Ни шагу назад

Завершая первую книгу «Небесные горы. Возрождение», я дала себе слово: с этого момента — ни единой розовой сопливой слюны. Читатель погрузился в, казалось бы, нежные истории о любви, но финал оказался далёк от радужного.

Начало второй книги, «Небесные горы. Восхождение», продолжает ту же трагическую линию. Сегодня, перечитывая главы, я осознала: трагизма всё ещё недостаточно. Его нужно усилить.

Вторая глава уже переработана. В планах — третья. Это не полное переписывание, нет, скорее, точечное дополнение, наращивание острых, жёстких граней.

Оставлю небольшой отрывок из второй главы "Небесные горы. Восхождение" 

Слова повисли в воздухе, уступая место зловещей тишине. Мы наблюдали, как надвигающаяся волна готовилась обрушиться на нас. Два изгоя, чья жизнь должна стать платой за чужое счастье. Ледяная решимость сменилась адреналином, выжигающим все сомнения.

Первым ударил Колин. Он не бросился навстречу, вместо этого тень двенадцатого наследника, покоившаяся у его ног, взметнулась вверх, почернела и ожила, превратившись в мглистые узлы, в клыкастые пасти, в клубящуюся, удушливую мглу. Горло само собой сжалось, ведь это была не просто тьма, а сама гнилостная сущность, яд его слепой верности, обретший форму. Это зрелище оказалось сильнее меня. Наверное, Денис, который жил во мне, не мог смириться с увиденным? Я замер, парализованный не страхом, а странным оцепенением, будто стал свидетелем того, что не должно было быть явлено миру. 

А в это время Облачные Волки вступили в схватку с чёрным месивом. Колин стоял недвижимо в эпицентре хаоса, его пальцы судорожно плясали в воздухе, будто он дирижировал самой субстанцией хаоса. С каждым взмахом руки удавки тьмы взметались, рассекая строй воинов, а низкий звериный рык гиены сливался с хрипами захлебывающихся бойцов.

Десятки синеватых лезвий взметнулись, пытаясь рубить живую тьму, пробиться к источнику её власти. Но тень была живой и голодной. На место отсечённых щупалец тут же нарастали новые, и в этом аду она охотилась, выискивала момент и слабину противника. Как только воин на секунду терял бдительность, из клубов мглы возникал новый мглистый узел, обвивал конечность и с нечеловеческой силой втягивал жертву вглубь. Там, в гуще черноты, раздавался лишь короткий хруст, и тело превращалось в пылящуюся оболочку. А Колин, получая порцию чужой жизни, чуть расправлял плечи, и тень вокруг него густела.

Пока их товарищи гибли в черной пасти, четверо воинов отделились от основной схватки и ринулись на меня, и шквал синеющих лезвий обрушился со всех сторон. У моего сознания не было и доли секунды, чтобы отдать приказ. Тело отреагировало само: ладони вспыхнули изумрудным сиянием, и пальцы сомкнулись на рукоятях двух топоров, проступивших из зелёного света. Металл, покрытый витиеватыми узорами переплетённых лоз, был тёплым и живым, словно продолжение самой моей воли.

Мое тело, крупное и на полголовы выше любого из нападавших, обрушилось на них лавиной мышц и стали. Ловкость, казалось, не должна была сопутствовать такой массе, но каждый мой удар был точен. Первый я принял на рукоять, и удар отозвался гулким эхом в костях, но не сдвинул меня ни на шаг. Удар второго, пришедший справа, его я отвёл в сторону, и синее остриё, звеня, ушло в пустоту. Третий парировал, но запоздало, и плечо пронзила ослепительная боль, заставив руку онеметь. Четвёртый, слева, был стремительнее, его сталь встретила лезвие моего топора, еще пахнущее моей свежей энергией. Ослепительная вспышка ударила в глаза, а сила, вложенная в удар, заставила вражеское оружие вырваться из ослабевших пальцев и отлететь прочь.

И тут же, я словно споткнулся на ровном месте. Горло сдавила невидимая петля, сердце забилось в животной панике, не знающей ни векового опыта, ни энергии. Это был страх Дениса — мой собственный, человеческий страх, слепой и всепроникающий. Его не было, пока тело действовало само, пока мышцы помнили, а воля была лишь суровым топором в моей руке. Но в миг осознания, в ту самую дробь секунды, когда ум понял, что это я только что парировал удар. Вот тогда он и хлынул внутрь, ледяной волной, вытесняя хладнокровную решимость небожителя.

Я вдохнул, попытался успокоиться, но вместо этого внутри поднялась буря. Два сознания, две памяти столкнулись в немой схватке. Человеческая часть, хрупкая и неприкаянная, металась в панике, содрогаясь от ужаса перед кровавой мясорубкой. Она цеплялась за призраки другого бытия, за тепло, за тишину, за простоту, которых здесь не существовало.

