Маленькая попытка написать роман за месяц Глава 11

Круг одиннадцатый. Время – надежный металл, правда, дорогой

«Кали-Ола». Больница имени святого Петра

Когда перестает помогать морфий – колешь себе героин. Смесь. Не помогает он – вкалываешь альданол. Я знаю, сама смерть, как и врачи давно сосчитала мои дни. Разобьюсь в авто или рак в груди? Нет хуже дела – знать свой последний час, словно это вальс со смертью: и раз, два три и раз, два, три… всегда знаешь, сколько его танцевать. 

Вот новая доза. Перед глазами точки встают в расширенный пляс, преобразуя мозга иллюзии в пси-экстаз. У меня видения? Ха-х-ха. Вот и сошел с ума. Руки трясутся. Нейросистема мозга выходит из строя. Словно пропущен ток через все тело – бьется в бреде фантазий мозг.

Опухоль. Боль снимает запреты на все и вся – словно живая стая пираний пожирает меня собственное разбухание. Давит отчетливый шум…

Это Бог говорит: Я умер в теле твоем живом…

– Ты умер во мне, Бог. Я комиссар третьего ранга, я всю жизнь давил верующих в тебя. Кого не ломали пытки в допросной, тех ломал собственноручно. Ведь они верят в тебя: Аллаха, Будду, Христа. А я не верю. Я сильнее, у меня не было этого чудовищного изъяна психики. А теперь они мертвы, а я хочу быть на их месте, а не наслаждаться бооолью! Зачем ты пришел теперь?! Мучить меня?

– Ты звал меня, – Бог покорно опускает глаза. – Ночью говорил «Приди, Спаситель».

Отворачиваюсь от него, на это еще есть силы. Не различаю: брежу? Сплю? Или хочу ссать? Крест арматурный, доставшийся от соседа, теперь покойника, вжался в тело ладони, жжет. И вот свет говорит и стены, пол, потолок, кровать. Его голосом.   

– Сын мой, не сдавайся, жить это так… хорошо. Когда не поможет вера, твоя вера – поговорим на Ты.

– Пошел ты к черту!

«Кали-Ола». Кафе «Шахри»

Этим утром кафе пустовало. Администратор не выходила на работу второй день. Официантка Карина спала прямо за барной стойкой, её не ругали. Хозяин сам что-то приготовил на кухне и принес в зал, сев завтракать за компанию с пришедшим с ним человеком. 

Приглушенно звучали утренние новости по «Первому»:

Новости Земли: с сегодняшнего дня вступил в силу, принятый на вчерашнем голосовании в Европарламенте, закон «о всеобщей добровольнойэвтаназии» на территории Еврозоны и колоний «Лондон 2» и «Парис». Напоминаем: инициатором закона является не смогший вчера присутствовать на голосовании депутат Европарламента Марин Карамазов, известный своими жесткими методами при разгоне религиозных митингов в защиту запрета эвтаназии в 17 и 19-хгодах. #усталумри

Новости ближнего космоса: с Марса стартовала группа из 12 частных кораблей дальнего действия. Заявленная цель полета: «Миссионерская деятельность». Корабли отправляются в четыре сектора дальнего круга. По информации из непроверенного источника, на корабле «Исход 2» покинул Марс скандальный пророк Александро Северный. #богимарса 

Новости дальнего космоса: ученые проанализировали полученные до теракта на «Иллизиуме» параметры гравитационной аномалии и пришли к выводу, что возможно мимо домашней системыпройдет блуждающая планета. Есть опасения за станции и доки дальнего предала. #меланхолия

– Тополов, не налегай.

– Не могу, он во мне, Серег, он говорит со мной, как ты сейчас. А так, напьюсь, и голосов станет больше, и тогда смогу его не слушать, пытаться не слышать. И тебя заодно. 

– Лучше бы вернули Бергеза. Он не ныл и не говорил загадками. 

– А я и не Ной, и Моисей не придут за нами.  

– Кто в тебе там живет? Черви? Раздвоением личности при жизни ты не страдал, Павел.

– Он мне сказал: Балеогом звать.

– Чур тебя. Не произноси вслух такое. Демон изменений. Европейская мифология, тринадцатый век. Не может его в тебе быть. Я его запер в своей книге. Помнишь, у меня коробочка с проклятыми вещами была? Теперь к ней добавилась книжка, только с бесовщиной. 

