Он был гурманом страданий. Но не всякая боль достойна внимания такого гостя. Продолжение ...

И тогда наступила кульминация мести.

Один плавный жест ― и боль пронзает позвоночник; тело перестаёт слушаться,

мир размывается до серых пятен отчаяния…

Парализованный Егорчик смотрит вверх через слёзы на того,

кто только что забрал у него остатки силы жить человеком...

Артогенез ставит перед ним тарелку еды —

ту самую роскошную еду из прежней жизни —

и спокойно говорит:

— Самое сладкое блюдо – твоя собственная беспомощность…

Теперь больничная палата пахнет антисептиком и забытой надеждой.

Тусклый свет падает на лицо бывшего альфа-парня.

Рядом никого — только ночной монитор мигает зелёным глазком тревоги;

шорох трубочек капельницы напоминает кардиограмму отчаянья –

прямую линию конца всего человеческого внутри него.

В эту ночь палата наполнилась не светом, а липким холодом — таким леденящим душу, который остаётся в костях навсегда.

Сердце билось так сильно, что казалось: этот стук слышат даже за бетонными стенами реанимации… но никто не пришёл.

Он рыдал без остановки; губы дрожали от отчаянья — он хотел прошептать хоть одно слово:

«Прости…»

Но из горла вырывался только хриплый стон.

Мысли метались как раненые птицы:

Мама… Папа… Друзья… Где вы? Услышьте меня! Простите! Я был глупым парнем... Просто пожалейте меня ещё раз... Оставьте мне хоть искру надежды…

Но единственный отклик давал голос Артогенеза —

густой и вязкий смех катился прямо по венам:

— Нет-нет-нет, Егорчик... Когда ты причинял боль другому человеку – думал ли ты тогда о его страхе? Ты наслаждался своей силой. Теперь твоя очередь узнать вкус беспомощности до конца.

Его голос заполнял пространство так плотно, что даже приборы замолкли бы от ужаса.
Демон наклонялся всё ближе —
взгляд рубиновых глаз прожигал остатки человеческого внутри мальчика:

— Не переживай… тебе осталось совсем недолго.

И тут же захохотал —
этот смех был настолько леденящим душу и чуждым всему живому,
что у Егорчика оборвалась последняя струна души —
страх парализовал каждую мысль,
сердце заколотилось ещё сильнее…

Последний внутренний крик обращён уже не ко Вселенной
и не к Богу —
а просто в пустоту:
Простите меня все те, кого я предал или унизил...
Пожалуйста…
Я всё понял слишком поздно.

Ответа нет.
Только Артогенез рядом,
и его страшная улыбка теперь кажется вечной печатью на душе жертвы...

Перед тем как сердце остановится навсегда,
Егорчик вдруг ясно понимает:
главное наказание ― невозможность повернуть время назад
и попросить прощения у того единственного человека,
чью жизнь он разрушил ради развлечения…

Артогенез медленно проходит по палате среди теней —
его шагов никто не слышит кроме самого страха…
Он склоняется к лицу мальчика вплотную:

— Знаешь ли ты теперь цену боли?
Вы все одинаковы в своей жестокости
и одинаково ничтожны со своим “прости” под занавес собственной драмы…
Настоящее наказание ― понять всё слишком поздно!

Демон проводит ледяным пальцем по стеклу окна —
там сразу выступает иней тонкой полоской финального приговора судьбы:

— И помни главное: зло никогда даром не проходит!
Хахахахаха!..

Под утро сердце сдаётся первым –
без свидетелей кроме монитора да серых стен...
На листке эпикриза врачи пишут коротко:
"Не выдержало сердце".

Где‑то очень далеко от этой стерильной пустоты
Артогенез поднимает бокал красного вина за свою очередную победу над человеческой слабостью
усмехается угловато —
ведь настоящие демоны никогда не исчезают полностью…