А в глубине, не шелохнувшись, стоял Лир Арфин. Его молчание давило тяжелее любого крика, а сознание оставалось холодным и острым, как отточенный клинок. Он не сомневался, а видел цену победы и помнил горький вкус выживания, знакомый тем, кто прошёл через ад и остался стоять. Они разрывали меня на части, не оставляя места для мысли или действия. Я был полем боя, где сходились два непримиримых мира.

И наконец я выдохнул, и с этим выдохом внутренняя борьба прекратилась. Наступила та тишина, что бывает в сердце бури. Безжалостная и ясная. Этой тишиной я вновь вдохнул, только не воздух, а саму суть мира вокруг — древнюю, дикую, непокорную. Я ощутил ее тяжесть в жилах и зов в костях. Сомнениям не осталось места. И началось побоище.

С оглушительным треском земля разорвалась, и из-под неё хлынули корни. Толстые, как удавы, покрытые комьями глины, они понеслись не через поле — они понеслись на них, на этих четверых. Первый воин, пытавшийся отпрыгнуть, был сбит с ног ударом в грудь, и его тело, с хрустом ломая ребра, отбросило на добрый десяток шагов. Второй, размахивающий клинком, рухнул с перебитыми коленями — его короткий вопль оборвался, когда жилистый корень-шип вынырнул из-под земли и пронзил ему горло.

Третий и четвертый, видя гибель товарищей, не побежали. Они молча сплотились спиной к спине, отчаянно отбиваясь — их клинки, сверкая, врезались в жилистые тела корней. Но те, покрытые глиной, были живучи, как сама земля, и воины не могли пробиться сквозь эту живую стену к нам.

Внезапно из тени у ног четвертого воина вынырнула чёрная, вязкая хватка. Это была уже не моя сила. Тень, жидкая и цепкая, обвила его голени и резко потащила прочь, в сторону Колина. Наш взгляды встретились на мгновение — я кивнул, коротко и жестко. Спасибо. Оставшийся в одиночестве третий воин был тут же сбит с ног и с хрустом раздавлен обрушившимся на него сплетением корней.

А в это время другие воины, те самые Облачные Волки, уже шли на подмогу, прорубаясь через хаос. Но их помощь опоздала. Всё это заняло меньше десяти секунд. Из-под земли все так же продолжало бить это тёмное, живое цунами. Всё новые корни, чёрные от въевшейся крови и глины, вырывались на поверхность, хватая воинов за ноги, но Облачные Волки не сдавались. Один из воинов, истекая кровью, сумел метнуть кинжал в узкий зазор между волнами тени, окутывавшей Колина. Сталь, холодная и чуждая, с шипением вошла ему в плечо. Он глухо вскрикнул, и сгусток сумрака вокруг него болезненно дрогнул. В тот же миг тяжёлая рукоять меча со всей силы обрушилась мне на затылок. Мир поплыл, и я, оглушённый, не успел среагировать на летящий клинок — лезвие, брошенное Волком с оторванной ногой, с размаху вонзилось мне в бедро, заставив захрипеть от новой волны боли.

Рядом тени Колина сжимались вокруг стражников, затягивая их в чёрную трясину. Мы действовали в страшной согласованности, но теперь уже истекая кровью: где его тьма ослепляла, а мои корни сковывали, но каждый такой манёвр стоил нам новых ран. Волки дрались с яростью обречённых — они хватались за корни голыми руками, пытаясь расчистить путь, рубили их мечами даже тогда, когда тень уже сковывала их тела, пытаясь добраться до нас любой ценой.

Колин, бледный от боли, продолжал дирижировать тенями, но теперь его пальцы дрожали, а из раны на плече сочилась чёрная субстанция, смешиваясь с кровью. Я тоже терял силы, рана на бедре пылала огнём, голова гудела от удара, и с каждым движением из раны сочилась алая струйка, смешиваясь с грязью и потом. Я всё больше полагался на древние инстинкты Арфина, чем на собственный рассудок. Мои топоры и корни двигались как единое целое. Пока лезвие парировало удар ближайшего стражника, из-под его ног уже вырывался жилистый корень, сбивая с ног. Я рубил, а земля в тот же миг разверзалась под ногами следующего противника. Это было подобно смертоносному танцу: взмах холодного оружия рождал новую поросль, а свист рассечённого воздуха вторил шелесту извивающихся корней.