– А ты давно проверял свою книжицу? Не сбежал ли кто.

Павел вдруг, согнувшись почти вдвое, сорвался с места и убежал в подсобку, к туалету.

– Баалит побери! Понастроили низких косяков.

Рипмавен не стал оборачиваться, зная, кто мог удариться головой о верхнюю планку облицовки двери. 

– Здравствуй, лохматый. Еще два дня назад хотел спросить: ты вообще в парикмахерской бываешь?

– Здравствуй, друже. Экономлю я. Лет пятнадцать не бывал. Сам стригусь по методу: собрал в кулак лохмы, и что вылезло из них – то и обстригаю.

– Ты меня вызывал? Я задрался мотаться с орбиты на Землю и обратно. Что-то с тем чудиком?

– Вот, – Рипмавен протянул другу кусок металла.– Однажды ты дал его мне со словами «сплав не возможен». Возвращаю со словами «теперь ты апостол Его». Как хочешь, так и понимай. 

Артур взял кусок илирона двумя пальцами, помяв его, как кусок бумаги. От зрения Сергея не ускользнули маленькие проводки, из подушечек пальцев журналиста, присосавшиеся к металлу. 

– Не знаю, откуда он у тебя, но это не тот кусок. 

Рипмавен удивленно приподнял брови – лицо стало похоже на маску мима. Вчера вечером, он заставил инквизитора привести ему этот кусок, даже не спрашивая: есть ли он у него. Перо осталось у Натальи. Крест вернулся в нагрудный карман Шумаева. 

– Ты уверен?

– Это же илирон, Таликс. Живой металл, помнящий кем, или чем он был. Брось его в воду и если её достаточно, как хвост у ящерицы, вещь вырастит целиком новая. Не так ли возвращали «Гаспар»?

– Хорошо. Твой тот, давний кусок от чего был?

– От машины, проекта по воссозданию переработчика душ. Аналог Расальхата и машин Эдема. И та машина до сих пор стоит где-то в твоем городе. Еще точней – над городом.

– А что это тогда такое, знаешь?

Вопрос озадачил Фаулера – кусок металла завертелся у него в руках, журналист даже лизнул его, попробовал на зуб.

– Мне бы, конечно, картотеку всех проектов в системе Сол, но Ферестана с нами нет. Скажи, а тебе за последние сто лет не попадалась вернувшаяся Неугасимая?

– Свеча в теле человека. Она потеряла дар предвиденья аса. 

– Но память-то её при ней. Сдается, друг мой, перед нами кусочек одной вещи… столь старой, что мы могли бы тогда посмеяться насчет того, что её время когда-то придет. Если знаешь, где Свеча, то к ней надо наведаться, заодно уточнить, может она знает, как быть с ним. – Фаулер махнул головой, указывая куда-то вверх.

– Вот так и выйдет. Если мы друг друга узнать не можем, апостолы или нет, то как мы узнаем его, когда он придет к нам и встанет лицом к лицу. Мальчиком, юношей, учителем или учеником.

– Неузнанный бог, как неуслышанный пророк – горящие города и куча не спасенного народа в виде соляных столбов.     

– Громко прочти это.

Рипмавен обернулся на голос. В «Шахри» вошел мальчишка лет двадцати, в коричневых штанах, белой рубахе и черной жилетке. Резиновые сапоги вошедшего противно захлюпали, внося в «Шахри» прилипшую к ним уличную грязь с песком. В руках у парня громоздился большой черный портфель, а в глазах мерещился растерянный и одновременно лукаво-вороватый прищур.    

– Хан, мы не будет ничего у тебя покупать.

Зря сказал. Торговец уже идет к нему. Лучше б свидетель Иеговы, после часа разговора с которым ты остаешься с брошюркой, но при своих деньгах[1]. 

– А пройти бесплатный тест? У меня тут прототипы армейских штук есть. Интересная вещица. Представьте себе, что в армию стали набирать только людей, кому еще жить и жить. Сходятся две такие армии, а сделать ничего не могут друг с другом. Калечат друг друга, а убитых нет. Как тогда войны вестись будут? Вот то-то и оно. Вояка разработали технологию определения жизненного ресурса человека. Вот, посмотрите, уверен через пару лет у всех такие будут, – мальчишка кладет на стол часы, слишком большие для современных, да еще с раритетным циферблатом. – Это часы-счетчик вашей жизни. Говорят, сделаны по технологии, разработанной для военных в «Лексбери-Сити». Все высшее руководство корпорации уже такие носит.

