Рассказ. Ядвига

Ядвига

То год случился горестный. После набега ушкуйников и неурожая, пришла в Каменные кряжи хворь доселе невиданная, что не боялась ни молитв, ни отваров заговорённых. То опустилась на дома Навь, призывая в свои чертоги души бессмертные и дитяти, и богатыря. И лишь насытившись, отступила, оставив в избах теперича скорбную тишь. 

В то время не миновала беда и дом травницы Ядвиги, что прежде любую хворь изгоняла – и от лихорадки корень знала, и от черной немочи траву собирала. Да как не старалась, как не гнала злых Духов от порога, не уберегла и своей семьи. Первым мор забрал её мужа, следом и детей малых. В пору и самой Ядвиге готовиться к погребальному обряду, да пощадила её Марь, хозяйка самой смерти. Только сторониться стали люди травницу, не просили более сборов лечебных, а шептались за спиной со страхом: «Своих-то не спасла, нам уж куда. Знать не от Богов её знание». 

Не стерпела Ядвига. До того всякого жалела, а ныне, когда душа тоской изошла, ища, с кем бы кручину свою избыть, – от неё, аки от проклятой, шарахались. Обузой людям стала её печаль, позором – горе её. 

Не стерпела она. Ушла, не оглянувшись. Собрала свои травы сушёные да корешки и подалась в чащу глухую, на самый край кряжа. 

Там, средь забытых троп у Вольного-ручья, поселилась она в старой ловчей заимке, что ещё её дед рубил. Стояла та изба на лиственничных подпорках – мудро поставленная, чтоб весенний разлив не подмыл стены. И хоть лета избы коснулись, сруб по-прежнему крепок был, пах смолой и временем. 

Затворила Ядвига за собой дверь, словно отгородясь от людей. Приняла печаль свою, да стала дневать-ночевать под говор ручья да перешептывание листвы. 

Зимы с веснами пере́меновались, лета за летами ступали. Уж и горе поутихло, оставшись лишь засечкой на бересте у стариков. Да так и жила затворницей Ядвига в своей избе. 

А к избе той, хоть и страх сердце леденил, вновь люди потянулись за помощью. Иной раз за семь вёрст кружными тропами брели — кто с ребёнком горячечным, кто с раной гноящейся, кто со скотиной хворой. Стучались робко в тёмное оконце, а Ядвига отворяла. Неласково глядела, ворчала, но помогала — траву нужную, мазь целебную, слово верное. И уходили люди от её порога с лёгкостью на душе, о страхе том позабыв. 

Да случилась беда в одну из вёсен – разлился Вольный-ручей небывало, не на день, не на неделю, а до самой купальской росы. Ушла вода лишь к осени, обратив землю по одну сторону избы в болотную трясь. Печалилась Ядвига, глядя на застоявшиеся воды, но не покинула дома своего, что теперь стоял, словно от мира отгороженный. 

И шли к ней теперь лишь самые отчаявшиеся — кому иную надежду ждать неоткуда. Пробирались по зыбкой тропе, что вилась меж болотных кочек к её порогу. И, как прежде, Ядвига помогала, хоть и пуще ворчала на гостей незваных, только те низко кланялись и шёпотом приговаривали: «Спасибо тебе, бабушка Яга…» 

Век свой она тут коротала — поседела вся, сгорбилась, очи заволокло туманом, будто болотной мглой. Но память не старилась, помня всякий корешок да былинку, не тускнело уменье, слыша, какую траву от какой немочи призвать. И стояла её избушка на краю света — где людская молва затихает, а шепот Нави тает. 

Так и осталась она в сказаниях: не Ядвигой-травницей, а Бабой-Ягой. Стёрло время её боль, да доброту, только и оставив присказку для непослушных детей.