Я выхватывал из толпы самых упорных, тех, кто, невзирая на хаос, продолжал методично рубить корни и строить живые щиты из тел товарищей. Топоры в моих руках гудели, отвечая на зов земли, и каждый удар был точен и безжалостен. Мы не обменивались словами с Колином, в этом не было нужды. Мы слышали ритм битвы друг друга, как слышат биение собственного сердца. А крики Волков тонули в шипении рассеивающихся теней и в нарастающем гуле жизни, что бушевала под моей волей. Но даже в этом слаженном беспорядке меня не отпускало горькое осознание. Воины шли в бой не по своей воле, они были душами, прошедшими через смерть в земном мире и обретшими новую жизнь здесь, в Небесных горах. Каждый из них занимал место в строгой иерархии этого мира. Они повиновались приказу, как и при жизни, а теперь я обрекал их на полное, окончательное уничтожение, без надежды на новое перерождение. Это знание висело в воздухе, густое и тяжёлое, как тот запах, что поднимался от земли. Аромат свежевскопанной глины и сока растерзанных растений смешивался с пылью и запахом страха, и ещё чем-то горьким, нездешним. Я пробудил саму почву, выпустив на поле боя её скрытую мощь, дикую, неукротимую и безжалостную. И, смотря на это, я чувствовал не гордость, а ледяной ужас от той силы, что дремала во мне, и которую я вынужден был выпустить на волю. Я стирал их в ничто, чувствуя тяжесть этого выбора в каждом вздохе, но иного пути не оставалось, ведь они пришли убить нас, а я не желал умирать. Ни в этом мире, ни в каком другом.

Одному из воинов все же удалось прорваться сквозь стену корней. Он пронесся через самую гущу, и теперь пылающий чуждым сиянием меч был занесен над Колином, полностью поглощенным контролем над тенью. Я не стал метить в воина, нет, я резко топнул ногой о землю, чувствуя, как откликается вся окрестная почва, и призвал не просто корень, а самую неистовую спящую под ногами силу. Из-под земли вырвалось нечто древнее и мощное, толстый, переплетенный корень, больше похожий на конечность подземного исполина. Он с размаху ударил воина в грудь. Тот рухнул с оглушительным, кошмарным хрустом, в черную, вздыбившуюся трясину, что сомкнулась над ним без малейшего следа. Двенадцатый наследник на мгновение встретился со мной взглядом. В его глазах, цвета темной бронзы, читалось нечто новое, не просто гнев, а скупое, молчаливое признание силы, которую он впервые увидел во всей ее необузданности.

И в этой тишине взаимного понимания до нас наконец донеслась общая картина разгрома. Сражение стихло так же внезапно, как и началось. Ни криков, ни стонов — лишь наше тяжелое дыхание да шипение рассеивающихся теней. Никаких уцелевших. Ни отступления, ни пощады. Там, где минуту назад был элитный отряд, теперь никто не убегал — все спали мертвым сном, навсегда, и сплетение корней стало их саваном.

Мы замерли, упираясь взглядами друг в друга через всё поле, заваленное телами. С меня стекали пот, грязь и чужая кровь, смешанная с алой полосой из раны на бедре. Колин, бледный как смерть, тяжело опирался на колено. Его пальцы сжались на эфесе кинжала, торчавшего из плеча. Резким, отрывистым движением он выдернул клинок — по его лицу прокатилась судорога, губы исказил беззвучный стон, а из раны хлынула густая, черная субстанция. Его тёмная сила, и без того истощённая в Небесных горах, теперь отступила совсем, оставив его прозрачным и измождённым до дрожи.

Адреналин отступал, обнажая леденящую усталость и тяжесть содеянного. На моей руке алела неглубокая царапина — дар одного из стражников, которую я почувствовал лишь теперь, когда всё кончилось. Выпущенная мной природа выплеснула свою ярость и теперь отступала, замирая, оставляя после себя землю, навсегда искалеченную её прикосновением.

Он с усилием выпрямился, окинув взглядом поле, залитое багрянцем заката. Картина была единой и безжалостной: сплошной ковер из корней, скрывший под собой всё: и людей, и оружие. Лишь кое-где виднелись почерневшие пятна, следы поглотившей их тени.

— Ну что, небесный регент? — он медленно провел тыльной стороной ладони по ссадине на щеке. — Достаточно ли дикого представления мы устроили для его светлости? Думаю, его садовники теперь найдут чем заняться.

Я глубоко вдохнул, чувствуя, как живительная энергия внутри меня понемногу стягивает края ран, притупляя ноющую боль. Взгляд сам поплыл в сторону, где скрылся Леон, будто притянутый невидимой нитью, и на мгновение застыл.

— Более чем, — наконец выдохнул я, заставляя себя оторваться от пустого горизонта. — Его воины теперь надолго прикованы к земле, в прямом смысле слова. Но это только начало. Пора двигаться дальше. Главное представление... — я метнул взгляд на темнеющий островок леса в середине поля, — еще впереди.

Небесные горы. Восхождение