Русская "Железная маска"

Этот остров у самого истока холодной и темной Невы из Ладожского озера был тем первым кусочком неприятельской шведской земли, на который ступила нога Петра I в самом начале Северной войны. Недаром он переименовал крепость Нотебург, отвоеванную в 1702 году у шведов, в Шлиссельбург — «Ключ-город».

Этим ключом он потом открыл всю Прибалтику. И почти сразу же крепость стала политической тюрьмой. Уж очень удобен был для узилища этот уединенный остров. Попасть сюда можно было только через одни ворота, при этом нужно было огибать по воде на глазах охраны почти весь остров.

Да и бежать отсюда было невозможно. За всю историю не случалось побегов из Шлиссельбургской тюрьмы. И только раз была предпринята дерзкая попытка освобождения одного из шлиссельбургских узников.

Событие произошло в белую ночь с 5 на 6 июля 1764 года. Попытку эту предпринял один из офицеров охраны крепости, подпоручик Смоленского пехотного полка Василий Яковлевич Мирович.

С отрядом солдат, которых он подбил на бунт, Мирович пытался захватить особую тюрьму, в которой содержали секретнейшего узника. 

Ворвавшись в казарму, где жил заключенный, Мирович увидел его недвижимым, лежащим в луже крови. Вокруг были следы ожесточенной борьбы.

 Во время боя, развернувшегося между отрядом мятежников и охраной секретного узника, погибло несколько солдат, офицеры охраны Власьев и Чекин убили заключенного. Мирович, узнав о смерти узника, сдался на милость властей и был тотчас арестован.

Все подбитые им на бунт солдаты также были схвачены. Началось расследование страшного преступления…

Кто же был этот узник? Это была страшная государственная тайна, но все в России знали, что секретным узником был русский император Иван Антонович, проведший в заточении почти четверть века.

В начале 1730-х годов династия Романовых испытывала серьезный кризис — некому было наследовать трон.

На престоле сидела императрица Анна Иоанновна, бездетная вдова. При ней жила сестра Екатерина Ивановна с малолетней дочерью Анной Леопольдовной. Вот и все родственники императрицы. 

Правда, жива была цесаревна Елизавета Петровна, которой не было и тридцати лет. В Киле также жил племянник Елизаветы, сын ее покойной старшей сестры Анны Петровны Карл-Петер-Ульрих (будущий император Петр III). 

Однако Анна Иоанновна не хотела, чтобы отродье Петра I и «лифляндской портомои» — Екатерины I — вступило на трон Российской империи.

Вот почему, когда в 1731 году был оглашен императорский указ, подданные не поверили своим ушам: согласно ему, они должны были присягнуть в верности причудливому завещанию Анны Иоанновны. 

Она объявляла своим наследником того мальчика, который родится от будущего брака императрицыной племянницы Анны Леопольдовны с неизвестным еще иностранным принцем. 

Удивительно, но как задумала императрица, так и получилось: Анна Леопольдовна была выдана замуж за немецкого принца Антона-Ульриха и в августе 1740 года родила мальчика, названного Иваном. 

Когда в октябре того же года Анна Иоанновна умирала, она завещала трон своему двухмесячному внучатому племяннику. 

Так на русском троне появился император Иван Антонович.

Мальчик стал самодержцем в возрасте двух месяцев и пяти дней и был свергнут с престола, когда ему исполнился один год, три месяца и тринадцать дней.  

Сохранились барельефы, где ребёнок изображён аллегорическими фигурами Правды, Науки и Процветания. А на шее у него красуется тот самый орден, с тяжёлой и слишком крупной для детской шеи золотой цепью.

В 1741 году случился государственный переворот. Цесаревна Елизавета Петровна со своими сподвижниками взяла штурмом Зимний дворец глубоко ночью. Мать и отец новорождённого императора были арестованы.

Елизавета запретила солдатам поднимать шум в спальне Ивана. Было велено дождаться пробуждения ребёнка. 

Таким образом, солдаты несколько часов простояли над колыбелькой. Когда малыш открыл глаза, он закричал от ужаса. Тут же его вытащили из кроватки и отнесли Елизавете.

