Депрессивный персонаж

Решил я, в общем, присоединиться к "депрессивному флэшмобу" от Катерины Лаптевой. Оставив за скобками себя самого (а автор так или иначе присутствует в любом тексте, будь он хоть даже от первого лица неведомой зверушки), я обнаружил, что стабильно депрессивных персонажей у меня вроде бы нет. Зато нашелся (в "Знаке Колеса") такой, которому трудно было не загрустить в силу обстоятельств: сэр Эвин ап Никлас, еще недавно старший офицер (читай: старпом) парусно-парового барка "Дон" (ага, прогрессорская АИ), по приказу капитана с позором высаженный на североафриканский берег за попытку участия в дуэли. Итак, показываю его добравшимся до портовой таверны в ближайшем прибрежном городке.

Эвин, слушая вроде бы разумные слова ливийца, невольно вздохнул. Вспомнилась вдруг собственная молодость. Начинал-то службу Эвин как раз на сторожевой яхте – на «Гвендолин», охранявшей западное побережье Камбрии и Алт Клуита от уладских пиратов, не только нападавших на торговые суда, но и совершавших набеги на рыбачьи селения. И прекрасно помнил, до какой степени неблагодарными бывали иногда спасенные ими люди – особенно богатые торговцы, лишившиеся какой-нибудь толики товара. Но сейчас те времена казались Эвину не просто давними – его не оставляло странное ощущение, что тогдашние события происходили вообще не с ним.

«Вот ведь как всё меняется! – пришла ему в голову внезапная мысль. – Еще позавчера я был вторым человеком на лучшем корабле британского флота, даже не представлял себе другой жизни, чем жизнь моряка, – а теперь вот сижу в какой-то неведомой таверне, подслушиваю чужие разговоры, любуюсь на красивую ливийку – и мне не надо никуда спешить, и голова моя свободна от корабельных забот. Ни дать ни взять праздный гуляка! И вообще, да я ли это еще?»

Между тем грек вроде бы притих. Судя по красному лицу и сдвинутым бровям, до конца он так и не успокоился, но раздувать конфликт, похоже, все-таки не собирался.

– Ладно, хозяин, бог с вами со всеми, – буркнул он и, покосившись на выглянувшую из-за плеча ливийку, хмуро договорил: – Давай наконец мое вино – и что там у тебя есть из мясного?

Вместо ответа хозяин обернулся к ливийке.

– Моника!

Та в ответ пожала плечами. Затем равнодушно спросила:

– Жареный каплун устроит?

Видимо, спохватившись, она тут же изобразила на лице любезную улыбку и продолжила, обращаясь уже к греку: – У нас каплуны самые лучшие в городе – нежнейшие, выращенные на зерне и молоке!

Чуть подумав, грек небрежно кивнул.

– Ладно, – важно произнес он. – Давай своего каплуна. На всех. – И он широким жестом показал на своих соплеменников, с явным интересом наблюдавших за происходившим возле стойки.

– Не пожалеешь, почтеннейший, – елейным тоном подхватил хозяин. – Немножко подожди, и Моника самолично подаст жаркое тебе на стол.

Грек довольно ухмыльнулся и снова кивнул. А ливийка внезапно побледнела и закусила губу.

Эвин опустил голову, с трудом сдержав тяжелый вздох. Внезапно им овладело странное, непривычное чувство, в котором самым причудливым образом переплелись облегчение и сильнейшая досада. Облегчение он испытывал из-за того, что дело вроде бы закончилось миром: всякая мысль о возможной ссоре сейчас вызывала у него острое отвращение, напоминая о недавнем происшествии на «Дон». А досадовал Эвин, как ни странно, из-за ливийки, явно чувствовавшей себя униженной и оскорбленной. По правде сказать, причину ее обиды он понимал плохо: в конце концов, обслуживать посетителей было ее прямой обязанностью. Более того, окажись эта Моника пожилой или безобразной, Эвин, скорее всего, остался бы безучастен к ее страданиям. Но ливийка была молода и хороша собой.