Рипмавен надел часы-счетчик... стрелка тут же дернулась и медленно пошла по кругу, отмеряя уже прожитое время. Хан считал: десять, двадцать, оу, уже девяносто. Стрелка дошла до 1десяти.. и нехотя пошла дальше.

– Ну вот, сломались. Не волнуйтесь, это только прототип. Такого же не бывает. Десять – это сто процентов прожитого срока. Вы, господин Рипмавен, значит труп уже, – вся троица расхохоталась. 

– Дай-ка мне, – Фаулер снял часы с руки друга и аккуратно застегнул их на своем запястье, чуть ниже рабочего браслета. 

– Стойте, тут нужно настроить сначала, вот так – на двенадцать поставить. 

– Они и так стоят там, на двенадцати, куда их, обратно отматывать?
 Хан снова стал считать: «Десять, двадцать, оу, шестьдесят. Остановились. Ваш срок исчерпан на шестьдесят процентов. Сколько вам, мастер»?

– Нужная вещь,– не отвечая на вопрос парня, процедил сквозь зубы Фаулер. – Я-то думал, этот кошмар не застану, так еще и пережить придется.

– Не тебе одному, друже, – подмигнул Рипмавен, отбирая назад часы и примеряя их на свою руку. Стрелки снова замерли на «без трех минут двенадцать».  

– Мы пережили два конца света и три пророчества, по большему счету оставшихся ложью, у меня нет уверенности, что хочу увидеть еще одно выключение светильника. 

– Послать тебя на ресет, тан? Только у тебя потомков не осталось.

– Время сейчас слишком дорого. Раз уж я теперь апостол Его, господин Хан, не хотите ли поговорить о Боге?

– Это вы так намекаете, что за мои часики и мое время расплатитесь брошюркой?

«Кали-Ола». Больница имени святого Петра

За месяц здесь, видел не раз в окно, как толстяк медик оставляет в машине ключи. Этой мой шанс, пока действует обезболивающее. Я не подохну в этом клоповнике. 

Спуститься на этаж, так. Не скулить, не скулить! Рр. Вот, стекло опускается легко, ключи на сиденье. Как толстяк их только достает?

 Сел. Машина завелась легко. Отличное ретро, был бы на голосовом режиме, считай хана плану. 

И голова моя готова покинуть плечи, вески давит. Ааа!

Трясутся пальцы, но все равно сжимаю арматурный крест. Господи, перед ликом твоим горящим, не оставь меня.

И тогда открывается вторая дверь и в машину садится Бог. Мой передоз альданолом. Господи, зачем ты руку свою кладешь на мое плечо?

– Зачем ты боль снимаешь?

А он лишь кивает мне. Точь-в-точь тот жест, какой прошу от своих жертв, когда они уже не могли отвечать словами на допросе. Нет, это была только работа. Нет.

А он опять кивает. 

Завел машину и быстро вывожу её с больничной стоянки. Мой глюк, к удивлению моему пристегивается. 

– Боль ведь вернется?

Он на секунду приподнимает с моего плеча руку, и тогда я могу лишь стиснуть зубы. Боль-но. Но, ты, Господи, побудь со мной до конца. Мне бы только найти дорогу подлинней и со стенкой на повороте. 

– Знаешь, Господи, я ни о чем не жалею. Я не только убивал их, верящих в тебя. Может, зачнешь хоть одну жизнь? Моей жены. Девочки из Сирии. Мы взяли её в лагере подготовки смертниц.

Набираю скорость. Вот на том углу есть хороший участок дороги.

– Я вынес её в мешке для трупов из собственной допросной. Знаешь, Господи?

Он кивает, не убирая руку с моего плеча.

– Я впервые целовал её в десять. Как отец целует дочь: в лоб, в щеку. В двенадцать мне показалось это чистой педофилией. В семнадцать она сама мне сказал: люблю. А я не поверил. Мы тогда ходили на очередную хеппи-лав картину. В восемнадцать мы поженились, мне было чуток за тридцать. А на новый год я дарил ей приторно-сладкий вкус настоящих мандаринов с родины. Я не видел её полтора месяца. Не смог сказать, что со мной. Даже от матери скрыл раздирающий меня рак. 