Потом начался крестный путь семьи Ивана Антоновича по тюрьмам. Сначала узников держали под Ригой, потом в Воронежской губернии, в Ораниенбурге. 

Здесь родителей разлучили с четырехлетним сыном. Его, под именем Григория, повезли на Соловки, но из-за осенней непогоды добрались только до Холмогор, где Ивана Антоновича поместили в бывшем доме местного архиерея. 

Здесь, в Холмогорах, ребенка посадили в одиночную камеру, и отныне он видел только слуг и охранников. 

Живого и веселого мальчика непрерывно держали в наглухо закрытой комнате без окон — все его детство, всю его юность. У него не было игрушек, он никогда не видел цветов, птиц, животных, деревьев. 

Он не знал, что такое дневной свет. Раз в неделю под покровом ночной темноты его выводили в баню во дворе архиерейского дома, и он, вероятно, думал, что на дворе всегда стоит ночь. 

А за стенами камеры Ивана, в другой части дома, поселили его родителей, братьев и сестер, которые родились уже после него и которых он тоже никогда не увидел.

Елизавета никогда не отдавала приказа убить Ивана, но делала все, чтобы он умер. Императрица запретила учить его грамоте, запретила ему прогулки. 

Когда он, восьми лет, заболел оспой и корью, охрана запросила Петербург: можно ли пригласить к тяжко больному доктора? Последовал указ: доктора к узнику не допускать! Но Иван поправился на свою беду… 

В 1756 году шестнадцатилетнего заключенного внезапно перевезли из Холмогор в Шлиссельбург и поселили в отдельной, строго охраняемой казарме. Охране были даны строжайшие предписания не допускать посторонних к узнику Григорию. 

Окна помещения, чтобы не пропускали дневной свет, густо замазали краской, в камере постоянно горели свечи, за узником непрерывно наблюдал дежурный офицер. Когда приходили слуги убирать в помещении, Григория заводили за ширму. Это была полная изоляция от мира…

Сам факт существования Ивана Антоновича был государственной тайной. В борьбе со своим юным предшественником на троне императрица Елизавета Петровна прибегла к удивительному, но, впрочем, знакомому способу борьбы с памятью о нем. Его имя было запрещено упоминать в официальных бумагах и в частных разговорах. 

Того, кто произнес имя Иванушки (так его называли в народе), ждали арест, пытки в Тайной канцелярии, ссылка в Сибирь. Высочайшим указом было предписано уничтожить все портреты Ивана VI, изъять из обращения все монеты с его изображением. 

Каждый раз начиналось следствие, если среди тысяч монет, привезенных в казначейство в бочках, обнаруживался рублевик с изображением опального императора.

Было велено из книг, посвященных императору-младенцу, вырвать титульные страницы, собрать все до последнего опубликованные при нем указы, протоколы и докладные записки с упоминанием имени Ивана VI Антоновича. Эти бумаги были тщательно запечатаны и спрятаны в Тайной канцелярии. 

Так, в русской истории образовалась огромная «дыра» с 19 октября 1740 года, когда он вступил на трон, и до 25 ноября 1741 года. По всем бумагам получалось, что после окончания царствования императрицы Анны Иоанновны сразу же наступило славное царствование Елизаветы Петровны.

 Ну уж, если никак было нельзя обойтись без упоминания о времени правления Ивана VI, то прибегали к эвфемизму: «В правление известной особы». 

Лишь столетие с лишним спустя, в 1888 году, были опубликованы два огромных тома бумаг царствования Ивана Антоновича. Так, наконец, тайное стало явным…

Но, как часто бывало в России, самая большая государственная тайна была известна всем. А тому, кто не знал, стоило только побывать на холмогорском или шлиссельбургском базаре. 

Там или в ближайшем кабаке за полуштофом водки любопытствующему сразу же рассказали бы, кого так тщательно стерегут в тюрьме и за что. 

Все ведь давно знали, что сидит Иванушка за верность «старой вере» и страдает он, естественно, за народ. Известное дело, иначе за что же так мучить человека?

