Смерть не может умереть

Посмотрела ужастики на тему загробной жизни — точнее, загробного небытия, — и мрачная муза вдохновила меня описать, так сказать, послесмертный опыт Мистера Рока. Саму смерть коротенько я описывала, садистское воскрешение благодаря усилиям Мистера Хоррора описывала, но то, что происходило с растворяющимся сознанием Мистера Рока — нет.

(Пора бы исправиться)

Выдумки о Боге, аде, рае, лимбе, призраках и т.д. для нашего мозга не могут сравниться с обычным пониманием того, что после смерти он просто перестанет функционировать и не сможет идентифицировать собственное «я» и распознать мир вокруг, потому что для него всего этого уже не будет. И в том и заключается самый главный ужас, который люди издревле как раз и пытались перебить надеждами на жизнь после прекращения работы мозга через религию, магию и банально через веру в бессмертную душу: после смерти нет ничего, кроме пустоты, которая единственная никогда не сможет прекратиться.

Эта пустота и есть Вечность (я упоминала Её в основном повествовании как высшего творца, как то бесконечное ничто, из которого на мгновение возникает то, что мы привыкли называть «реальностью», а ещё Она часто фигурирует в «Космических Хранителях» как абстрактное наивысшее сознание, не понимающее, кто оно такое, и создающее всех нас как собственное отражение, которое смотрит на себя со стороны и помогает ему почувствовать, что оно есть... В общем, это как мы, писатели, которые сочиняем своих персонажей и помещаем их в выдуманный типо существующий мир)

(Только Вечность сочиняет всех нас)

Представляю текст ниже с неким ломанием четвёртой стены, где выдуманный Мистер Рок наконец понимает, что он — выдумка:

"Темнота.  

Не такая, какая была там, в космосе. В космосе... темнота содержала в себе хотя бы что-то: холодную, безжалостную бездну, в которой всё-таки отражалось крошечное «я», дрожащее, но живое. И даже после того, как он узрел её впервые и осознал всю ничтожность его существования по сравнению со Вселенной, он возвратил себе ощущение этого собственного «я», когда глубоко вздохнул и почувствовал своё тело, когда грудь поднялась, когда кровь ударила в виски, когда ладони вспотели внутри скафандра. Когда он приопустил взгляд и увидел вытянутые вперёд руки... Когда он ещё мог трепетать от того, что было для него важно. Когда он задыхался в вакууме и боялся чувствовать наступающую смерть, когда лёгкие горели, когда зрение тухло, когда он цеплялся за последние секунды, крича беззвучно в шлем, умоляя о ещё одном вдохе, которого никогда не будет. 

А сейчас он больше не задыхался. И не видел рук в скафандре, на которые он смотрел. Их не было.  

Его не было.

Темнота вокруг сделала его своей неотличимой частью, проглотила без остатка, растворила до такой степени, что даже воспоминание о границе между «им» и «не-им» стёрлось, как стирается надпись на запотевшем стекле.

Вечный миг отсутствия себя... Ведь то, чего не было, не могло не быть вечным. 

Это не длится, это не кончается, это просто есть, как дыра, в которой нет даже стен, чтобы оттолкнуться и понять, что ты падаешь.

«Вечность, это... и есть Ты?»  

Это было мыслью? Шёпотом? Проблеском сознания? Остатком нейронного эха, которое ещё не успело угаснуть окончательно?

«Или это... настоящее „я“?»  

Голос, который спрашивал, уже не принадлежал никому. Он висел в пустоте, как отрезанная нить, которую никто не держал.

«Ничто не настоящее».  

Ответ? Ответ высшего творца? Или это просто тьма повторила слова того, кого уже не было?

«Я — это ненастоящее?»  

«Вы все — Моя выдумка. Ты — Моя выдумка. Я сочиняю иллюзию вашего присутствия во Мне. В этой темноте. И ты не можешь быть настоящим».  

Слова падали внутрь, не оставляя ряби. Потому что падать было некуда.

Он не знал, что происходило, если не происходило ничего.  

Он пытался найти хотя бы боль, хотя бы страх, хотя бы отчаяние, что угодно, за что можно уцепиться, как утопающий за соломинку, но даже соломинки здесь не росли.

«А Ты — это настоящее?»  

«Единственное настоящее — пустота. И в ней нет ничего. Но сама она... есть. Бесконечная и бессмертная. Я придумаю вас в этой пустоте».  

Несуществующий голос был ласков, как голос врача, сообщающего, что операция прошла успешно, но пациент всё равно никогда не проснётся.

«Зачем?»  

Вопрос вырвался сам собой, хотя рта не было, и горло не было, и воздуха не было. И высший творец... не знал, как ответить на вопрос того, кого не было.  

Пауза длилась не дольше вечности и не короче мгновения.

«Как понимать, что Я есть, если нет тех, кто смотрит на Меня со стороны и понимает это?..»  

Высший творец не понимал. Но он всё понял.  

Понял, что стал зеркалом, в котором пустота пытается разглядеть себя. Понял, что его боль, его ужас, его «я» были всего лишь временной линзой, через которую ничто смотрело на своё собственное лицо и не находило его. Понял, что он никогда и не существовал, потому что был просто... выдумкой в чём-то, что есть, как всегда есть эта пустота вокруг.

И, кажется, откуда-то издалека, из густоты всей этой чёрной темноты, из самой её сердцевины, донёсся злорадный голос... Мистера Хоррора?  

«Живи, надругавшись над законами природы! Живи, воскреснув из мёртвых! Живи, познав ничто... И носи эту бездну внутри себя сквозь всю свою новую жизнь».  

Слова вонзились, как крючья, и потянули обратно.

Темнота небытия разорвалась светом перерождения, резким, грязным, болезненным светом, который обжёг не-глаза, не-нервы, не-душу.  

Снова ощущать своё «я» и опуститься из состояния вечного единения с пустотой в состояние зависимости от смертного тела было так... больно.  

Больно до крика, до рвоты, до желания вырвать только что вернувшееся сердце и швырнуть его обратно в тишину. Поскольку теперь он знал вкус настоящего ада: это когда ты опять дышишь, опять чувствуешь, опять боишься, и всё это время внутри тебя сидит абсолютное, равнодушное, бесконечное ничто, которое помнит, как ты был им, и знает, что ты вновь станешь."