немного из свеженького

А во дворце, возле трона царя – четыре кресла. Титаны… все они тут. И десятник, и жрец, и рыбак, и кузнец. Все, кроме Харрэса. Она села на свое место – против царя. Усмехнулась недобро, глядя на эту четверку. Заметила, подпустив в голос льда:

— Мне кажется, кого-то здесь не хватает. 

Жрец чуть заметно покачал головой, но спорить не стал, подозвал служку, что-то сказал тому на ухо. Кивнул ей. Она улыбнулась.

Опершись рукой на подлокотник, перевела взгляд туда, где связанные, у стены стояли  виновники торжества. Критяне! Они перемигивались, перешептывались, что-то говорили о ней, рассматривая ее шафранный грязный наряд. И царь бы морщился, вот только он, кажется, уже ко всему привык. Хейфастос, впрочем, выглядел не лучше ее – вон, лицо в саже. Да и Посейдаона, кажется, вытащили прямо из только  приставшей лодки – и на руках и даже на лице блистает искрами серебро чешуи.  И только жрец и десятник – красавчики. Полностью при параде.

А царя, кажется, задевают смешки и замечания  пленников. Он сидит, пытаясь сделать вид, что не слышит, что не понимает. Хотя, все он понимает. Раз уж понимает она. 

Вызов! Как плевок в лицо. 

«Царь Стронгиле слаб! Хоть и обладает воинами, которым нет в мире равных, а все равно слаб, глуп и подобен бабе!»

И она бы пожалела царя, да она его и жалеет, вот только этому место не здесь, не сейчас. Она подзывает рукой перепачканной во въевшемся в кожу, светло-розовом соке, слугу. Берет у него кубок, полный вина. Снова смотрит на критян. Слышит «грязные дикари».

Ну, дикари. Ну, грязные… На ее губах расцветает улыбка. 

— И почему это наш царь слаб? – спрашивает она. – Не от вашего ли, пришедшего к нашим берегам, флота, осталось  лишь три корабля?

На некоторых лицах растерянность, но некоторые из пленников не теряют ни самообладания, ни спеси. Вон один, почти в центре, слишком холеный, чтобы  несколько дней плена стерли лоск полностью. Он стоит, еще гордо расправив плечи. Насмешлив, непокорен, горд. 

— Это недоразумение, - смеется он. – В ту ночь была страшная буря!

Она улыбаясь, пригубила вина и рассмеялась в ответ.

— Буря?! Прекрасная шутка!

Через весь зал послала улыбку Посейдаону. 

— Милый! Даже подлые дети Крита не смогли не увидеть твой власти над морем!

А следующую улыбку послала десятнику Деусу:

— А блеск твоего меча, воин, они сочли вспышками молний!

Чуть заметно улыбнулся царь – лицо немного, но просветлело. 

Она снова прикоснулась губами к вину…

— Но буря прошла. И вновь к вашим берегам пристанут критские корабли! – выкрикнул критский вельможа.

— Да они самоубийцы! – восхищенно выдохнул Хейфастос. – Это же кто из богов их так наказал?

— Вы слабы и глупы как дети! – снова крикнул критянин. – Вам всего-то нужно было отдать дары! Или откупиться. Семь юношей и семь дев – это немного! У Крита сотни кораблей! У нашего царя тысячи воинов!

— Сотни кораблей? – усмехнулась  Хекайтээ, - пусть присылает еще. У него их не останется ни одного! Своих же воинов он будет покупать у морских разбойников рабами!

Критянин натужно, неискренне, но рассмеялся. 

— Баба! Я же говорил, у них вместо царя командует баба!

— Ну-ка, повтори то, что ты сказал.

Харрэс. Юный. Прекрасный, словно только распустившийся цветок. Еще не мужчина. Уже не ребенок. Нечто эфемерное, застывшее на самой грани. У него длинные волнистые волосы. А эти его кроткие, опушенные длинными ресницами глаза! Он прекрасен, словно приход весны. 

Вот только почему-то в зале явственно, перебивая запах благовоний Та Кеми завоняло острым и кислым потом, завоняло мочой. 

И критянин, такой надменный, такой дерзкий еще несколько ударов сердца тому назад побледнел и отшатнулся от этого юного и прекрасного юноши – в красоте своей – почти бога. 

— Харрэс, - мягко просит она. – Повторений не надо. Пусть объяснит, почему потеряв корабли и воинов, эти чудаки считают Стронгиле слабым… А то я, баба, действительно не понимаю.

Харрэс улыбается, делая шаг вперед. И вроде бы стать бледнее уже невозможно, но критянин бледнеет. 

— Были бы вы силой, - затравленно шепчет он, прижимаясь к стене, - сами бы прислали к Криту корабли – за пленниками и данью.