Туманный сон автора...
Автор: Александр МалышевНочь. Тишина. Закончился очень тяжелый и важный день в жизни автора. Он спит. Тяжело посапывает, отходя от сегодняшних потрясений.
Где-то глубоко между извилинами, за занавесом усталого сознания, где нет улиц — только узкие проходы из недописанных глав, сверкающие обрывки строк, висящие в воздухе, как пыль в луче софита. Стены — из черновиков, пропитанных потом и кофе; пол — из обрывков мелодий, что не попали в финальную версию. Вдали — тихо гудит эхо аплодисментов.
Гуль стоит у арки, собранной из строчек, начинающихся с «Может быть, однажды…», но так и не законченных. Он жуёт не крысу — а кусок старого припева, сушёный на солнце сомнений. На плече — винтовка, скрученная из обломков отказанных аккордов. Он медленно поднимает взгляд и видит череп на палке. Как его занесло сюда? Кто знает…
Боря — прислонён к колонне из незавершённых диалогов. Его древко покрыто царапинами — это следы тех самых строк, которые автор стёр пальцем, решив: «Не то… Не сейчас…»
Гуль тихо произнес, глядя в пустоту, где ещё витает запах сценического дыма:
— Пол месяца. Ни слова. Ни действия. Ни даже мысли в нашу сторону. Он забыл про нас? Ведь он теперь не за клавиатурой. Он — на сцене. Собственной персоной. Без маски. Без притворства.
Боря сверкнул глазами, его голос скрипит, как старая запись на виниле, где застряла игла:
— Да уж. Выходит, здоровается, как нормальный человек. Говорит: «Это моя песня». А внутри — будто его привязали к башне с часами и заставили петь, пока не сгорит весь кислород. Голос дрожит. Колени — как после облучения. В груди — колет, будто наниты устроили митинг за право быть услышанными.
Гуль посмотрел с прищуром, но без злобы:
— А потом начинает петь. И — боже, как криво! Как будто его никогда не учили ничему, кроме выживания в руинах. А тут вдруг — эмоции. Правда. Слова, от которых у зала волосы дыбом — не от страха, а от узнавания.
Боря:
— Он же думал — провал. Что все видят: дрожит, сбивается, голос — как у раненой овцы, которую случайно включили в хор. Но он не остановился. Дошёл до конца. Как будто каждый куплет — это последний патрон в обойме. И использовал его.
Гуль, тихо, почти шёпотом (а где-то в недрах сна автор слышит это):
— А потом… взрыв. Не взрыв гранаты. Не взрыв реактора. А взрыв аплодисментов. Люди кричали. Визжали. Как будто он не песню спел, а вырвал у них из груди то, что они годами прятали.
Боря:
— А после выступления… в зале — подходит мужик. Никто его не знает. Никто не ждал. Просто смотрит ему в глаза и говорит: «Спасибо, от души! В самую суть попал. Лучше уже и не скажешь... И не споешь... Молодец. Продолжай творить...»
Долгая пауза. Вокруг — тишина, нарушаемая лишь шелестом незаконченных мыслей.
Гуль:
— …Знаешь, Борь… он ведь мог бы просто сдаться. Спрятаться за нас — за тебя, за меня, за Кощея, за космические наниты и мутантские метаморфозы. Мы — его броня. Его отвод глаз. Но он вышел без неё. Обнажённый. Как поэт. Как человек.
Боря, с теплотой, редкой для болтливого посоха:
— Ну, раз уж он осмелился — дадим ему ещё время. Пусть отдохнёт. Пусть вспомнит: не ради славы он поёт. А ради того самого мужика в зале. Пусть пока только один. Но он услышал. Ради таких как он, стоит творить дальше.
Из тени, сотканной из утраченных черновиков, появляется Кощей — не в плаще, а в мантии из отвергнутых рифм. Глаза — два тлеющих фонаря из старых надежд.
Кощей произносит тихо, почти с уважением:
— Вы опять за своё? Обсуждаете его, как будто он не автор, а персонаж? — Пауза. — …Но ладно. Пускай. Если он смог выйти туда — значит, ещё не сдох. Ни он. Ни мы.
Тишина. Только где-то вдалеке мерцает слабый отсвет софитов, будто звезда в пепле. Гуль смотрит на Борю. Боря — на него. В их взглядах — не сарказм, а нечто редкое: признание.
Гуль вдруг усмехается:
— Да что мы всё его обсуждаем… — поднимает взгляд туда, где в ткани сна начинает проступать свет экрана. — Пойдём ещё раз посмотрим.
Боря, прыгая в руку Кощея и постукивая древком по полу из обрывков мелодий:
— Ага. На канал в Рутубе, где появилась первая песня, спетая не нейросетью… Пусть коряво. Пусть с фальшью. Но зато — настоящая. Живая.
Они уходят — сквозь занавес из недописанных глав, сквозь шепот черновиков, сквозь туман усталости. А где-то за ними, в реальном мире, автор лежит с закрытыми глазами… он улыбается.
Уже почти скрывшись в тумане снов, Гуль вдруг оборачивается:
— А вы чего застыли? Пошли с нами…