Маленькая попытка написать роман за месяц Глава 21 Убившихся об стену – не воскрешу!

Круг двадцать первый. Убившихся об стену – не воскрешу!

Больше всего люди интересуются

тем, что их совершенно не касается.

Бернард Шоу

«Кали-Ола». Город №3. Площадь Четырех

Серега опять уехал. Бросил меня и уехал. На его месте я бы тоже уехал, после той твари. Забыться, исчезнуть, жрать виски, лишь бы больше не помнить увиденное. Щупальца, много щупалец и слизи. Меня стошнило, пусть и видел это издалека. Мне хватило. Еще раз стошнило по возвращению в руины кафе. Господи, спасибо тебе, что послал его. Василий прибыл сразу за мной в кафе, поругался на отсутствие Маши (вообще хорошая девушка, так думаю) и принял прибывших спасателей. На мои вопросы: где Маша? Василий ответил: «Наверное, повстречала принца на белом коне или всадников».

А кто такие принц или всадники? Большой-большой секрет. 

– А что ты скажешь? Мой внутренний голос. 

– А я промолчу, Паш. Тебе понравилось Его чудо? Убить последнего бога Земли. Теперь все сердца человеческие наши.

– Эта тварь была богом?

– Эта тварь была.

Была, была. У меня была причина уйти из «Шахри», мне там плохо. И Василий сказал: «Иди и не греши», хотя он по-иному сначала сказал, но потом именно так повторил. Хоть штаны переодеть дал. И чтоб полиции не попадался, мое лицо вроде как уже примелькалось у них. Василий мне еще на лицо белую ленту нацепил, мол, это помешает камерам на улице меня опознать.

Ай!

На меня налетел мужчина и даже не извинился. 

Ой!

Еще один, в балахоне с рисунками в виде ключей. Этого трясет, это прямо видно, но идет быстро. Я остановлюсь и постою вот тут, рядом с мусоркой, пока они все пробегут и пройдут мимо. 

– Христос, мы идем! Спасайся, пока можешь! – это пьяный прошел мимо и бросил пустую бутылку в витрину у меня за спиной. Ай! Стекла. И не понял, как побежал. Наперекор толпе бежать нельзя – значит, по потоку. Влился чешуйкой в сие змеиное тело спешащих масс. Улица подхватила меня и вывела на большую площадь, ставшую маленькой от избытка людей. Их тут как сельди в бочке, только стоят они кругами. Раз, два и так много. Между кругами полиция и камеры и еще какие-то приборы. Вот меня и других людей просят подвинуться. Эту фразу я уже выучил в «Шахри», да и повторяют ее на трех языках.  Двигаемся, неохотно, но нас отжимают, и тогда на площадь спешат пары в белых халатах. Каждая из пар несет носилки с… не хочу думать, с чем или кем. Чем-то пустым внутри. Люди светятся: светло-красное – гнев. Ядовито-зеленое – страх. Другие эмоции. Вижу и пару образов, исключающих в себе человеческое: далеко-далеко от меня, это не так страшно, раз далеко, стоит человек-дракон. Еще дальше девочка, состоящая из красок, почему-то знаю: на ней красные кеды, хотя ног её мне точно не видно. Девочка рисует, да, прямо тут на площади. Уличная художница. Надо потом взглянуть на её картину. Если проберусь к ней. Тесно. Нечем дышать.    

На площадь внесли тела погибших в недавнем теракте на пристани. Носилки с трупами разместили вокруг саркофага Заранда Ти-Оконола. Застрелившийся в прямом эфире «Первого» казался мне улыбающимся прибывшим к его «двору» жмуриком, и черная дыра в его виске напоминала жуткий смайлик.

Сын человеческий появился с северной части площади, там, где раньше стояла триумфальная арка. Зрители зачем-то зааплодировали, Савва и головы к ним не повернул, только трое учеников его внимательно окинули взглядом собравшихся. Строгий деловой костюм назвавшегося сыном Божьим, переливался оттенками серого и серебра на солнце. Строгий карий взгляд был устремлен к трупам и спешащим убраться с дороги почти бога работникам морга. Ученики Саввы, как строгие учителя на экзамене, пошли среди рядов мертвых, помазывая им лбы кровью, данной им учителем из собственных жил.

 И когда сие помазание было законченно, Савва развел широко руки и сказал громко и четко: «Вставай!» И они начали воскресать, вставая от земли. Руки, ноги их, обожженные, расплющенные, поломанные, разбитые – срастались и исцелялись. Раздутые животы выпускали воздух, сбрасывая гной. И Он ходил меж них и смотрел и говорил подбадривающее: 

– Вставай, вставай, полежали во смерти и будет. Я ад истребил. Нечего вам его заново наполнять. А ты чего лежишь, мальчик?

