Детский концлагерь в Вырице

Когда писал про оккупацию Гатчины, упомянул концлагерь в Вырице и сказал, что тема достойна отдельного поста.

Вот, собственно, он.

Уверен, каждый хотя бы мельком слышал про концлагерь в Саласспилсе, прославившийся тем, что детей там умерщвляли путём выкачивания крови для нужд немецкой армии (почему-то всегда казалось, что для переливания — но пишут, нет, для создания противотифозной сыворотки). При этом сам я лично про другие случаи не слышал и даже не представлял, что нечто подобное было в Ленинградской области, пусть и куда меньше масштабом.

Да и мало кто знал в течение довольно длительного периода времени, кроме бывших заключённых лагеря.

Помог случай, после которого директор одной из школ Б. В. Тетюев вместе со своими педагогами и учениками занялся поиском информации и выживших узников.

Весной 1960 года в поселке случилось ЧП. Разлившаяся после обильного таяния снега река Оредеж сильно подмыла берега, обнажив в размытом грунте детские скелеты. Случилось это как раз в районе пионерского лагеря «Костер»…

В результате поисков выяснили, что, когда в январе 1944 года Вырицу освобождала 72-я дивизия, разведчик Петрук обнаружил в безлюдном поселке лагерь, «в котором находилось еще 50 живых детей, изможденных и больных».

… узнали о местонахождении более 200 детских могил. В 1964 году были произведены вскрытия останков умерших в лагере детей, похороненных на лагерном кладбище. Все они были перезахоронены рядом с Вырицким кладбищем на Сиверском шоссе. На могиле был установлен памятный «солдатский» обелиск.

И это нашли, судя по всему, всего лишь одно из массовых захоронений, относившихся к детскому концлагерю.

Хотя сами немцы трусливо называли всё это «детский дом» или «приют», и всем строго-настрого запрещалось произносить слово «лагерь». Хотя суть совершенно та же — загородка и бараки, ведь добровольно туда никто не попадал, наказания по поводу и без, карцер, очень скудное питание, принудительная работа, крайне высокая смертность и регулярный забор крови у некоторых узников (судя по всему, такой массовости как в Саласпилсе не было). «Иногда детей уводили куда-то якобы для лечения, а назад они не возвращались» (отсюда). После забора крови дети теряли сознание. «понимали, что произошло, только по шрамам и забинтованным рукам» (отсюда). За побег, как я понял, всё же не расстреливали, хоть и пугали — в воспоминаниях выживших узников такого нет, только различные другого рода наказания, вроде сидения в карцере с крысами.

Детей свозили из прифронтовых областей под Ленинградом, чтобы не мешались под ногами и приносили хоть какую-то пользу рейху. Очень прагматичный немецкий подход, когда используется каждый, даже самый незначительный и сомнительный ресурс, и выкачивается из него всё, до последней капли, иногда — в буквальном смысле. При этом, на поддержание самого ресурса тратится самый минимум…

В этом разрезе начинают казаться странными якобы имевшие место заявления, что де немцы не использовали трофеи, в том числе бронетехнику. Если они даже детей использовали на полную — что там говорить о реальном, ездяющим и стреляющем, железе?

Вот, например, описан один из методов использования немцами местного населения:

Немецкие солдаты собирали нас и заставляли сидеть вдоль железной дороги, чтобы наши самолёты не бомбили, а партизаны не взрывали железнодорожные составы, в которых немцы подвозили горючее для аэродромов… Бывало, пройдёт один состав — нас запирают в сарае до следующего…

Часть из оказавшихся в лагере детей и правда была бездомными, но многих отбирали у родителей. «Только из поселка Мга привезли целый детский сад — 60 детей пяти-шести лет». В самой Вырице строили дорогу, и пока родители занимались каторжным трудом, их дети сидели под присмотром — и тоже приносили хоть какую, но пользу.