А пока он предавался этим размышлениям, хозяин таверны и Моника негромко переговаривались по-ливийски. Их голоса долетали до ушей Эвина, но тот не понимал ни слова: ливийским языком он не владел. Кое-что, однако, было понятно и без слов: Моника явно чем-то возмущалась, хозяин увещевал ее, успокаивал – но, похоже, без особого успеха.

Некоторое время Эвин тщетно пытался изображать безучастность. Надолго, однако, терпения ему не хватило. Не выдержав наконец, он направился к стойке и, обойдя хозяина, вплотную приблизился к Монике.

– Красавица, – обратился Эвин к ней, – плесни-ка мне кружку доброго вина – на свой вкус!

По правде сказать, знатоком вин Эвин себя не считал, да и вообще не был таким уж любителем напитка из перебродившего виноградного сока. В его семье хранили память о временах, когда зимы на Придайне были теплее нынешних и даже в самых северных бриттских королевствах росла виноградная лоза. Но времена те остались в далеком прошлом, и до первого дальнего морского похода Эвину доводилось пробовать вино лишь на больших праздниках да еще в церкви – причащаясь. Впоследствии, бывая в южных портах, Эвин к вину все-таки привык, но, по правде говоря, куда больше ему нравился родной ячменный, сваренный с ароматными травами эль. Но правильного эля в этих южных краях было не найти никакими силами – не мог же Эвин счесть за таковой египетскую бурду! А сейчас он заговорил с ливийкой, в общем-то, и вовсе не ради вина.

Его нехитрая уловка вроде бы сработала. Не успел Эвин сказать и слово, как оба – и хозяин, и Моника – дружно замолчали. На мгновение Моника растерянно застыла, но тут же опомнилась.

– Сейчас-сейчас, эр офицер... – торопливо заговорила она. – Есть выдержанное красное из нашей лозы – оно не уступит ни таррагонскому, ни даже фалернскому... – Легкий ливийский акцент звучал в ее устах сразу и трогательно, и притягательно.

Не особо задумываясь, Эвин кивнул в ответ. Правда, уже в следующее мгновение он опомнился – и забеспокоился. Вспомнилось вдруг, что про мавретанские вина ходили странные, противоречивые слухи. Кто-то расхваливал их вкус, ставя выше италийских и иберийских, кто-то же считал их чуть ли не подделкой, уверяя, что местные виноделы смягчают их вкус гипсом и известью. «Надо было заказать что-нибудь с того берега», – с запоздалым сожалением подумал Эвин. Однако Моника уже возилась с кувшином возле большой бочки, и останавливать ее не хотелось. «Все равно не разберусь», – решил он наконец и мысленно махнул рукой.

– Не сомневайся, эр офицер, – вдруг послышался рядом голос хозяина таверны. – Дурного вина я не держу. Здесь не Египет и не Сирия: мы гостей не обманываем!

«Эр офицер... Второй раз уже так называют, а я...» – Вздох Эвин снова сдержал, но досады, похоже, скрыть не сумел.

– Твое вино, эр офицер, – выдернул его из размышлений в реальность хозяин. – Не грусти, развейся. Еще что-нибудь желаешь?

Эвин покачал головой. Голода он сейчас не испытывал, а наедаться впрок не хотел. Однако пахло из кухни, конечно, завлекательно. И, наверное, заговори сейчас с ним не хозяин, а Моника, он бы не устоял. Но та молча стояла за стойкой.

Хозяин назвал плату. Вино оказалось дороже, чем Эвин рассчитывал: целых двенадцать фоллов. «Ишь ты, почти по-столичному», – пришла ему в голову насмешливая мысль.

Монеты хозяин принял не сразу: он долго взвешивал их на ладони, внимательно рассматривал отчеканенные на них профили Гулидиена ап Ноуи, верховного короля Конфедерации. Эвину показалась в этом невероятная, жуткая провинциальность. «На зуб не попробовал – и на том спасибо!» – подумал он с раздражением.

