Диалоги с тенью

о природе дара. Новый персонаж, пока предпочитающий оставаться в тени, мягко подводит Марго к серьёзным переменам, задавая ей непростые вопросы. Он точно знает, что правильно заданный вопрос уже содержит в себе половину ответа...

Сумерки над Свислочью были её единственным сакральным временем, временем тайных литургий, когда границы между мирами истончались и Навь с Явью почти сливались воедино. Длинные тени, словно чернильные кляксы, растекались по городу, поглощая уродливые новостройки на берегу, а последний багровый отсвет на воде, подобно капле расплавленного золота на бархате, мысленно дорисовывался в идеальную, выверенную до миллиметра композицию. Это был беззвучный приказ, зов, от которого в её ледяных жилах пробегала странная вибрация, похожая на то, что смертные называют вдохновением. У Марго не было иной мастерской, кроме территории её посмертия — этой реки, ставшей и кистью, и красками, и вечным этюдником.

Она стояла по колено в воде, неподвижная, как древняя каменная цапля, забытая богами на отмели. Тёмный шёлк балахона, промокший и отяжелевший, облеплял её ноги, словно вторая кожа, мерцая в сумеречном свете таинственным блеском. В густой копне каштановых кудрей, похожей на диковинное гнездо, запуталась стрекоза. Она время от времени начинала возмущённо трещать своими опаловыми лопастями-крылышками, но Марго не замечала этого, как не замечала и того, что мелкие рыбёшки, приняв её за водяное растение, нежно щекотали плавниками её окоченевшую кожу. Её сознание парило там, на зыбкой границе двух стихий, где рождались новые миры.

Марго водила по поверхности воды длинными тонкими пальцами, унизанными причудливыми кольцами из речного жемчуга и потускневшего серебра. И за ними, послушные её воле, тянулись мерцающие полосы фосфоресцирующего света — не просто следы, а целые вихри цвета: аквамариновые спирали, фиолетовые завитки и золотые брызги, танцующие в такт биению невидимого сердца. Они складывались в мимолётные, причудливые узоры — лица давно ушедших, очертания затонувших лодок, фантасмагорические пейзажи иного мира — и таяли в то же мгновение, не успев закрепиться в памяти бытия, оставляя после себя лишь горьковатую сладость невозможности.

В воздухе над самой водой, словно рои оживших звёзд, кружила стайка блудничек — блуждающих огоньков. Они, в отличие от людей, видели всё и не просто наблюдали за каждым движением её рук с почтительным трепетом — они живо интересовались, устраивали нечто вроде тихих дискуссий, меняя частоту своего мерцания. А потом пытались воспроизводить её сиюминутные картины, отображая их в сыром вечернем воздухе дрожащими светящимися точками. Их подражательные узоры получались угловатыми и примитивными, как детские каракули, но в этом наивном, усердном мерцании читалось искреннее, почти болезненное восхищение гением места, который снизошёл до того, чтобы творить на их заболоченной, забытой всеми части этого странного мира.

Тёмный силуэт отделился от ствола старой ивы, будто сама ночь обрела форму и волю. Он приблизился бесшумно, не нарушая ритуала творения — просто замер рядом, на расстоянии вытянутой руки, став частью сумеречного пейзажа, его тёмным стражем.

При его появлении стая блудничек вспорхнула, словно россыпь испуганных светлячков, и мгновенно рассеялась в наступающих сумерках, оставив после себя лишь лёгкое потрескивание, похожее на звук лопающихся мыльных пузырей.

Марго не повернула головы, продолжая водить пальцами по воде и выписывая новые узоры.

— Опять пришёл, мой неутомимый оппонент? Искать бреши в моей броне из обид? — её голос прозвучал холодно и отстранённо. — Она непробиваема, предупреждаю. Её ковали столетиями.

— Позвольте... — пробормотал незваный гость, и его пальцы, тонкие и бледные, ловко высвободили из тёмных кудрей незадачливую стрекозу. Та взмыла в воздух, гневно трепеща хрустальными крыльями, и исчезла в сумерках, оставляя за собой серебристый след, похожий на забытую ноту.

— Вы снова рисуете, — продолжил он, констатируя факт, и в его голосе прозвучала тёплая нота, словно он говорил о чём-то живом и дорогом.

Марго дёрнула плечом, и с него скатилась капля воды, превратившись на лету в крошечную жемчужину и канув в тёмную воду.

— Я всегда рисую. Даже когда не касаюсь воды. Даже когда в моих руках нет блокнота и карандаша. Просто никто не видит. Тут все слепы.

Собеседник мягко улыбнулся, но в его улыбке мелькнуло что-то древнее и печальное, будто отголосок далёких веков.

— Слепота — удел многих. Но разве это умаляет ценность самого света? Разве луна перестаёт быть прекрасной, если на неё никто не смотрит?

«Русалья река», https://author.today/work/500365