Комнедантом был некий Дель-Фаббро, разъезжавший на тройке с бубенцами, носивший пенсне и хлыст (ну просто эталонный фриц — к счастью, отловили, казнили), у него были помощницы из местных — Мария, Тамара и Вера, причём последняя отличалась особой жестокостью.

«Спустя много лет ее случайно встретил в поезде бывший узник по прозвищу Леша-партизан — мальчик, который не раз получал от нее по 25 ударов розгами. Во время трудовых повинностей Леша „приворовывал“ мелкий картофель и другие овощи, которые собирал для младших воспитанников. Увидев и узнав своего палача, он вызвал милицию. Вере по заслугам дали 10 лет лагерей».

Вот интересно — не амнистировали ли эту кровопийцу потом при Хрущёве, как других нацистских преступников?

Несмотря на фигуру этой Веры, большинство женщин-воспитательниц всё же пытались хоть как-то помочь и облегчить малолетним узникам страдания. В основном они были местными жительницами, врачи, тоже изо всех сил пытавшиеся смягчить жизнь детей — военопленные.

Дальше предлагаю просто глянуть на воспоминания очевидцев.

Жительница поселка Вырица Нина Ивановна Дубинина, 1933 года рождения:

«В Вырицу, в детский концлагерь, захватчики свезли детей со всей Ленинградской области. Попали и мы туда с братишкой. Ребята постарше с утра до вечера работали на полях бывшего совхоза „Володарский“ — пололи грядки, собирали камни. Нередко детей выгоняли в леса в окрестностях Вырицы и заставляли собирать мусор.

Лагерные надзиратели были из местных, начальство — немцы. Наказывали маленьких узников за любую провинность. Как-то выдернула брюкву, чтобы съесть — мне по руке плеткой. В другой раз прибегают девчонки: «Нина, твоего брата привязали к будке на цепь». Оказывается, он, играя, поссорился с другим мальчиком и… укусил обидчика. Раз кусается, рассудили «педагоги», пусть, как собака, сидит на цепи. Это в два-то года! Насилу уговорила старшую надзирательницу освободить малыша. В свои восемь лет я ухитрялась добывать еду для брата, иначе он бы не выжил. Кормили лагерных детей похлебкой из турнепса, баландой из пережаренной муки — малосъедобным «клеем» для желудка.

Мама наша в годы оккупации занималась каторжным трудом — вместе с другими женщинами строила дорогу на Лисино-Корпус, вручную вколачивая в землю тяжелые деревянные чурки. Как-то целая гора этих чурок накрыла ее, рухнув с грузовика, — после войны это аукнется тяжелой травмой позвоночника и полной неподвижностью длинною шесть лет… Папа в неполные тридцать лет погиб на фронте. Незадолго до освобождения Вырицы мама украла из лагеря сначала меня, а потом и брата. Рядом с нашим домом она загодя выкопала окоп, там мы и скрывались, и ночевали, готовили немудреную еду — дело было осенью. Сверху окоп накрывался огромной картиной «Девятый вал» Айвазовского, довоенным украшением нашего жилища, давным-давно выброшенной оккупантами на улицу.

Но, в конце концов, немцы все-таки выследили нас, схватили и увезли в Прибалтику. После освобождения мы возвращались назад в родную Вырицу целую неделю — без денег, одежды, еды. В поселковом совете маме выдали временные документы, и ей приходилось раз в два-три месяца отмечать их. Как нас только там не обзывали! Немецкие прихвостни и похуже… Умоешься горькими слезами и живешь дальше… Рассказывать о пережитом было нельзя. Тема детского ада стала запретной на долгие годы».

