Конец справедливости: Как наша жажда кармы душит хорошие истории

Знаете, какое слово я начинаю ненавидеть в отзывах на книги? «Справедливо». «Наконец-то все получили по заслугам — справедливо». «Плохой персонаж умер мучительной смертью — справедливо». «Главные герои поженились и жили долго — это справедливо».

Да ничего это не справедливо! Это — детская сказка. Это бульон, в котором тонет настоящее мясо человеческой драмы. Мы с вами, читатели, в погоне за катарсисом, превратились в моральных бухгалтеров, которые требуют от автора финального баланса: кредит — дебет, грех — расплата, добро — бонус.

И самое страшное — мы эту расплату хотим прямо сейчас, в пределах одной книги. Как горячую пиццу с доставкой за полчаса. Но жизнь так не работает. И великая литература — тоже.

Откуда берется этот зуд?

Психологи скажут нам про когнитивный диссонанс. Наш мозг, перепаханный новостной лентой, где зло торжествует, а добро выглядит слабым, отчаянно нуждается в восстановлении порядка. Хоть где-то. Хоть в вымышленном мире.

Но это еще полбеды. Вторая половина — наша новая культурная привычка: моральный консьюмеризм. Мы «потребляем» истории, как экологически чистые продукты, проверяя их на соответствие этическим стандартам. Персонаж совершил ошибку? Он должен быть публично наказан и перевоспитан, иначе автор — пособник. Сюжет не осудил его достаточно жестко? Это «пропаганда».

Мы больше не хотим разбираться в мотивах. Мы хотим вердикт. И желательно, чтобы он совпадал с вердиктом нашего комфортного мирка.

Что мы теряем, выигрывая эту «справедливость»?

Мы теряем взрослость. Посмотрите на финалы великих книг, которые воспитали нас.

• Что      «справедливого» в финале «Анны Карениной»? Трагедия, разбитые жизни, и      Каренин, этот официальный рогоносец, вдруг проявляет к Вронскому      человеческое, почти духовное отношение. Где кара? Где торжество      добродетели? Там — бездна.
• Что      «правильного» в том, как заканчивает Гамлет? Гора трупов. И Фортинбрас,      сторонний наблюдатель, подбирает власть. Это не воздаяние. Это — коллапс.
• Возьмите      современное: сериал «Черное зеркало». Его сила — в горькой, неудобной      правде, а не в моральных уроках. Он не наказывает. Он показывает. И от      этого мурашки.

Эти авторы уважали нас. Они доверяли нам способность вынести тяжесть неразрешенного, прожить чужую боль без гарантии компенсации. Они знали: послевкусие истины горче, но честнее, чем конфетка «все встало на свои места».

Сегодня такой финал рискует получить волну гневных комментариев: «Автор не справился с аркой персонажа!», «Это триггер без катарсиса!», «Зачем я это читал, если никто не стал счастлив?».

А что же автор? Он в заложниках.

Я знаю это чувство изнутри. Ты пишешь сложного героя. Он подлый, но обаятельный. Глубоко несчастный, поэтому причиняет боль другим. И ты чувствуешь на себе взгляд. Взгляд будущего читателя, который ждет, что ты, как бог-судья, его осудишь. Что ты выведешь на сцену прокаженного или подстроишь ему несчастный случай, чтобы все вздохнули: «Фууух, ну хоть с ним разобрались».

И самый страшный соблазн — поддаться. Потому что это путь к одобрению. К лайкам. К комментарию «какой сильный и правильный финал».

Но в этот момент ты убиваешь правду своей же истории. Ты меняешь судьбу на бутафорию. Ты подкладываешь читателю грелку под спину, когда по сюжету в доме должен выйти из строя котел и все должны замерзнуть.

Так что же делать? И читателю, и автору.

Читателю: Попробуйте заменить в голове вопрос «Кто прав, а кто виноват?» на вопрос «Почему это со мной случилось?». Проживите историю не как судья, а как соучастник. Разрешите себе остаться в недоумении. В горечи. В пустоте после финала. Это и есть взрослое чувство. Это честнее.

Автору (и себе в первую очередь): Надо найти смелость быть несправедливым. Помнить, что высшая «справедливость» в искусстве — это правдоподобие судьбы, а не калькуляция грехов. Иногда хороший человек должен проиграть. Иногда подлецу должно повезти. Иногда история должна кончиться не вздохом облегчения, а тишиной, в которой слышен собственный стук сердца.

Мы так боимся хаоса в выдуманных мирах, потому что тонем в нем в реальности. Но может, великая книга — это не убежище от этого хаоса? Может, это тренировка? Тренировка жить в мире, где счет не всегда сводится, где зло не всегда носит черную шляпу, а добро не торжествует под фанфары.

Попробуем перестать требовать у автора кармических отчетов. Позволим ему снова стать не судьей, а проводником в те темные леса, где нет табличек с правилами. Именно там и теряются самые интересные истории. И самые честные.

Суд присяжных из фан-группы. Как читательский суд калечит сюжеты.

