос уже совсем большой. И даже похвалил его за это всячески. И на этой лирической ноте Хидэёри вернулся домой.
  А вот Като Киёмаса — нет. Точнее, вернулся, но ненадолго, потому что умер. И Санада Масаюки внезапно взял и умер. И Асано оба два, отец и сын, тоже умерли.
  Угадали? Да, именно, все охренели.
  Особенно охренела Тятя, которая немедленно кинулась заказывать заупокойные службы по Иэясу и всем писать, что Хидэёри
  если еще не обижают, то вот-вот начнут. Все кивали и сочувствовали.
  «Семья сёгуна» (будем политкорректны) решила, что если бабе заняться нечем, то надо ее занять. И решили занять семейство Тоётоми строительством Самой Крутой и Огромной в Мире Статуи Будды. Ну что? Хорошее дело, богоугодное. Заодно и бабло свое подрастрясут.
  Тятя пискнула, но строить начали. А Хидэёри и не пищал даже уже, давно разучился, это Киёмасы Тятя еще хоть как-то боялась, а тут совсем нюх потеряла.
  Строили, строили и наконец построили! И даже колокол повесили, красивый, звонкий, расписанный буквами, всем на зависть, загляденье просто. И тут приходит к Иэясу монах Тэнкай. И говорит: «Вот вы, господин "семья сёгуна", сидите тут, цветочками любуетесь, а там про вас гадости пишут. И ладно бы в Интернете, а то прямо на колоколах, все уже видели». Иэясу удивился и пошел колокол смотреть. Весь обсмотрел, три раза надпись прочитал, не видит ничего. Позвал Хидэтаду. Тот тоже почитал, вроде пристойно все написано, красиво. И на Тэнкая смотрят оба два недоуменно. А Тэнкай палец поднял и посохом в надпись тычет: «Вот здесь вот, видите, написано «мир вашему дому и процветание». Но если перевести на китайский и вот так перевернуть, а потом посмотреть сбоку и прочитать наоборот — получится «Иэясу мудак».
  Иэясу с Хидэтадой смотрят — и правда! «Иэясу мудак», прямо так и написано. Хидэтада аж глаза ладонью прикрыл, чтоб такого кошмара не видеть. Вскочил, ногами затопал, как закричит: «Убрать безобразие немедленно!» И на Иэясу глазом косит: «Правильно все делаю?» А Иэясу головой кивает, мол, правильно, правильно, только очень громко.
  
  Хидэтада в роли сёгуна:
  Иэясу в роли семьи сёгуна:
  Тятя в роли Тяти: И обидный колокол: