Детский концлагерь в Вырице

Когда писал про оккупацию Гатчины, упомянул концлагерь в Вырице и сказал, что тема достойна отдельного поста.

Вот, собственно, он.

Уверен, каждый хотя бы мельком слышал про концлагерь в Саласпилсе, прославившийся тем, что детей там умерщвляли путём выкачивания крови для нужд немецкой армии (почему-то всегда казалось, что для переливания — но пишут, нет, для создания противотифозной сыворотки). При этом сам я лично про другие случаи не слышал и даже не представлял, что нечто подобное было в Ленинградской области, пусть и куда меньше масштабом.

Да и мало кто знал в течение довольно длительного периода времени, кроме бывших заключённых лагеря.

Помог случай, после которого директор одной из школ Б. В. Тетюев вместе со своими педагогами и учениками занялся поиском информации и выживших узников.

Весной 1960 года в поселке случилось ЧП. Разлившаяся после обильного таяния снега река Оредеж сильно подмыла берега, обнажив в размытом грунте детские скелеты. Случилось это как раз в районе пионерского лагеря «Костер»…

В результате поисков выяснили, что, когда в январе 1944 года Вырицу освобождала 72-я дивизия, разведчик Петрук обнаружил в безлюдном поселке лагерь, «в котором находилось еще 50 живых детей, изможденных и больных».

… узнали о местонахождении более 200 детских могил. В 1964 году были произведены вскрытия останков умерших в лагере детей, похороненных на лагерном кладбище. Все они были перезахоронены рядом с Вырицким кладбищем на Сиверском шоссе. На могиле был установлен памятный «солдатский» обелиск.

И это нашли, судя по всему, всего лишь одно из массовых захоронений, относившихся к детскому концлагерю.

Хотя сами немцы трусливо называли всё это «детский дом» или «приют», и всем строго-настрого запрещалось произносить слово «лагерь». Но суть совершенно та же: колючая проволока и бараки— ведь добровольно туда никто не попадал; наказания по поводу и без; карцер, очень скудное питание, принудительная работа, крайне высокая смертность и регулярный забор крови у некоторых узников (правда, судя по всему, такой массовости как в Саласпилсе не было). «Иногда детей уводили куда-то якобы для лечения, а назад они не возвращались» (отсюда). После забора крови дети теряли сознание. «Понимали, что произошло, только по шрамам и забинтованным рукам» (отсюда).

Ну и за побег, как я понял, всё же не расстреливали, хоть расстрелами и пугали — в воспоминаниях выживших узников такого нет, только различные другого рода наказания, вроде сидения в карцере с крысами.

Детей свозили из прифронтовых областей под Ленинградом, чтобы не мешались под ногами и приносили хоть какую-то пользу рейху. Очень прагматичный немецкий подход, когда используется каждый, даже самый незначительный и сомнительный ресурс, и выкачивается из него всё, до последней капли, иногда — в буквальном смысле. При этом, на поддержание самого ресурса тратится самый минимум…

В этом разрезе начинают казаться странными якобы имевшие место заявления, что де немцы не использовали трофеи, в том числе французскую/польскую бронетехнику. Если они даже детей использовали на полную — что там говорить о реальном, ездяющим и стреляющем, железе?

Вот, например, описан один из типичных методов использования немцами местного населения:

Немецкие солдаты собирали нас и заставляли сидеть вдоль железной дороги, чтобы наши самолёты не бомбили, а партизаны не взрывали железнодорожные составы, в которых немцы подвозили горючее для аэродромов… Бывало, пройдёт один состав — нас запирают в сарае до следующего…

Потом этих «сидельцев» загнали в лагерь.

При этом часть из оказавшихся там детей и правда была бездомными, но многих отбирали у родителей. «Только из поселка Мга привезли целый детский сад — 60 детей пяти-шести лет». В самой Вырице строили дорогу, и пока родители занимались каторжным трудом, их дети сидели под присмотром — и тоже приносили хоть какую-то пользу.

Комнедантом был некий Дель-Фаббро, разъезжавший на тройке с бубенцами, носивший пенсне и хлыст (ну просто эталонный фриц — к счастью, отловили, казнили), у него были помощницы из местных — Мария, Тамара и Вера, причём последняя отличалась особой жестокостью.

Спустя много лет ее случайно встретил в поезде бывший узник по прозвищу Леша-партизан — мальчик, который не раз получал от нее по 25 ударов розгами. Во время трудовых повинностей Леша „приворовывал“ мелкий картофель и другие овощи, которые собирал для младших воспитанников. Увидев и узнав своего палача, он вызвал милицию. Вере по заслугам дали 10 лет лагерей.

Вот интересно — не амнистировали ли эту кровопийцу потом при Хрущёве, как многих других преступников?

И ради справедливости надо замктить, что даже несмотря на фигуру этой Веры, большинство женщин-воспитательниц всё же пытались хоть как-то помочь и облегчить малолетним узникам страдания. В основном они были местные, врачи, тоже изо всех сил пытавшиеся смягчить жизнь детей — военопленные. Жители (в основном, жительницы Вырицы) тоже помогали, как могли, зачастую подвергаясь за это наказаниям со стороны немцев.

Дальше предлагаю просто глянуть на воспоминания очевидцев.

Жительница поселка Вырица Нина Ивановна Дубинина, 1933 года рождения:

В Вырицу, в детский концлагерь, захватчики свезли детей со всей Ленинградской области. Попали и мы туда с братишкой. Ребята постарше с утра до вечера работали на полях бывшего совхоза „Володарский“ — пололи грядки, собирали камни. Нередко детей выгоняли в леса в окрестностях Вырицы и заставляли собирать мусор.

Лагерные надзиратели были из местных, начальство — немцы. Наказывали маленьких узников за любую провинность. Как-то выдернула брюкву, чтобы съесть — мне по руке плеткой. В другой раз прибегают девчонки: «Нина, твоего брата привязали к будке на цепь». Оказывается, он, играя, поссорился с другим мальчиком и… укусил обидчика. Раз кусается, рассудили «педагоги», пусть, как собака, сидит на цепи. Это в два-то года! Насилу уговорила старшую надзирательницу освободить малыша. В свои восемь лет я ухитрялась добывать еду для брата, иначе он бы не выжил. Кормили лагерных детей похлебкой из турнепса, баландой из пережаренной муки — малосъедобным «клеем» для желудка.

Мама наша в годы оккупации занималась каторжным трудом — вместе с другими женщинами строила дорогу на Лисино-Корпус, вручную вколачивая в землю тяжелые деревянные чурки. Как-то целая гора этих чурок накрыла ее, рухнув с грузовика, — после войны это аукнется тяжелой травмой позвоночника и полной неподвижностью длинною шесть лет… Папа в неполные тридцать лет погиб на фронте. Незадолго до освобождения Вырицы мама украла из лагеря сначала меня, а потом и брата. Рядом с нашим домом она загодя выкопала окоп, там мы и скрывались, и ночевали, готовили немудреную еду — дело было осенью. Сверху окоп накрывался огромной картиной «Девятый вал» Айвазовского, довоенным украшением нашего жилища, давным-давно выброшенной оккупантами на улицу.

Но, в конце концов, немцы все-таки выследили нас, схватили и увезли в Прибалтику. После освобождения мы возвращались назад в родную Вырицу целую неделю — без денег, одежды, еды. В поселковом совете маме выдали временные документы, и ей приходилось раз в два-три месяца отмечать их. Как нас только там не обзывали! Немецкие прихвостни и похуже… Умоешься горькими слезами и живешь дальше… Рассказывать о пережитом было нельзя. Тема детского ада стала запретной на долгие годы.

Г. Г. Левченко, в девичестве Иванова, 1929 года рождения:

В сентябре 1942 года нашу семью: мать, Иванову Елизавету Лаврентьевну, и нас, четверых детей: Галину, Нину, Александра и Павла — принудительно вывезли из Мгинского района и направили в детский лагерь в пос. Вырица. Лагерь был обнесен колючей проволокой и забором, кругом был лес. Мы были предупреждены, что за уход из лагеря полагается расстрел. Нас с десяти лет гоняли на работу на поля, в лес, в овощехранилище на территорию бывшего совхоза им. Володарского. Кормили похлебкой из турнепса. Иногда приходил врач, делал нам уколы с неизвестной целью…

В. К. Дедова, в девичестве Чепп, 1928 года рождения:

Нас, трех сестер — меня, Лиду и Нину — привезли в Вырицкий детский лагерь в сентябре 1942 года. Немцы собрали нас сначала во Мге, затем всех погрузили в эшелон и привезли в Гатчину, а потом на грузовиках — в Вырицу. На территории лагеря находился двухэтажный дом и несколько бараков. Грудные дети в основном умирали, особенно те, которые были без родителей. Мы работали в лесу и на полях с надзирателем-литовцем. Немец, которого звали Бруно, ходил с плеткой и жестоко наказывал за неповиновение…

Валентина Гавриловна Белезенкова, 1932 года рождения, довоенная жительница Тосненского района:

Из родной деревни, по сути дела, с фронта, 16 сентября 1942 года немцы вывезли нас — мать и четверых детей — в Вырицу, в детский лагерь принудительного труда. Все ребята — „мал мала меньше“: мне десять лет, брату Семену — девять, Наде — четыре года, Тане — год. А отца с братом гитлеровцы с семьей не отпустили — заставили перегонять скот в Тосно. В детдоме старших отправили на работу: мы убирали урожай, возили из леса дрова, летом пропалывали морковку, свеклу, турнепс. Чистили на кухне картошку на весь лагерь, но не имели права ничего съесть. Кормили нас впроголодь. Правда, заставляли молиться — утром и вечером, перед едой и после. Мама трудилась в подсобном хозяйстве и жила напротив, через речку. Я отчаянная, смелая была — много раз удирала к ней, за что наказывали немилосердно. Как-то раз сутки отсидела с крысами в кочегарке.

И ещё, россыпью:

Маму пускали на территорию лагеря только, чтобы кормить грудью младшую сестру. Но молока не хватало, и сестра вскоре умерла. Её закопали за оградой лагеря.

В Вырице не раз сидел в бункере (карцере), когда не так сказал, не так пробежал. Я не могу сказать, что в лагере брали кровь. Но моя сестра Лена Рослова умерла там, в лазарете. Говорила: „Саша, возьми меня отсюда. У меня уже и крови нет, а они все берут“. На следующий день ее не стало.

Тяжелей было маленьким. Они чаще умирали, их хоронили за оградой… Маленькие перед обедом садились к окну, которое выходило на кухню, и ждали очередной раздачи еды. Все слушали возглас: „Несут!“ За малейшую провинность нас наказывали. Помню, как, работая на картошке, мы взяли несколько картошин для малышей. Когда возвращались мимо немецкой комендатуры, несколько немцев вышли и стали нас обыскивать. Нас отправили в холодный бункер. Помню ужас, когда мы ждали: что с нами будет. Но нас отпустили, ведь мы, работники, были нужны. Старшие дети состояли на учете в немецкой комендатуре, куда нас иногда водили отмечаться. А с четырнадцати лет отправляли уже в Германию.

Валентин Оскарович Талызинцев:

В Вырице был своего рода перевалочный пункт: кто постарше да посильнее, того отправляли на работы в Германию. Я оказался в Лейпциге на кирпично-черепичном заводе. Малолетние ребята, надрываясь, возили на себе вагонетки с грузом весом в тонну и обратно. И так каждый день. Убежать невозможно — до дома далеко, хотя некоторые убегали, но их находили неподалеку и убивали на месте… Нас освободили американцы в 1945 году.

Об этом редко вспоминают — но у многих, попавших под окупацию, образовались серьёзные пробелы в образовании. Ведь школы не работали, немцам не нужно было образованное население.

Немцы разрешали приходить в лагерь местной пожилой учительнице, которая обучала детей основам грамоты. После окончания войны ее обвинили в пособничестве фашистам и называли предательницей. Учила детей писать и читать лагерная няня А. С. Автономова, бывшая учительница. На Рождество надзиратели заставляли детей учить на немецком языке песню о елочке „О, Танненбаум“.

Нина Кайгородова:

Я была столь тощей, что легко пролезала в форточку. Из-за этого меня использовали ребята постарше, чтобы открыть карцер, пока надзиратели не смотрят. Со второго этажа меня спускали вниз, через форточку, в карцер. Это было опасно. От такого подтягивания у меня до сих пор болят руки. Потом меня с мамой отправили в Германию. В дороге я потеряла туфлю. Мама нашла какую-то маленькую туфельку, на три размера меньше, втиснула в неё мою ногу, и так я и ходила несколько месяцев, — даже на ночь не снимала обувь, словно срослась с ней. Только когда вернулись домой, бабушка сказала: „Нинушка, разуйся, ведь война кончилась“. Ноги у меня так и остались детские, 32-го размера. Но мне ещё повезло: ведь сколько детей в лагере погибло… Знаю, что по ночам многих увозили куда-то, и они пропадали бесследно, — что с ними было, не знаю…

Когда разгорелась эпидемия тифа, комендант объявил, что если она не прекратится, барак вместе с детьми сожгут. Боясь этого, лагерный врач записывала неправильные диагнозы и причины смерти: травмы черепа, ангины, ветрянки. Несколько больных детей спрятали в бане. К счастью, эпидемия стихла, хотя и унесла много детских жизней.

Валентина Павловна Попова, 1936 года рождения:

Много страшного сохранила детская память. Одна эпидемия тифа, косившая всех без разбора, чего стоит. Заболевших детей держали в палате под немецкими шерстяными одеялами. Мы лежим, разметавшись в горячке (температура — за сорок), а огромные вши шевелятся в каждой складке покрывала и ползут, ползут. И нет сил отогнать ненавистного врага! Электричества тогда не было, одеяла проглаживали раскаленными докрасна утюгами с углем. Это помогало, но ненадолго, и насекомые снова вылезали из всех щелей.

Надежда Петровна Окулич, попала в лагерь в возрасте около трех лет:

Родителей своих я не помню, знала только, что отец был партизаном. Когда по Вырице кинули клич, что привезли детей, голодных, холодных, — в концлагерь вместе с другими местными жителями пришла женщина. Она принесла какой-то еды. Не знаю уж, что мне почудилось, но я вдруг выскочила из толпы малышей: „Мама, мама!“… До войны она была судьей, добрая, отзывчивая, справедливая. Посоветовавшись с близкими, она решила меня удочерить…

Когда моя будущая мать пришла опять, я исчезла. Обыскав весь лагерь, она обнаружила меня полуживую… на горе детских трупов — немцы выкинули умирать. Детей только что куда-то увозили, по-видимому, брать кровь. После этой «процедуры» я совершенно ослабела, не могла держаться на ногах. И меня поспешно выпроводили на тот свет. Но мама отвоевала меня у смерти, принесла домой на руках, долго выхаживала, кормила с ложечки…

В. К. Чепп:

Перед отступлением в ноябре 1943 года, немцы вывезли из лагеря часть старших детей и несколько многодетных семей. Осталось 30-40 детей-сирот, мало трудоспособных, и несколько взрослых с их детьми. И нас перевели в другое помещение — небольшое двухэтажное здание у впадения Мельничного ручья в Оредеж. В этом доме был большой подвал, где мы прятались от обстрелов перед приходом наших бойцов-разведчиков в январе 1944 года. После освобождения Вырицы, уже в феврале 1944 года, безродных детей (человек 30) собрали и увезли в областной детдом в Ленинград. В приемнике нам дали справки, что мы привезены из Вырицы, но в них ничего не сказано, где именно мы находились при немцах.

Только в 1993-м специальная комиссия признала существование «детского лагеря принудительного труда», до этого факт не признавался и замалчивался — лагерь не попал в список среди других 359-ти зафиксированных Чрезвычайной комиссией после окончания войны, и чтобы валсти официально признали его существование, потребовались немалые усилия.

(Взято в основном на сайте Гатчинской правды).

Пока собирал информацию о концлагере, много начитался также о том, что после войны бывшие узники, как жители оккупированных территорий (и как работавшие в Германии), оказались поражены в правах. Тут, правда, больше про тех, у кого оставались родители.

Местные жители сразу нас восприняли в штыки, называли немецкими ублюдками, изменниками родины. Некоторые прямым текстом говорили, что нас надо было расстрелять. В Ленинграде нас не пустили в квартиру. Их заняли дворник и завхоз, они нас выгнали. Получить повышение на службе, продолжить обучение таким, как мы, было невозможно.

Мы приехали — местные жители даже не смотрели на нас, обзывали. Это притом, что у меня в лагере брат погиб от туберкулеза. Я не заразилась, но немцы мне всю жизнь испортили! А после этого свои же называют предателем.

В целом, как понимаю, в советское время о таких вещах говорили очень неохотно, как и о теме потерь в Великой Отечественной. Связанные с концлагерями памятные знаки на территории Ленинградской области начали появляться в основном в перетсройку/в 90-е. Стать «жителем оккупированных территорий» — не значило ничего хорошего, причём без разницы, в концлагере ты сидел, или в самом деле улыбался немцам. И если в отношении бывших военнопленных такое отношение ещё как-то можно понять (хотя тоже не всё однозначно, многие попадали к немцам банально раненые, или когда боеприпасов не оставалось, и после окончания войны как мне кажется можно было все эти суровые меры хоть немного смягчить), то вот не успевшие/не сумевшие эвакуироваться мирные жители, которые вынужденно сотрудничали с немцами, чтобы просто не подохнуть с голоду — эти-то в чём провинились? Честно говоря, не понимаю. Пусть среди них и были неоднозначне случаи, вроде описанного мной в основном посте Гатчина — город-концлагерь, но нельзя же всех под одну гребёнку, даже без минимального разбирательства. Такое отношение могло оправдать отсутствие достаточных средтсв и компетентных людей (что и правда имело место сразу по окончанию войны), но потом-то ещё почти 50 лет можно было потратить на то, чтобы разобраться со всем уже не спеша, с чувством, с толком… Но это, видимо, было уже никому не нужно, как и поиск захоронений времён Великой Отечественной и сбор останков павших воинов (до появления поискового движения этим никто не занимался толком на государственном уровне, а на бытовом так и попросту запрещалось).

О концлагере в Вырице есть фильм «Лагерь» краеведа Рашида Ганцева, который много лет собирал свидетельства о злодеяниях фашистов, 1999-го года (беглым поиском найти не смог). Есть книга «Было это в Вырице» Серафимы Дмитриевой, в электронном виде не найти — только в библиотеках. Упоминается ещё «История Вырицкого концлагеря в воспоминаниях современников», автор Бурлаков. В школе № 2 создан музей.

В 2025-м году сняли художественный фильм (https://www.kinopoisk.ru/film/5364887/), но ни советовать, ни ругать не могу — не видел. К современным шедеврам наших киноделов на тему Великой Отечественной на всякий случай отношусь с большой осторожностью.

Также замечу, что существование лагеря в Вырице не является уникальным событием.

Пишут, что в Харькове был детский концлагерь «Сокольники». Был лагерь/приют в Макеевке под Донецком. Упоминается лагерь Стара-Градишка в Югославии (там вообще жесть, но это скорее не немцы, а усташи). В Белоруссии — аж 16 таких лагерей, в том числе «Красный берег».

На территории Красного Берега было два детских донорских накопителя — с первой группой крови, резус фактор положительный, где забирали кровь у детей полностью всю. Здесь находились дети от 8 до 14 лет только славянской национальности — не только из Беларуси, но и России, Украины. Обязательно первой группы крови, резус фактор положительный. После полного забора крови дети уничтожались. Забирали кровь для раненых офицеров и солдат вермахта. На втором накопителе, расположенном на территории воинской части, за 7 недель дети сдавали кровь от 8 до 19 раз.

С первой группой крови не выжил никто. Со второго накопителя удалось выжить девяти свидетелям.

Напоследок, уже не о лагере — а о типичном отношении оккупантов к детям, из недавно вышедшего сборника документов о преступлениях на территории Ленинградской области (и это не самая жесть, самую я побоялся вставлять, если честно):

5/II-1944 г. в 10 часов утра немецкие войска неожиданно окружили в поселке
Торковичи детский дом для сирот войны, где находилось 48 человек детей, круглых си-
рот в возрасте от 3 до 10 лет. Дом немцы облили бензином и зажгли. Няни и дети были
застаты пожаром врасплох, в результате пожара сгорели внутри дома 20 чел[овек],
шесть человек детей, вышедших из дома босые, замерзли в снегу, т. к. немцы после дет-
дома сразу стали поджигать все дома поселка, и в этой суматохе взрослое население
не успело своевременно подобрать детей. Их трупы нашлись после пожара в поселке.

Двух русских женщин, Петровой Т. и Кубышкиной П., взяли детей в возрасте
11 месяцев и 1 год за то, что отцы их были евреи, находящиеся в Кр[асной] ар[мии].
Голеньких, на санках, зимою, этих двух невинных крошек они везли их до места рас-
стрела пос. Оредеж — 3 км, расстреляв, бросили в снег, запретив хоронить, весной
их тельца терзали собаки, матери расстрелянных детей сейчас проживают в поселке
Торковичи.

Гр[аждан]ка города Кингисепп Анна Георгиевна Уткина сообщила комиссии о со-
вершенном гестаповцами преступлении 2 февраля 1942 года в Луцкой колонии, где
она находилась в период оккупации:
«В 3 часа дня ко мне пришел на квартиру офицер по фамилии Мардер Вильм и не-
мецкий солдат. Офицер спросил:
„Жидовка Васильева здесь?“, — затем быстро прошел в комнату моей невестки Бел-
ле Григорьевне Васильевой и приказал: „Собирайся“ и увез ее в полицейское управле-
ние, находившееся в г. Кингисепп.
На другой день приехали к нам снова офицер и 2 солдата и взяли 2 детей В. Г. Ва-
сильевой — Ольгу — 2,5 лет и Светлану — полутора лет. Когда я бросилась к детям,
офицер стал стрелять в меня из револьвера, и поехали к кладбищу, где заранее была
вырыта яма. Через 15–20 минут я пришла на кладбище и увидела зарытую могилу,
к которой вел кровавый след. Видимо дети были зарезаны ножом еще на санях, а за-
тем зарыты. О судьбе невестки я больше не узнала. Ходила на кладбище, где был от-
крытый ров, наполненный трупами, но обнаружить ее не удалось, так как трупов было
очень много и свалены были большой беспорядочной кучей».

16 января 1942 г. к нам в дом пришли три жандарма
и стали в квартире делать обыск, подозревая в краже моего сына 10-летнего Прокофь-
ева Сергея. Сын в то время был болен тифом и лежал в кровати. Вместе с жандарма-
ми пришел мальчик Баринов Александр 11 лет, которого они взяли, также подозревая
в краже каких-то немецких вещей. Не найдя ничего у нас в доме, кроме двух фона-
риков, один из немцев набил меня по лицу, а сыну приказал одеваться. Мальчик мой
сразу заплакал, но они, не обращая внимания, потащили его в поселок, в полевую жан-
дармерию. На 2-й день я носила ему передачу. Там же вместе с ним находился мальчик
Вагин Виталий 11 лет, передачу взяли, и больше я сына не видела, т. к. ходить запре-
тили совсем туда. Впоследствии я узнала от Комиссарова Алексея, лет 35, который си-
дел в одной камере с мальчиками, их было там четверо: мой сын, Баринов Александр,
Вагин Виталий и Перфильев Геннадий 11 лет*, что они все вместе сидели в тюрьме
в д. Васильковичи. В начале февраля 1942 г. в камеру пришли немцы, мальчиков взяли
и больше они не вернулись. Сам Комиссаров сейчас в Красной армии. А позднее мы
узнали от гестаповцев, что все четверо детей расстрелян[ы].

https://militera.org/docs/all/b/b67582/?ysclid=mi0kci2ttr811806610