Фантазм Рэндольфа Картера (фрагмент черновика)

Я вновь и вновь заявляю тем, кто держит меня в этой тихой комнате с обитыми стенами, что моя вина в исчезновении Харли Уоррена заключается лишь в том, что я выжил. Впрочем, теперь я и сам сомневаюсь, можно ли назвать мое нынешнее, сумеречное состояние жизнью. Воспоминания, что я излагаю на этих листах, покажутся бредом безумца, но их ясность, их фотографическая точность жжет мой разум подобно клейму. Я должен поведать о них, пока последний островок рассудка не поглотила безлунная, ледяная пучина безумия, в которой уже утонул мой несчастный друг.

Все началось, как и многие наши предприятия, по воле Уоррена. Его ум, острый, как обсидиановый нож, и столь же безжалостный, был вечно обращен к тем запретным областям знания, от которых обычные люди инстинктивно отворачиваются. Он привел меня на старое, заброшенное кладбище Морнингсайд — место с дурной славой, о котором в окрестных деревнях шептались лишь вполголоса. Говорили, что сама земля там больна и что по ночам тени между могил движутся вопреки законам оптики. 

Именно здесь, в этом гибельном месте, Уоррен обнаружил вход — провал в земле у подножия древнего склепа, который, по его убеждению, был не просто могилой, а вратами, лихорадочно описанными в одном из проклятых манускриптов, что он вывез из Египта. Мы несли с собой тяжелый телефонный аппарат с двумя трубками и мотком провода, чтобы я, оставшись на страже наверху, мог получать его донесения из недр земли, из самого сердца непознаваемого.

Мы уже приближались к зияющей пасти склепа, когда воздух, доселе неподвижный, сделался плотным и тяжелым. Его пропитал тошнотворный, химический запах формалина, смешанный с чем-то еще — с озоном после небывалой грозы и холодной, металлической пылью, не имеющей земного аналога. И тогда, в нездоровом, желчном свете ущербной луны, мы увидели его.

Из-за мраморной статуи скорбящего ангела, чье лицо было изъедено оспой времени, выступила фигура, чья неестественная высота заставила наши сердца замереть. 

Существо в строгом, черном погребальном костюме двигалось с мертвенной, нечеловеческой грацией. Он шел гигантскими шагами, но при этом абсолютно беззвучно, словно он ступал не по земле, а по самой ткани безмолвия. Шел от могилы к могиле, и его лицо, изборожденное морщинами не от старости, а от непостижимой, злобной мудрости, оставалось бесстрастным, как погребальная маска. Мы с Уорреном инстинктивно рухнули на землю за старой чугунной оградой. Мой разум судорожно пытался найти объяснение, ярлык, и в мозгу всплыло одно слово: Верзила.

Затем, словно грибница, проросшая из тлетворной почвы, появились его помощники. Из-за надгробий и прямо из разрытой земли стали выползать сгорбленные, карликовые создания, закутанные в бурые монашеские балахоны с глубокими капюшонами. Их движения были суетливыми, насекомоподобными, лишенными всякой индивидуальности. Они двигались с рабской покорностью, следуя за своим высоким повелителем.

«Картер, — прошептал Уоррен, и в его голосе смешались благоговейный трепет и первобытный ужас, — Это не тот Хранитель, о котором я читал. Это нечто иное. Космический садовник на своей грядке».

Забыв о нашем первоначальном плане, мы стали наблюдать. Высокий Человек указал длинным костлятым пальцем на свежий земляной холм. Карлики с пугающей, нечеловеческой скоростью принялись раскапывать его голыми руками, и вскоре на поверхность был извлечен простой сосновый гроб. Они отнесли свою ношу в полуразрушенную часовню в центре кладбища, и мы, ведомые проклятым любопытством Уоррена, последовали за ними, прячась в тенях циклопических монументов.