Г. Г. Левченко, в девичестве Иванова, 1929 года рождения:

«В сентябре 1942 года нашу семью: мать, Иванову Елизавету Лаврентьевну, и нас, четверых детей: Галину, Нину, Александра и Павла — принудительно вывезли из Мгинского района и направили в детский лагерь в пос. Вырица. Лагерь был обнесен колючей проволокой и забором, кругом был лес. Мы были предупреждены, что за уход из лагеря полагается расстрел. Нас с десяти лет гоняли на работу на поля, в лес, в овощехранилище на территорию бывшего совхоза им. Володарского. Кормили похлебкой из турнепса. Иногда приходил врач, делал нам уколы с неизвестной целью…»

В. К. Дедова, в девичестве Чепп, 1928 года рождения:

«Нас, трех сестер — меня, Лиду и Нину — привезли в Вырицкий детский лагерь в сентябре 1942 года. Немцы собрали нас сначала во Мге, затем всех погрузили в эшелон и привезли в Гатчину, а потом на грузовиках — в Вырицу. На территории лагеря находился двухэтажный дом и несколько бараков. Грудные дети в основном умирали, особенно те, которые были без родителей. Мы работали в лесу и на полях с надзирателем-литовцем. Немец, которого звали Бруно, ходил с плеткой и жестоко наказывал за неповиновение…»

Валентина Гавриловна Белезенкова, 1932 года рождения, довоенная жительница Тосненского района:

«Из родной деревни, по сути дела, с фронта, 16 сентября 1942 года немцы вывезли нас — мать и четверых детей — в Вырицу, в детский лагерь принудительного труда. Все ребята — „мал мала меньше“: мне десять лет, брату Семену — девять, Наде — четыре года, Тане — год. А отца с братом гитлеровцы с семьей не отпустили — заставили перегонять скот в Тосно. В детдоме старших отправили на работу: мы убирали урожай, возили из леса дрова, летом пропалывали морковку, свеклу, турнепс. Чистили на кухне картошку на весь лагерь, но не имели права ничего съесть. Кормили нас впроголодь. Правда, заставляли молиться — утром и вечером, перед едой и после. Мама трудилась в подсобном хозяйстве и жила напротив, через речку. Я отчаянная, смелая была — много раз удирала к ней, за что наказывали немилосердно. Как-то раз сутки отсидела с крысами в кочегарке».

«Маму пускали на территорию лагеря только, чтобы кормить грудью младшую сестру. Но молока не хватало, и сестра вскоре умерла. Её закопали за оградой лагеря».

«В Вырице не раз сидел в бункере (карцере), когда не так сказал, не так пробежал. Я не могу сказать, что в лагере брали кровь. Но моя сестра Лена Рослова умерла там, в лазарете. Говорила: „Саша, возьми меня отсюда. У меня уже и крови нет, а они все берут“. На следующий день ее не стало».

«Тяжелей было маленьким. Они чаще умирали, их хоронили за оградой… Маленькие перед обедом садились к окну, которое выходило на кухню, и ждали очередной раздачи еды. Все слушали возглас: „Несут!“ За малейшую провинность нас наказывали. Помню, как, работая на картошке, мы взяли несколько картошин для малышей. Когда возвращались мимо немецкой комендатуры, несколько немцев вышли и стали нас обыскивать. Нас отправили в холодный бункер. Помню ужас, когда мы ждали: что с нами будет. Но нас отпустили, ведь мы, работники, были нужны. Старшие дети состояли на учете в немецкой комендатуре, куда нас иногда водили отмечаться. А с четырнадцати лет отправляли уже в Германию».

Валентин Оскарович Талызинцев:

«В Вырице был своего рода перевалочный пункт: кто постарше да посильнее, того отправляли на работы в Германию. Я оказался в Лейпциге на кирпично-черепичном заводе. Малолетние ребята, надрываясь, возили на себе вагонетки с грузом весом в тонну и обратно. И так каждый день. Убежать невозможно — до дома далеко, хотя некоторые убегали, но их находили неподалеку и убивали на месте… Нас освободили американцы в 1945 году».

«Немцы разрешали приходить в лагерь местной пожилой учительнице, которая обучала детей основам грамоты. После окончания войны ее обвинили в пособничестве фашистам и называли предательницей. Учила детей писать и читать лагерная няня А. С. Автономова, бывшая учительница. На Рождество надзиратели заставляли детей учить на немецком языке песню о елочке „О, Танненбаум“».

