Можно ли обмануть родителя

Подхватив под локоть, будто подружку, она рассказывала вчерашний сон. Сны ей снились цветные, обстоятельные.

«Видела, будто лезу в гору. Гора высоченная, катятся камни, а я лезу и лезу… Тебе снятся такие сны?»

Я вижу лестницы с рухнувшим пролетом. Чтобы подняться вверх, нужно перепрыгнуть через пролет или пройти по узкому, – в стопу канатоходца, – карнизу, – говорил я.

Она задумчиво, важно кивала, мелко перебирала горячей рукой под моим отвердевшим от неловкости локтем. Лес редел, сквозь него блестела Оберка, солнце становилось бесцветным и обретало полдневный жар и полуденную неподвижность. Я показывал вивенке сады: дикие яблони, измельчавшую зимнюю вишню, буераки малинника, – в августе, говорил я, вишня будет багровой и кислой, а черемуха принесет плоды, приятно вяжущие небо, – показывал полевку, пугал медведем, вивенка тянула за руку: давай уйдем, – вместе с тем я видел любопытство в ее глазах, и привирал еще больше, ведь я оберсвалец, а она из Вивена, и богатство, в изобилии рассыпанное на семи холмах, изумляло ее безмерно, она слушала и рассказывала о фантомах Вивена, его виртуальных, полных обмана садах, что пребывали где-то в эмпиреях, и были лучше, чем наяву; о тех бесплотных животных, что рассыпаются под руками, о призрачных цветах не-тронь-меня, о деревьях, что дают тень, но не приносят услады, о пальмах, дворцах Фата-морганы… а в яви – нищенский городок, песок, жара, дым электрофантомов – рукотворное изделие наемных художников.

О радости трогать землю своими руками говорила мне девушка, и я слушал, и пресыщенный изобилием, радовался ее радостью, и показывал лес, луга, бабочек с именами богов, приземистые и высокие травы: вот орляк, вот, Анна, кошачья трава, – все плетеное многоцветье, таившее в себе зерна верного будущего – Ариаднину нить во временнОм лабиринте. На осклизлом утоптанном берегу вверх тянулись копья рогоза; чешуя ряски сливалась в островки чарус; охряная у кромки воды Оберка струила масло и серебро, полосатое, словно кошачий глаз, висевший у меня на шее. Серебряный медальон я приобрел на распродаже, металл был лунным, не лучшего качества, обработанным, как сообщало клеймо, в том же Вивене; камень же и вовсе вольной расцветки, однако Анне понравился. Краси-иво, с уважением сказала она. Я живо стащил цепочку через голову: хочешь? бери! «С ума сошел?» – вздернула брови вивенка и не взяла, сколько я ее ни просил.

На другой день, в самое безлюдное, не шопинговое время я отправился на край города – светлой памяти Юго-Запад. Ювелирную мастерскую выбрал, отбраковав несколько адресов. Расчет оказался верным, лавчонка была захудалая, пробавлялась, вероятно, гравировкой да торговлишкой из-под полы контрабандным золотом с Марса. Я сбивчиво объяснил ювелиру-китайцу, что за надпись хотел бы видеть на оборотной стороне медальона, и в те полчаса, что гравировщик работал маленьким лазером, пережил чувство, близкое к ощущению полета: та же острая желудочная обеспокоенность, возбуждение собственными шажками – по карнизу – шириной в человеческую стопу…

«Колесько для приятеля, нет? – осведомился китаец, протирая медальон ветошкой, – серьги? совсем десовый лунный серебро, настоясий проба».

«Н-нет», – я перевел дух, расплатился и с трепетом в слабых ногах убрался от ювелира. Сколько было в моем поступке идиотического желания порисоваться, объяснила мне девушка, когда вечером, у теплой, как коровье молоко, реки я показал ей четыре буквы на медальоне: «А н н а». Как она рассердилась! даже ножкой топнула и в лице изменилась.

Все вокруг: город, пограничная полоса, невозможность общаться на людях, оглядка, яблоневые сады, – напоминали нам о грехе. Порочная подоплека товарищества и наше уединение с самого начала предполагали иное, не дружбу, но ничто так явно не вопияло о преступлении, как этот медальон, за который я рисковал, и который она вынуждена была принять, поскольку ничего другого ей не оставалось. Она злилась, я кивал, я радостно снес ее упреки, и она смирилась, через голову продела цепочку, сказала: «Спасибо», – и просияла враз похорошевшим лицом. Я замахал на нее руками. Я никогда не умел дарить и принимать подарки, и либо конфузился, либо просто глупел.

На Ньютон-стрит я теперь лишь ночевал, возвращался, когда по моим предположениям должен был вернуться отец. Все-таки пару раз я попался.

«Где тебя носит, – сказал академик, отворив дверь. – Похудел, оброс. Сходи к парикмахеру. И не хватай колбасу всухомятку, чайник согрей! Руки вымой!»

Я сунул под кран пальцы.

В другой раз бросил в оправдание, что гулял с Филолаем.

«Как – с Филолаем? Он тебе час назад звонил…»

С тех пор я возвращался домой заблаговременно.

 Но можно ли обмануть родителя - author.today/reader/318922/3041427