Вот он уже, поворот. Не сойдешь, Господи? Здесь скользко.

– Вчера она узнала, что будет мамой. У тебя дочь, – он не убрал руку, как я не разжал пальцы, сомкнутые на арматурном кресте.

– Спасибо, Господи.

На часах было восемь тридцать. Он умер счастливым, разбившись.  

«Кали-Ола». Квартира Шумаева

Осень пришла дождливым утром, когда на дорогах бывает слишком скользко даже для пешехода. Внизу под окнами с утра стоял грохот. Машина не вписалась в поворот, и вроде был погибший. Насчет последнего свидетельствовали завывания машины скорой помощи. А Осень была пьяна и не в себе. Она прошла по квартире, из угла в угол, через все комнаты, убедившись, что никого нет, кроме меня. Грегор второй день ходит кругами у главного офиса «Лексбери-Сити». 

В воздухе повис тяжелый запах жженых листьев. Опять куришь, дорогая?

– Я стала ревнивой женщиной, сама не знаю когда. Она сказала: «Какая я жизнь, если не могу дать жизнь?». Какая я женщина, если не умею ревновать? Она оставила тебе письмо, – мятый конверт лег на стол, плохо запечатанный, вместо печати «Одобрено», к какой привык инквизитор – отпечаток губ черной помадой. Осень вышла из комнаты, а может, и из квартиры, не желая видеть, как я читаю. Какая она женщина, без ревности? Как Жизнь, не родившая детей. Она хотела дочку. Но не могла. 

На месте Осени проявился Гильштау. Конверт тут же замаячил в его руках, он затряс им, проверяя на наличия чего-то кроме бумаги внутри. 

– Прочтешь, мой товарищ?

– Там наверняка стихи. Стихи это по твоей части.

– Как скажешь.

Гильштау даже не потребовалось вскрывать конверт, он только поднес его к широкому лбу и зажмурил и без того узкие глаза. Первая строчка прозвучала его низким голосом, все остальные строчки – вышли изо рта азиата её усталым тоном:
    

Не смогла выкинуть книги,

Убрала только дальше на полку,

И прочла еще раз через строчку

Твоих писем неровную стопку.

Я пишу тебе из Лондона[2]...

Небо в трауре каждый день,

Каждый час в похоронном звоне,

И твой голос за мною, как тень...

Будто шепчешь: остановись же...

Постояла, смотря на зарю.

А в последней твоей записке,

На промокшем клочке от виски

(я надеюсь) было: "люблю".

Да, ты можешь меня ненавидеть,

Но во сне ты часто так видел,

Как идем мы с тобой к алтарю...

И теперь я могла бы приехать,

Если б знала, что ты меня ждешь...

Что пустую безликую встретишь

(было семь... а остался лишь ветер),

И на веру мою ответишь...

Поезд в восемь. Рим в билете

В графе: "прибывает в город..."

Я целую на прощание ветер,

И молюсь всем перронам на свете,

Чтобы ты меня однажды встретил,

навсегда покидая 

Город.

Зазвенел телефон. Впрочем, он мог звенеть и минуту назад. Гильштау часто приглушает технику, чтобы не мешала чтению стихов. 

– Возьми трубку.

– Не хочу.

– Твоя квартира, здесь только тебе могут позвонить, товарищ инквизитор.

– Может товарищ инквизитор в это не поверить? Или напротив, поверить, что звонят тебе, бог. Скажем товарищи верующие.

– Нет, – Гильштау вручает письмо мне и берет трубку сам, первое слово его низким голосом, дальше голос один в один мой. Спустя три минуты трубка старенького аппарата возвращается на место. 

– Если коротко, товарищ инквизитор, то у вас совещание в центральном штабе НИМУСа.

– А повестку назвали?

– Назвали. Явления Христа. Именно так, во множественном числе. Что ты улыбаешься? Ждал этого?

– Самое время.

[1] После часа разговора с Рипмавеном любой культист или сектант становился атеистом, еще через час был готов вступить в ряды Воинства Божьего. Через три – вступал.

Примечание Бергеза

[2] Город №131615516-15

Примечание Александра Шумаева