Нина Кайгородова:

«Я была столь тощей, что легко пролезала в форточку. Из-за этого меня использовали ребята постарше, чтобы открыть карцер, пока надзиратели не смотрят. Со второго этажа меня спускали вниз, через форточку, в карцер. Это было опасно. От такого подтягивания у меня до сих пор болят руки. Потом меня с мамой отправили в Германию. В дороге я потеряла туфлю. Мама нашла какую-то маленькую туфельку, на три размера меньше, втиснула в неё мою ногу, и так я и ходила несколько месяцев, — даже на ночь не снимала обувь, словно срослась с ней. Только когда вернулись домой, бабушка сказала: „Нинушка, разуйся, ведь война кончилась“. Ноги у меня так и остались детские, 32-го размера. Но мне ещё повезло: ведь сколько детей в лагере погибло… Знаю, что по ночам многих увозили куда-то, и они пропадали бесследно, — что с ними было, не знаю…»

Когда разгорелась эпидемия тифа, комендант объявил, что если она не прекратится, барак вместе с детьми сожгут. Боясь этого, лагерный врач записывала неправильные диагнозы и причины смерти: травмы черепа, ангины, ветрянки. Несколько больных детей спрятали в бане. К счастью, эпидемия стихла, хотя и унесла много детских жизней.

Валентина Павловна Попова, 1936 года рождения:

«Много страшного сохранила детская память. Одна эпидемия тифа, косившая всех без разбора, чего стоит. Заболевших детей держали в палате под немецкими шерстяными одеялами. Мы лежим, разметавшись в горячке (температура — за сорок), а огромные вши шевелятся в каждой складке покрывала и ползут, ползут. И нет сил отогнать ненавистного врага! Электричества тогда не было, одеяла проглаживали раскаленными докрасна утюгами с углем. Это помогало, но ненадолго, и насекомые снова вылезали из всех щелей».

Надежда Петровна Окулич, попала в лагерь в возрасте около трех лет:

«Родителей своих я не помню, знала только, что отец был партизаном. Когда по Вырице кинули клич, что привезли детей, голодных, холодных, — в концлагерь вместе с другими местными жителями пришла женщина. Она принесла какой-то еды. Не знаю уж, что мне почудилось, но я вдруг выскочила из толпы малышей: „Мама, мама!“… До войны она была судьей, добрая, отзывчивая, справедливая. Посоветовавшись с близкими, она решила меня удочерить…

Когда моя будущая мать пришла опять, я исчезла. Обыскав весь лагерь, она обнаружила меня полуживую… на горе детских трупов — немцы выкинули умирать. Детей только что куда-то увозили, по-видимому, брать кровь. После этой «процедуры» я совершенно ослабела, не могла держаться на ногах. И меня поспешно выпроводили на тот свет. Но мама отвоевала меня у смерти, принесла домой на руках, долго выхаживала, кормила с ложечки…»

В. К. Чепп:

«Перед отступлением в ноябре 1943 года, немцы вывезли из лагеря часть старших детей и несколько многодетных семей. Осталось 30-40 детей-сирот, мало трудоспособных, и несколько взрослых с их детьми. И нас перевели в другое помещение — небольшое двухэтажное здание у впадения Мельничного ручья в Оредеж. В этом доме был большой подвал, где мы прятались от обстрелов перед приходом наших бойцов-разведчиков в январе 1944 года. После освобождения Вырицы, уже в феврале 1944 года, безродных детей (человек 30) собрали и увезли в областной детдом в Ленинград. В приемнике нам дали справки, что мы привезены из Вырицы, но в них ничего не сказано, где именно мы находились при немцах».

Только в 1993-м специальная комиссия признала существование «детского лагеря принудительного труда», до этого факт не признавался и замалчивался — лагерь не попал в список среди других 359-ти зафиксированных Чрезвычайной комиссией после окончания войны, и чтобы валсти официально признали его существование, потребовались немалые усилия.

(Взято в основном на сайте Гатчинской правды).

