Поезд в Астану

Переходным пунктом между "повидать родственников" и повидать родственников, что живут поближе, в России, стала поездка в Астану. Рейс для человеческого организма неудобный — раннее утро-утро, плацкарт. Второе меня тревожило мало — я пускай путешественник без большого стажа, к чужим пяткам, торчащим отовсюду, и ко сну на верхних полках привык быстро. Детская любовь к ним с возрастом превратилась в смирение. Сейчас я особо не переживал. Мы ехали впятером и мне должна была достаться нижняя плацкартная полка. Чтоб не думали, что сорвал куш — та была недалеко от туалета.  

Уже на месте, когда мы торопливо семенили к нашему вагону, позвонил родственник, подбросивший нас до вокзала. Поинтересовался, кто забыл в его машине телефон. Мы переглянулись, перелапали сумки и карманы — в наших рядах потерь не наблюдалось. Дедуктивным методом один мой попутчик определил, что телефон в машине принадлежит его брату. И раз брат не торопился с нами в Астану, судьба телефона стала нам безразлична. 

Мы вошли в вагон, спящие люди приветливо выставили свои пятки для рукопожатий. В носках, без, с маникюром, без, с грибком и без. Типичное поездовое многообразие. Чего мы не ожидали, так это духоты, царившей в вагоне. Обволакивающая и теплая, вобравшая в себя запахи всех пассажиров и целый день мариновавшая ароматы принесённой в вагон еды, она ударила нам в ноздри. Мы прошли к своим местам и присели в ожидании белья. Мужчина, спящий ко мне пятой точкой, внёс свою лепту в липкий душный воздух и подбзднул. Второй, спящий от него через стол, мужчина засопел. Гостеприимный аккомпанемент впечатлил мало. К тому же обнаружилось, что одна из наших трёх нижних коек была оккупирована мамашкой. 

Другой мой попутчик, в этот раз не просчитавшись, встал напротив этой койки, утвердительно кивнул: "наша", потом глянул на мамашку и улыбнулся: "ну, а Вы освободите". Та не шелохнулась. Вероятно, её обескуражила наглость человека, который хотел устроиться на койке, которую выкупил ещё три недели назад. Я нюхал рукав толстовки, чтобы не пасть раньше времени от того неожиданного выхлопа со стороны, и посматривал на эту маму, девушку лет двадцати девяти. Она даже иллюзии движения не создала — так и продолжила сидеть напротив своего семейства, только стала менее разговорчивой. Рассчитывала, что тогда про нее забудут или не найдут, видимо. К ее счастью, мой попутчик сжалился и свое место решил уступить. Спрашивает ее, где Ваша койка? Она начинает что-то лепетать про детей, про то, что было не занято. Попутчик ее мягко перебивает и обнадёживает: "я вам уступлю. Скажите, где Ваша койка, чтобы я лег". Мамашка услужливо провела моего товарища к своей незастеленной верхней койке и за поступок поблагодарила в последнюю очередь, скромно и будто бы неохотно. 

Лег туда по итогу я. Потому что существовал риск, что этот попутчик наверх не поднимется — потянет что-то или снова схватится за спину. Как другой мой друг, который застонал на полвагона, когда борьба с матрасом и простынью превратилась в дуэль — коварно стрельнуло в позвоночник. Я забрался наверх, толстовку бросил к подушке, принял на высоту свой рюкзак. Не подвернулось удачной возможности да и тело мое не гнулось нужным образом, чтобы я мог перекинуть тяжёлый рюкзак на полку над головой. Лежал с ним в обнимку, утешал себя, что в непосредственной близости ноутбук и прочие вещи точно в безопасности . Мысленно же наказал себе тренироваться перекидывать за голову тяжёлый груз. 

Тронулись. 

Ехать мне, как я понял, посчастливилось с небольшим семейством — бабушкой, дедушкой и внучкой с внуком лет шести. В них ещё присутствовал детский азарт катания на верхней полке — вот они и скакали туда-сюда, как обезьяны. Пацан был поспокойнее и иногда сваливался поспать, девчонка же не могла найти себе занятий поинтереснее ни вверху, ни внизу — продолжала метаться туда-сюда и периодически посматривала на меня озорливыми темными глазами. В моих глазах не было ничего, что могло бы поддержать такое настроение в четыре утра. Она продолжала ползать по матрасу напротив меня, а я заметил, как сильно растрёпаны ее косички. Неустанное перемещение то вверх, то вниз, как следствие перепад давления и +30 в салоне вспороли ее косички-дракончики по всей длине. 

Спать этой ночью я не ложился, решил побаловать себя музыкой. Надел наушники, продержался около получаса, потом всё-таки решил поспать. Мои соседи решили сделать противоположное. Дети совершили подъем на верхнюю полку с пачкой особо вонючих кириешек, параллельно споря друг с другом о чем-то. Языка я не знал. Сухарики мало того, что даже по меркам поезда пахли дурно, на зубах хрустели так, будто дети грызли камни. Уж не знаю, из какого хлеба они сделаны, но где-то на половине пачки я начал думать, что хрустят не только кириешки, но и зубы ребят. Хотел предложить им сухарики рассосать, поберечь зубы и мои нервы, но не стал — выпала другая возможность стать для них неприятным соседом: когда пацан особенно громко чему-то возмутился, он отвлекся от сестры и случайно поймал мой взгляд. Я приложил палец к губам, прося тишины. Он кивнул с лицом понимающего взрослого и перестал говорить с сестрой. Минуты на две. 

Периодически просыпался дед, с моей полки мне было хорошо его видно. Типичный казах, лет шестидесяти. Я не смог отследить закономерности, с которой он вставал с кровати, что-то кряхтел и ложился спать обратно. Но она, закономерность, определенно существовала. Потому что проделывал это дед крайне часто. Так часто, как никто не проделывает в четыре утра. 

Заметку эту я дописываю уже в декабре уходящего 2025 года. Оставшаяся часть поездки для меня туманна. Помню только три вещи: как ужасно с утра скрутило живот, как засахаренные дольки лимона в пластиковом ведерке заляпали своим соком наши вещи, и свой будильник. Роль будильника бесподобно исполнил тот самый дед. Вы не поверите, а я словами не опишу, насколько, оказывается, громко можно играть в карты. В шесть утра даже стук поездных колес не такой громкий. Клянусь, карты вылетали из его рук не с шелестом, присущим материалу, а со звуком всамделишных пистолетных выстрелов. И приземлялись на стол они с таким звуком, словно дед пытался его ими сломать. Он не забывал поддразнивать свою жену, сидящую на полке подо мной, и делал это крайне вдохновенно, громко и — почему-то мне кажется — с матами, пока внуки спали. Как их не разбудил звук "стреляющих" карт, для меня всегда останется загадкой. 

Что мы делали в Астане — хоть убейте — не помню. Помню чужих внуков. Чужого деда. И чужие карты. БАМ! БАМ! БАМ!