Осмысливая смыслы Электронной буквы

Текст проигравший лонг Электронной буквы нетленному творению одной писательницы  об "Избранной травнице-девственнице, которая полюбила ректора Дракона" выглядит примерно так:

Я карабкаюсь по уделанной жидкой грязью грубой лесенке, а затем выглядываю из окопа. Приподнимаю голову над бруствером, щедро усеянным латунными гильзами. Дурацким фальшивым золотом вспыхивающими под светом ракет. 

С той стороны лениво тянет полосами тумана, цепляющимися за изломанную рухлядь и проволочные на нейтральной полосе. Несет странным холодным запахом зимы, разбавленным кислой вонью кордита.   

– Людвиг! – капрал Кроль трется у моих ног, – хочешь получить дыру в голове на Рождество?

Он сплевывает, роется в кармане шинели и, приподняв фуражку, вытирает лысину грязным платком. В сумерках кожа на его голове напоминает кожу мертвеца.  Бескровную и бледную. Платок оставляет на ней грязные разводы.

– Никак нет, герр фельдмаршал! – рапортую я, – жду, когда  святой Николай подарит мне сигарет!

Мой товарищ бормочет, что неплохо было бы, если бы дед подарил мне немного мозгов и уважения к старшим по званию. И будь я проклят, если герр капрал не закатает мне сейчас взыскание за то, что я паясничаю. На его взыскание мне плевать и я с ангельским терпением выслушиваю  недовольное бурчание, раздающееся из-под подошв. С моим товарищем всегда так, он недоволен всем на свете. Мир устроен совсем иначе, чем он себе навоображал. У него в друзьях сплошные придурки, а он хотел бы общаться с достойными людьми. Он тут по щиколотки в холодной жидкой грязи, а кто-то сейчас веселится в тепле, пьет, сидя за столом в освещенной желтым светом кнайпе. Его место там, у свиной ноги с кислой капустой и колбасками. Ты даже не представляешь, Людвиг…

– Брось, Георг! – говорю я, прерывая потоки нытья, – есть сигарета?  

Он кивает и сопит. Я спускаюсь к нему, и мы молча курим, выпуская серый дым в холодный воздух. Георг мечтает стать гробовщиком. По его мнению, это самое выгодное занятие по нынешним временам. Люди мрут как мухи и кому-то надо делать на этом деньги. Каждый раз, когда речь заходит о смерти, он с жаром начинает подсчитывать, сколько можно было бы на этом заработать. 

– Гробы, Людвиг! Знаешь, сколько сейчас стоят гробы?   

 Покосившись на него, я пожимаю плечами и вздыхаю. Начинается! Господин капрал неисправим.  

– Дерево! Ткань! Можно взять бархат! Можно полированные доски! Три цены! Нет, четыре! Клянусь тебе, за полгода можно заработать на дом и жениться.

Его глаза поблескивают в сигаретном дыму, была б его воля, он бы всех похоронил. Я сочувственно киваю. Конечно, дорогой друг! Четыре цены и жена. В наших карманах табачная труха и немного сухарей. За нашими спинами воронки и грязь.

Тут она повсюду: на оружии, на подошвах, одежде, в закопченном котелке, в котором плавает червивая брюква, в кружках кофе из цикория. Щедро покрывает все вокруг, блестит густой нефтяной пленкой пятнами в лабиринте нейтральной полосы. Под неверным, прерывистым светом болтающихся на парашютиках осветительных ракет. На ней четко видны петляющие заячьими тропами отпечатки, следынаших отчаянных атак. Много следов ведущих во мрак. В пустоту. И ни одного оттуда. Словно нам все надоело, мы встали и ушли. 

Впрочем, я знаю, что это не так. Где-то там Вайгль, нелепо растянувшийся на проволоке.  Наклонившийся над жирной грязью, будто увидал в ней что-то интересное. Рыжий весельчак Вайгль никуда не ушел.  По его серой в пятнах сажи спине ползает острый химический свет осветительных ракет, от которого становится холодно. 

Где-то там Хайнц. И Фергер. Два фермера из Пфальца, прибывших к нам с пополнением на прошлой неделе. Я так и не успел узнать их имен. Фергер был истовым верующим, и все время молился, вздрагивая от наших грубых шуток. Вайгль все время доставал его с религией и теперь они остались там. Вместе.

От скуки, мы с Георгом забираемся наверх.  В темени на той стороне остро очерченной паутиной проволочных взмывает очередная осветительная ракета. Роняет искры, сердито вспыхивает, будто сердится на сумрак и грязь.  Сердится на нас, потому что мы тут немного насвинячили и никак не можем убрать за собой. 

– Когда все закончится, Людвиг, – говорит капрал Кроль и осекается. Когда все закончится. Нам кажется, что все это сон. Кошмар, из которого один выход - проснуться. Достаточно открыть глаза. Но это никак не удается, потому что мы боимся. Боимся того, что открыв их, не будем знать, где окажемся. Мы не знаем кто мы на самом деле. 

– Когда все закончится, – повторяет Георг и прищуривается, – как думаешь, мы сможем пожать руку тем ребятам?  Этим инзелафн, что сидят на той стороне. 

– Сначала набьем им морды, – предлагаю я. – Они орут нам про варежки каждый раз. Это обидно, согласись.

Помедлив капрал, опускает голову, пытаясь прочесть надпись на пряжке ремня. А потом кивает. Гот мит Унз и митенки, обидное сравнение, он с этим полностью согласен. С другой стороны Бог никогда не был с нами. Господь никогда не был с нами в одном строю, потому что мы заблудшие овцы. Мы его проклятые заблудшие овцы, которых он все никак не может спасти.

– Только бы не встретится с кем-нибудь здоровенным, – озабоченно изрекает Кроль и сморкается. – Слышал, они питаются намного лучше нас. Сегодня у них Рождественский пудинг, представь себе?

Про пудинг он выдумал только что, но я все равно соглашаюсь. Мы дрожим от пронизывающего холода и думаем о еде. Думаем о том, что сегодня Рождество и нам нечем набить животы. Думаем, что все это когда-нибудь закончится. Мы выползем из окопов и разойдемся каждый в свою сторону. Словно ничего не случилось. 

Видимо я свернул не туда и современная русская словесность ушла далеко вперед от моих замшелых представлений о литературе. Яркие таланты давят со всех сторон, не оставляя ни одного шанса старому дураку