– А я, дяденька, не хочу вставать. Мне мертвым побыть охота. Мертвые уроки не делают и мусор не выносят. Лень мне оживать.

Тогда Он улыбался и говорил: лень – болезнь душевная, рана, не проходящая и временем не лечимая. Тут и я тебе не Спаситель. Только вон там матушка твоя подняться никак не может. Рукам и ногам её лень слушаться, и, хотя сердце её к тебе и для тебя спешит подняться, только, боюсь, так и останется она среди мертвых. 

И мальчик слушал и понимал. Быстро поднявшись, побежал он искать мать свою. Хотя не было матери там его, и был он сиротой, но, найдя некую женщину, сказал ей: ты мать моя?

И прослезилась женщина, и созналась, что бросила дитя свое много лет назад на произвол судьбы уличной. А теперь сына родного узнает в мальчике. Так и было, а если и не было – пусть так и будет. Одной кровью причастились эти люди, одной кровью полнятся во Христе теперь. И пусть кровь пролитая была их собственной, а помазаны кровью Спасителя, но  то теперь мать нашла сына благодаря Ему, и многие другие в толпе воскрешенных узнавали дальних родственников, потерянных друзей и знакомых. Словно смерть собрала их, как работник программы «Жди меня» на эту встречу из дальних и ближних уголков Земли и системы Солнечной. 

Толпа зевак заполнила площадь, наблюдая и внимая происходящему. И мигом был узнан Савва и ученики его, как Спаситель и его посланники-апостолы. Зашумела толпа, познавая какое чудо было здесь совершенно и робко просила повторить его или свершить новое чудо.          

– Воскреси меня, меня воскреси, Спаситель! – мужчина поднял руки вверх, призывая Савву обратить на него внимание. И как только названный им Спасителем повернулся и нашел ищущего внимания его, то мужчина побежал, продолжая размахивать руками. Побежал к ближайшей стене, где, словно специально выпячивал острый кусок вырванной из неё же – арматуры. Раз… мужчина повисает на прошедшем его тело насквозь искореженном металле. От груди и дальше – торчит из спины окровавленная железка. А белый лоб в последнем своем движении ударяет о стену, сдирая на себе кожу об пыльные кирпичи. 

Еще несколько человек уже спешат повторить подвиг самоубийцы, находя острые предметы и выпирающие кирпичи.

Только звучит раскатисто голос Христа: «Убившихся об стену – не воскрешу!»

 Замирают в недоумении те, кто спешил убиться и быть воскрешенными. Остается одиноким первый самоубийца. Только его тело так и будет свисать с железа, упершись лбом в стену, как наказанный или обидевшийся на весь мир ребенок, которому так и не показали обещанное настоящее чудо.  

Смыкалась плотней толпа, кольцами сходясь вокруг вернувшихся с того света. Лишь одна фигура убегала с площади, как можно дальше, лишь бы не видеть. Не видеть… золотой город над площадью, не отбрасывающий на землю тень. И яркие комки огня, заменившие в поднимающихся мертвецах души. Пустые тульпы… наполненные чем?

Там же

– А сам Заранд не встал. Смотри, он лежит и не шелохнется, – Мария тычет совершенно по-детски пальцем в центр площади. 

– Этот ему не указ, – всадник не смотрит на площадь, ему куда интересней что-то в небесах. Странный малый этот принц, огромный любитель поэзии о войне, голоде, болезнях и любви. Не от того ль, что любовь столь легко рифмуется с кровью. 

– Мы тут надолго? 

– Сейчас. Да, вот сейчас. 

– А у меня есть новые строчки. Проч…

– Прочти.

– А ты услышишь? Шумно тут.

– Находясь в громе разрывах ракет у Юпитера, слышал оттуда доносящиеся слова матери собственному ребенку: «Потерпи, умирать не страшно. Лишь бы не похоронили заживо».

• Поняла, поняла. Слушай…

Вот будет час:

Бог выйдет на балкон,

Забьют колокола

Тревожный перезвон,

И всадники в саду

Вдруг пустятся в галоп.

И кто-то в тишине

Нечаянно шепнет:

«Забавен этот свет…»

– Но вам пора на тот, – сквозь девять кругов толпы выезжает всадник на вороном коне. Оживший Заранд, с все той же дырой в виске.

– Ты раньше срока, – мой принц отдает ему весы и письмо, и тот принимает их.

 – Я проголодался.

Меня подсаживают на белого коня. Цепляюсь за всадника, сидеть удобно и мне хочется свою такую лошадку – наверное, взяла бы черного цвета. Секундная заминка: принц и Заранд кланяются какому-то смуглому мужчине, одиноко стоящему позади толпы. И вот мы втроем уезжаем с площади, и толпа не следует за нами.