Итак, мы договорились: жажда немедленного воздаяния — это детский зуд. Но есть куда более опасная штука — когда этот зуд превращается в коллективное действие. Когда читатели объединяются не для обсуждения книги, а для того, чтобы выступить единым фронтом Моральной Полиции. С требованием к автору: «Исправь! Объясни! Накажи! Иначе мы тебя отменим».

Это уже не просто вкусовщина. Это — давление на творческий процесс. Напуганный автор начинает оглядываться на этот суд присяжных из хейтеров и фанатов ещё до того, как поставит точку в главе. И вот что происходит:

1. Умирает риск.
Персонаж больше не может совершить по-настоящему отвратительный, двусмысленный, невыгодный с точки зрения «пиара» поступок. Потому что за ним тут же придут с вилами. Не в сюжете — в комментариях. Автор, чувствуя это, подсознательно начинает выписывать «страховочные сетки»: плохой герой обязательно должен получить психологическую травму в детстве, чтобы мы его «поняли». Сильный женский персонаж не может быть эгоистичной стервой — она должна быть «жертвой обстоятельств». Риск, амбивалентность — смываются. Остается безопасная, политкорректная картонка.

2. Сюжет начинает работать как адвокат.
История превращается не в исследование, а в судебный процесс, где автор — адвокат, который должен доказать, что его хороший герой достоин счастья, а плохой — заслужил кары. Каждая сцена — это улика, представленная присяжным-читателям. Гибнет магия неожиданности. Гибнет право персонажа на иррациональность. Он может делать только то, что вяжется с его будущим приговором.

Возьмите классику. Представьте, если бы «Преступление и наказание» писалось сегодня, в эпоху твиттера.
Глава 1: Раскольников зарубил старуху. Фан-группа в ярости: «Мизогиния! Насилие над пожилыми! Автор романтизирует убийство!»
Достоевскому пришлось бы к середине романа вставлять катарсис: например, благородного следователя Порфирия, который на полсотни страниц морально уничтожает Раскольникова. Или вводить нового персонажа — брата старухи-процентщицы, этакого святого старичка, чьи монологи заставляли бы Родиона рыдать. Чтобы читатель сразу получил свою порцию осуждения и не нервничал.
Но гений Достоевского в другом. Он заставляет нас прожить все это время вместе с убийцей. Без быстрого суда. Мы чувствуем его лихорадку, его отвращение к себе, его чудовищное, неистребимое «а вдруг я тварь дрожащая?». Весь роман — это не суд. Это — соучастие. На которое современный читатель, воспитанный на клиповой морали, часто уже не способен. Ему подавай вердикт в режиме реального времени.

Что спасает? Искусство безответственности.

Так есть ли выход из этой ловушки всеобщего морализаторства? Есть. Но он требует от нас, и от авторов, и от читателей, одной утерянной добродетели — интеллектуальной безответственности.

Звучит опасно. Но я говорю вот о чём: о праве искусства не быть уроком. Не быть воспитателем. Не быть судьей. Быть — зеркалом, в котором мы видим не только то, что хотим, но и то, что есть.

Для читателя это значит:

• Перестать      искать в каждой книге «посыл» и «мораль». Иногда «посыл» великого романа —      «жизнь страшна, сложна и бессмысленна, и любовь не спасает». И это —      честно.
• Разрешить      себе симпатизировать «плохому» персонажу. Не потому, что ты поддерживаешь      зло, а потому, что ты увидел в нём человека. Это и есть эмпатия —      способность понять того, кого осуждаешь.
• Доверять      автору. Как доверяют проводнику в горы. Он ведёт тебя не по безопасной      асфальтированной дорожке с перилами, а по тропе над пропастью. Да,      страшно. Но вид оттуда — единственный, ради которого стоит читать.

Для автора это значит:

• Восстать      против внутреннего (и внешнего) цензора. Перестать спрашивать: «А что      подумают? А правильно ли это? А не осудят ли моего героя?»
• Спросить      себя вместо этого: «Правдиво ли это? Так ли могло бы быть?» Это вопрос не      к морали, а к жизни.
• Помнить:      твоя задача — не разрешить конфликт к всеобщему удовольствию. Твоя задача      — исчерпать его до дна. Вытащить на свет всё, даже самое      неудобное и неприглядное. А уж читатель сам разберётся, что с этим делать.      Он взрослый. Или должен им стать — в том числе и с твоей помощью.

Искусство, которое всех вовремя наказывает и награждает, — это не искусство. Это — моральная гигиена. Важная в жизни, но смертельная для литературы.

Давайте рискнём. Давайте разрешим историям кончаться несправедливо. Пусть злодей иногда сбегает на тропический остров. Пусть добряк теряет всё. Пусть любовь разбивается, а ненависть торжествует.
Потому что только когда мы увидим в книге всю непредсказуемую, жестокую, несправедливую механику мира, мы сможем по-настоящему оценить те редкие, выстраданные, ненадежные моменты добра и света, которые в нём всё-таки есть. Они дороже, потому что их не гарантировал нам автор в угоду нашему инфантильному желанию «справедливости». Они — как подарок посреди хаоса. Единственный, что имеет цену.