Как я учил немецкий -2

Еще раз однажды, впрочем, это было на позапрошлой неделе, моя Гретхен пришла домой почти вовремя. Из кармана телогрейки торчало горлышко недопитой бутылки водки. Сама она волоком тащила полмешка картошки.

— У Ибрагима взяла, даром. Он выкидывать собрался. Иди перебери.

— Не гнилая, а подгнившая, — предвосхищая мой вопрос сказала — как отрезала, жена. — Две большие разницы в семантическом контексте, улавливаешь?

— Разницы две, или есть альтернативные варианты?

— Может быть три, а в боевых условиях, — она отхлебнула из горла водовки, невозмутимо засунула бутылку в карман телогрейки и продолжила, — при проведении арьергардных боёв — четыре, пять и более.

Тень далекого предка-фельфебеля прусской армии образца 1871 года витала, как ореол, над головой моей жены.

— Будем экономить! — продолжала жена, — В Германии, говорят, все экономят! Там нынче жисть дорогая, особенно энергоносители, так что вязаные кальсоны, те, что остались от дедушки, возьмем с собой. Греться будем водкой и бегом трусцой, и, а propos, — где твои унты и полярка? И не помнишь, куда твой покойный, царствие ему небесное, — жена неестественно размашисто перекрестилась на образа, — отец спрятал две канистры спирта, те два ящика хозяйственного мыла, ящик одеколона, двадцать пар резиновых сапог которые вы с папашей утянули со складов райпо, когда вы тушили — она весело хихикнула — тушили пожар? И, в конце-концов, где все патроны от карабина?

Я нервно икнул. Отекда такая феноменальная память у простой селянки из Нижнего Новгорода? Спирт давно был выпит — и не мной, к сожалению; мыло и советские калоши я недавно загнал барыгам на Удельной, в общем, оставался только «Шипр» — тот, что не успели выхлебать мои друзья-приятели, и патроны.

— А патроны-то тебе зачем? — нервно спросил я.

Мне в лоб уперся ствол виртуального маузера.

— Чтоб тебя пристрелить, мерзавец, — заявила жена, — когда дурить начнешь. Я читала в интернетах, там все наши мужики дурят, в основном по бабам. Свобода нравов там, пишут, необычайная, да и сама видео смотрела, как они там развлекаются.

Тень фельфебеля растаяла и мне померещился орден Красной Звезды на кожанке и маузер в правой руке. В левой руке у нее была сумочка от Бриони, с торчащими вразнобой прозрачными файлами с бумагами. Разговора про свободу нравов среди женского контингента русских эмигрантов и вынужденных переселенцев я предусмотрительно затевать не стал.

Жена сплюнула на бухарский ковер (ручная работа, шерсть 100%, нам он прадедушки-комбедовца достался), и потопала в спальню.

— Куда ты в грязных кирзачах по вымытому полу? — возмутился я.

— Не барин, помоешь, — не стала со мной спорить майне либефюрерин, и сразу завалилась на диван, смотреть очередную серию немецкого фильма про похождения понаехавших русских в Германии.

— Я надеюсь контракт не… ?

— И не надейся, — забила в гроб моей мечты последний гвоздь жена. — Едем, я сказала! На НАШУ историческую родину. Начинай учить немецкий!

«Валькирия», — восхищенно бормотал я, спуская в мусоропровод всю картошку, — «валькирия, как есть!»

И тут же меня накрыла волна жалости к самому себе. Ей-то хорошо, у нее за спиной иняз, почти что хоходойч и стажировка в Германии, а я-то! С горечью вспоминался мой позорищный позор в австрийском магазине, где я мычал-телился, не в состоянии купить триста грамм ветчины, потому что не знал, как по-немецки «триста». И еще я помню презрительные взгляды аборигенов, которые смотрели на меня как на таракана, который не знает простейшего, а все туда же.

«Умаялась, бедняжка», — умильно бормотал я, стягивая с жениных ног сапоги. Картошку с рынка — это вам не бумажки в офисе перекладывать. На экране телевизора русские эмигранты в количестве трех негров бодро огуливали сисястую арийку. Из динамика неслись неестественные стоны и крики: «О! О! Дас ист фантастишь!».

Так я выучил первые три слова немецкого языка.