Её полупрощальный жёлтый поклон

Жёлтое с красным почти растворились в начавшей прощаться осени. За домом заалел сумах все клёны голые и скоро останутся терпеливо-долго-зелёные карагачи, облетевшие с первым снегом. Но пока, как половина поклона на прощанье, осень ещё здесь, и это здорово.

Желтеет удивительно добрый футляр то ли скрипки, то ли ещё какого инструмента и его сложно не заметить, когда хозяйка-девчонка идёт в музыкальную школу через перекрёсток, не дожидаясь зелёного, мимо облетевшей яблони-дички, мимо раздевшихся молодых каштанов, мимо того самого медленно багровеющего сумаха и ещё одного чуть дальше.

Желтеет последнее прощай-и-прости готовых к зиме чёрных лип у кирпично-мрачного прямоугольника общаги на Бродвее неподалёку, желтеет, мягко и сухо шурша под ногами, успев высохнуть после недавних первых дождей, желтеет даже у красной сталинки по дороге к Безымянке, где прямо на боку, выходящем к липам, желтеет табличка с немыслимыми угрозами для ночных бабочек и евойных покупателей, явно обожающих нырнуть на бибике на пяток минут в этот самый двор.

Желтеет засыпающий сквер Калинина, пока ещё полный детских довольных криков в дальнем углу, желтеет никому ненужные дикорастущие деревца напротив, где, ближе к Птичке, одна из аллей, если не смотреть через неё на дорогу, совершенно как из детства, тихая, спокойная, с облетающей листвой и провисшими чёрными проводами к старым бетонным столбам фонарей, с растрескавшейся дорожкой и спящей дворнягой на листве.

Желтеет стена одной двухэтажки старого района заводской Самары, желтеет стена следующей, врастающих в культурный слой заново заменяемого асфальта, бегущего к проспекту Юных пионеров, желтеет старая «Жёлтая газета», лежащая на пожелтевше-крашено-растрескавшемся подоконнике подслеповатой бабульки с редкими желтоватыми прядями, то ли экономящей свет, то ли просто решившей постоять у окна на улицу.

Желтеет минеральная вата каркаса для штукатурки этих самых старых двухэтажек, желтеет из-за совсем растрескавшейся и опавшей, точно сезонной, лажово положенной штукатурки, а в щелях между неплотно подогнанными плитами утеплителя желтеет советская краска поверх первого слоя, правильно уложенного после Победы пленными немцами, в отместку нагадивших всей Безымянке высаженными тополями и их пухом весной.

Желтеет вся длинная аллея, ведущая от стадика Металлург, когда-то недавно бывшего самым посещаемым футбольным сооружением страны, желтеет из-за середины осени и близящейся зимы, желтеет и бежит к недавно процентов на сорок сделанному парку, окружённому разваливающейся невысокой стеночкой желтовато-рыжего кирпича.

Желтеют резиновые сапоги мамы с парочкой детишек, носящихся по чёрно-раскисшим парковым дорожкам, бегущими от пруда с ждущими неправильно-вредного хлеба утками, веселящихся среди жёлто-рыже-красно-багряного моря, густо пахнущего прелью под стволами, смотрящими в сегодняшнее серое небо, стволами, какую осень подряд густо заляпанными разбегающейся изумрудно-сизой зеленью то ли мхов то ли лишайников, отлично живущих до снега из-за аномально тёплых сентября с октябрём. 

Желтеет башенка больницы Семашко, желтеет её первый старый корпус с приёмным покоем, куда никому из горожан попадать не хочется, ведь туда везут со всех краёв с волостями миллионного муравейника всяких девиантов, бездомных, поклонников огненной воды, солеваров-любителей и даже кондовых поклонников всяко-разно-плохого. 

Желтеют лиственницы между жёлтыми сталинками авиационных заводов, темнеющих заплатками, рыжеющих ржавыми металлическими стяжками, едва-едва кое-где держащих стены хороших, но сильно запущенных домов, желтеют лиственницы, так напоминая такой же октябрь из окон первого класса, мокрый, с дождями и блестящим бюстом Дзержинского.

Желтеет не сдающийся и сумевший вырасти молодой клён у когда-то свежевыкрашенной жёлтой стены откапиталенного хруща возле нашей уютной крохотной квартиры на Антошке, стены, сейчас сплошь в разноцветных заплатах, замазавших кривые типа граффити подрастающих маляров-затейников, чьи потуги изобразить хитрый вензель вчистую проигрывают даже веткам, выложенным бобрами возле своих плотин точно логотипы металлических групп. 

Желтеют стрелы кранов-многотонников за жёлтым забором профилированного листа на месте умершего и разваленного университета управления, давным-давно организованного давным-давно забытым и, вполне возможно, даже умершим политическим деятелем и мэром города Лиманским, организованного на месте так себе бурсы, выпускавшей маляров-штукатуров, поваров, слесарюг и прочие правильные, по факту очень нужные сейчас, профессии, за четверть века совершенно переставшие котироваться у молодёжи.

Желтеют высоченные березы госпиталя ветеранов за этой очередной стройкой, готовой тянуть в серое небо новые человейники, совершенно не вписывающиеся в архитектуру округи и сумевшие заочно убить практически выросший неплохой парк с рябинами, тополями, осинками и чем-то редким, пару осенних недель багровеющим точно огонь, заметным издалека, красиво волновавшимся на ветру.

Желтеет красно-жёлтый, специально под далёкое прошлое, переходящий точно вымпел передовиков по всем городским маршрутам, трамвайный вагон, катающийся этот год по разваленным дребезжащим путям нашего Татрограда и смотрящийся на фоне своих бело-красных собратьев как-то совсем уж убого, вдруг делая незаметными деловито ползущих за ним Львёнка и утюжок удобного БКМ. 

Желтеет рынок у Кристалла, желтеет задними стенками уже не новых «новых» павильонов, поставленных и сданных в аренду десять лет назад, когда уходящие жадины-арендаторы громко называли хозяев рынка жёлтыми земляными червями, предрекая скорую смерть этому вертепу розничной торговли, так и не рухнувшему от их ухода и всё работающего.

Желтеет парочка молодых дубков у общаги железки, бывшего ЖД института и академии как-то её там сейчас, желтеют, кудрявясь всё выше, вымахав вместе с Даней, когда-то бегавшим мимо них вниз в метро, возившее его в художку и бегавшего по свежеположенному перед ЧМ-2018 асфальту, сейчас начавшему умирать, трескающемуся и ставшему серым.

Желтеют банки мёда у контейнера с овощами, фруктами и никелированной кукурузной самоваркой у перекрёстка, желтеют банки густеющего и обманчиво-прозрачного переваренного мёда, точь-в-точь как обложка Tiamat тридцатилетней выдержки. 

Желтеют хризантемы у бабульки, торгующей закрутками, квашеной капустой, осенними яблоками, дайконом, свёклой и цветами у станции метрополитена, желтеют хризантемы, пахнущие горьковато-сладко как сама осень, сегодня отвесившая желтеющий всеми оттенками жёлтого свой полупрощальный поклон полуоктября снова кончающегося года.