Много начитался о том, что после войны бывшие узники, как жители оккупированных территорий (и как работавшие в Германии), оказались поражены в правах. Тут, правда, больше про тех, у кого остались родители.

Местные жители сразу нас восприняли в штыки, называли немецкими ублюдками, изменниками родины. Некоторые прямым текстом говорили, что нас надо было расстрелять. В Ленинграде нас не пустили в квартиру. Их заняли дворник и завхоз, они нас выгнали. Получить повышение на службе, продолжить обучение таким, как мы, было невозможно.

Мы приехали — местные жители даже не смотрели на нас, обзывали. Это притом, что у меня в лагере брат погиб от туберкулеза. Я не заразилась, но немцы мне всю жизнь испортили! А после этого свои же называют предателем.

В целом, как понимаю, в советское время о таких вещах говорили очень неохотно, как и о теме потерь в Великой Отечественной. Связанные с концлагерями памятные знаки на территории Ленинградской области начали появляться в основном в перетсройку/в 90е. Стать «жителем оккупированных территорий» — тоже значило ничего хорошего, причём без разницы, в концлагере ты сидел, или улыбался немцам. И если в отношении бывших военнопленных такое отношение ещё как-то можно понять (хотя тоже не всё однозначно, многие попадали к немцам банально раненые, или когда боеприпасов не оставалось, и после окончания войны как мне кажется можно было все эти суровые меры хоть немного смягчить), то вот не успевшие/не сумевшие эвакуироваться мирные жители, которые вынужденно сотрудничали с немцами, чтобы просто не подохнуть с голоду — эти-то в чём виноваты? Честно говоря, не понимаю. Пусть среди них и были неоднозначне случаи, вроде описанного мной в основном посте Гатчина — город-концлагерь, но нельзя же всех под одну гребёнку, даже без минимального разбирательства. Такое отношение могло оправдать отсутствие достаточных средтсв и людей (что и правда имело место быть сразу по окончанию войны), но потом-то было почти 50 лет на то, чтобы разобраться со всем уже не спеша, с чувством, с толком… Но это, видимо, было уже никому не нужно.

О концлагере в Вырице есть фильм «Лагерь» краеведа Рашида Ганцева, которые много лет собирал свидетельства о злодеяниях, 1999-го года (беглым поиском не нашёл). Есть книга «Было это в Вырице» Серафимы Дмитриевой, в электронном виде не найти — только в библиотеках. Упоминается ещё «История Вырицкого концлагеря в воспоминаниях современников», автор Бурлаков. В школе № 2 музей.

В 2025-м году сняли художественный фильм (https://www.kinopoisk.ru/film/5364887/), но ни советовать, ни ругать не могу — просто не видел. К современным шедеврам наших киноделов на тему Великой Отечественной на всякий случай отношусь с большой осторожностью.

Существование лагеря в Вырице не является уникальным событием.

Пишут, что в Харькове был детский концлагерь «Сокольники». Был лагерь/приют в Макеевке. Упоминается лагерь Стара-Градишка в Югославии (там вообще жесть, но это скорее не немцы, а усташи развлекались). В Белоруссии — было аж 16 таких лагерей, в том числе «Красный берег».

На территории Красного Берега было два детских донорских накопителя — с первой группой крови, резус фактор положительный, где забирали кровь у детей полностью всю. Здесь находились дети от 8 до 14 лет только славянской национальности — не только из Беларуси, но и России, Украины. Обязательно первой группы крови, резус фактор положительный. После полного забора крови дети уничтожались. Забирали кровь для раненых офицеров и солдат вермахта. На втором накопителе, расположенном на территории воинской части, за 7 недель дети сдавали кровь от 8 до 19 раз.

С первой группой крови не выжил никто. Со второго накопителя удалось выжить девяти свидетелям.