– Так ты, выходит, британец? – задумчиво произнес вдруг хозяин и тут же продолжил: – Хорошая страна, говорят, – а я в ней так и не побывал. Эх...

Слова хозяина ожгли, словно соль, высыпанная на свежую рану. Эвин сморщился, стиснул зубы. Он и без того понимал, что после пережитого позора и унижения уже не сможет вернуться на Придайн, но только теперь по-настоящему осознал непоправимость случившегося.

– И правда, не грусти, офицер, – вдруг вмешалась до сих пор молчавшая Моника. – Свет не сошелся ни на Оловянных островах, ни на военной службе. Здесь на купеческих кораблях всегда рады умелым морякам.

Услышь Эвин эти слова от кого-нибудь другого – он, наверное, схватился бы за оружие – за возвращенный ему напоследок Гарваном морской офицерский палаш. Но голос ливийки был таким напевным, таким чарующим, таким манящим...

– Я подумаю, Моника, – сдержанно ответил Эвин, назвав, сам того не заметив, ливийку по имени. Та загадочно улыбнулась в ответ.

– Вон там есть свободное место, эр офицер, – вдруг со странной поспешностью вмешался хозяин и указал рукой на стоявший в дальнем углу совершенно свободный столик. – Если хочешь насладиться вином в уединении – поторопись!

 

* * *

 

На вкус вино оказалось непривычным: оно было очень сладкое, слегка терпкое и почему-то отдавало цитроном. Беря пример с греков, Эвин честно попытался пить его неспешно, наслаждаясь вкусом, но уже после третьего глотка не выдержал и, махнув рукой на приличия, залпом опустошил кружку.

Это оказалось ошибкой. Впечатления крепкого вино вроде бы не производило, однако Эвин то ли выпил его слишком быстро, то ли напрасно пренебрег закуской. Так или иначе, но очень скоро хмель ударил ему в голову.

Сначала настроение у Эвина даже улучшилось. Почти забытое чувство свободы не просто вернулось – оно овладело им всецело.

– Эй, парни! – воскликнул он воодушевленно, обращаясь прежде всего к матросам, но и к греческим купцам тоже. – Представляете: я больше никому ничего не должен! Ни-ко-му! Ни-че-го! Завидуйте же мне, глупцы!

Ответом Эвину было молчание. Греки вообще никак не отреагировали на его слова, матросы, в большинстве своем, – тоже, и только детина, недавно вступавшийся за ливийку, отставил кружку и уставился на него тяжелым взглядом.

«Тьфу ты, ну что за люди тут: нормального камбрийского языка не понимают!» – внезапно сообразил Эвин и невольно скорчил презрительную гримасу.

– Эй, ты чего тут нас дураками обзываешь? – вдруг произнес детина на ломаной «морской» латыни и медленно встал из-за стола.

Эвин мутным взглядом уставился на детину. Фигура того казалась ему сейчас зыбкой, нечеткой, она то двоилась, то расплывалась. Неожиданно в руке у детины что-то блеснуло. «Нож, что ли?.. Неужели опять поединок? Не хочу!» – обреченно подумал Эвин, а ладонь его уже тянулась сама собой к эфесу палаша.

Еще через мгновение Эвин поднялся на ноги. Тут же голова у него закружилась, а пол таверны покачнулся, словно корабельная палуба во время шторма. Эвина, однако, это не остановило. «Эка невидаль: что я, морской качки не видывал?» – ухмыльнулся он и, слегка пошатываясь, двинулся детине навстречу.

Дальнейшие события произошли с невероятной быстротой. Вслед за детиной со своих мест сорвались остальные моряки. Им наперерез бросился хозяин таверны. А еще через мгновение чьи-то цепкие руки обхватили сзади плечи Эвина. Тот попытался высвободиться, возмущенно выругался.

– Тише, тише, миленький... – послышался рядом с его ухом горячий шепот.

«Моника... – запоздало сложилось в затуманенном сознании Эвина. – Красивая Моника... А я ее чуть не пришиб!»