Напоследок, уже не о лагере — а о типичном отношении оккупантов к детям, из недавно вышедшего сборника документов о преступлениях на территории Ленинградской области (и это не самая жесть, самую побоялся вставлять если честно):

5/II-1944 г. в 10 часов утра немецкие войска неожиданно окружили в поселке
Торковичи детский дом для сирот войны, где находилось 48 человек детей, круглых си-
рот в возрасте от 3 до 10 лет. Дом немцы облили бензином и зажгли. Няни и дети были
застаты пожаром врасплох, в результате пожара сгорели внутри дома 20 чел[овек],
шесть человек детей, вышедших из дома босые, замерзли в снегу, т. к. немцы после дет-
дома сразу стали поджигать все дома поселка, и в этой суматохе взрослое население
не успело своевременно подобрать детей. Их трупы нашлись после пожара в поселке.

Двух русских женщин, Петровой Т. и Кубышкиной П., взяли детей в возрасте
11 месяцев и 1 год за то, что отцы их были евреи, находящиеся в Кр[асной] ар[мии].
Голеньких, на санках, зимою, этих двух невинных крошек они везли их до места рас-
стрела пос. Оредеж — 3 км, расстреляв, бросили в снег, запретив хоронить, весной
их тельца терзали собаки, матери расстрелянных детей сейчас проживают в поселке
Торковичи.

Гр[аждан]ка города Кингисепп Анна Георгиевна Уткина сообщила комиссии о со-
вершенном гестаповцами преступлении 2 февраля 1942 года в Луцкой колонии, где
она находилась в период оккупации:
«В 3 часа дня ко мне пришел на квартиру офицер по фамилии Мардер Вильм и не-
мецкий солдат. Офицер спросил:
„Жидовка Васильева здесь?“, — затем быстро прошел в комнату моей невестки Бел-
ле Григорьевне Васильевой и приказал: „Собирайся“ и увез ее в полицейское управле-
ние, находившееся в г. Кингисепп.
На другой день приехали к нам снова офицер и 2 солдата и взяли 2 детей В. Г. Ва-
сильевой — Ольгу — 2,5 лет и Светлану — полутора лет. Когда я бросилась к детям,
офицер стал стрелять в меня из револьвера, и поехали к кладбищу, где заранее была
вырыта яма. Через 15–20 минут я пришла на кладбище и увидела зарытую могилу,
к которой вел кровавый след. Видимо дети были зарезаны ножом еще на санях, а за-
тем зарыты. О судьбе невестки я больше не узнала. Ходила на кладбище, где был от-
крытый ров, наполненный трупами, но обнаружить ее не удалось, так как трупов было
очень много и свалены были большой беспорядочной кучей».

16 января 1942 г. к нам в дом пришли три жандарма
и стали в квартире делать обыск, подозревая в краже моего сына 10-летнего Прокофь-
ева Сергея. Сын в то время был болен тифом и лежал в кровати. Вместе с жандарма-
ми пришел мальчик Баринов Александр 11 лет, которого они взяли, также подозревая
в краже каких-то немецких вещей. Не найдя ничего у нас в доме, кроме двух фона-
риков, один из немцев набил меня по лицу, а сыну приказал одеваться. Мальчик мой
сразу заплакал, но они, не обращая внимания, потащили его в поселок, в полевую жан-
дармерию. На 2-й день я носила ему передачу. Там же вместе с ним находился мальчик
Вагин Виталий 11 лет, передачу взяли, и больше я сына не видела, т. к. ходить запре-
тили совсем туда. Впоследствии я узнала от Комиссарова Алексея, лет 35, который си-
дел в одной камере с мальчиками, их было там четверо: мой сын, Баринов Александр,
Вагин Виталий и Перфильев Геннадий 11 лет*, что они все вместе сидели в тюрьме
в д. Васильковичи. В начале февраля 1942 г. в камеру пришли немцы, мальчиков взяли
и больше они не вернулись. Сам Комиссаров сейчас в Красной армии. А позднее мы
узнали от гестаповцев, что все четверо детей расстрелян[ы].

https://militera.org/docs/all/b/b67582/?ysclid=mi0kci2ttr811806610