Надо сказать, что этот династический грех не давал покоя ни Елизавете Петровне, ни восшедшему на трон в декабре 1761 года Петру III, ни Екатерине II, захватившей власть в июне 1762 года. И все эти самодержцы непременно хотели увидеть таинственного узника.

За свою жизнь Иван Антонович видел только трёх женщин: свою мать и двух императриц. Да и то, Елизавета при встрече с ним в 1757 году (Ивана привезли в закрытой кибитке в Петербург) была одета в мужское платье. 

В марте 1762 года император Петр III сам отправился в Шлиссельбург, под видом инспектора вошел в камеру узника и даже разговаривал с ним. 

Из этого разговора стало ясно, что заключенный помнит, что он вовсе не Григорий, а принц или император. 

Это неприятно поразило Петра III — он-то думал, что узник сумасшедший, беспамятный, больной человек.

Екатерина II получила проблему Ивана в наследство от своего непутевого мужа. И она, тоже движимая любопытством, отправилась в Шлиссельбург в августе 1762 года, чтобы посмотреть на секретного узника и, возможно, поговорить с ним. 

Нет сомнения, что Иван Антонович своим диким видом производил на посетителей тяжелое впечатление. Двадцать лет заключения в одиночке искалечили его, жизненный опыт юноши был деформированным и дефектным. 

Ребенок — не котенок, который и в пустой комнате вырастет котом. 

Иван четырехлетним малышом оказался в изоляции. Никто не занимался его воспитанием. Он не знал ласки и доброты, жил как зверь в клетке. 

Офицеры охраны, люди невежественные и грубые, со зла и от скуки дразнили Иванушку как собаку, били его и сажали «за непослушание» на цепь. 

Как справедливо писал М. А. Корф: «До самого конца жизнь его представляла одну нескончаемую цепь мучений и страданий всякого рода». 

И все же, в глубине его сознания сохранилась память о раннем детстве и страшной, похожей на сон, истории его похищения и переименования. 

В 1759 году один из охранников сообщал в своем рапорте: «Арестанта, кто он, спрашивал, на что [тот] прежде сказал, что он - человек великий, и один подлый офицер то от него отнял и имя переменил». 

Ясно, что Иван говорил о капитане Миллере, который отнял четырехлетнего мальчика у родителей в 1744 году. И ребенок запомнил это!

Позже Екатерина II писала, что она приехала в Шлиссельбург, чтобы увидеть принца и, «узнав его душевные свойства, и жизнь ему по природным его качествам и воспитанию определить спокойную». 

Но ее якобы постигла полная неудача, ибо «с чувствительностью нашею увидели в нем, кроме весьма ему тягостного и другим почти невразумительного косноязычества (Иван страшно заикался и, чтобы говорить внятно, поддерживал подбородок рукой. — Е. А.), лишение разума и смысла человеческого». 

Поэтому, заключила государыня, никакой помощи несчастному оказать невозможно, и для него не будет ничего лучшего, как остаться в каземате. 

Вывод о безумии Иванушки делался не на основании врачебного обследования, а по донесениям охраны. Какими психиатрами бывают охранники, из советской истории мы знаем хорошо. Профессиональные же врачи к Ивану Антоновичу никогда допущены не были.

Государыня так и оставила узника догнивать в сырой, темной казарме. Вскоре после отъезда императрицы из Шлиссельбурга, 3 августа 1762 года охранники секретного узника, офицеры Власьев и Чекин, получили новую инструкцию. 

В ней (в явном противоречии с утверждением о безумии заключенного) было сказано, что с Григорием нужно вести разговоры такие, «чтоб в нем возбуждать склонность к духовному чину, то есть к монашеству… толкуя ему, что житие его Богом уже определено к иночеству и что вся его жизнь так происходила, что ему поспешать надобно себе испрашивать пострижение». 

Вряд ли с сумасшедшим, «лишенным разума и смысла человеческого», можно вести высокие разговоры о Боге и пострижении в монахи.

Крайне важно, что в эту инструкцию, в отличие от предыдущих, был внесен и такой пункт: «4. Ежели, паче чаяния, случится, чтоб кто пришел с командою или один, хотя бы офицер… и захотел арестанта у вас взять, то оного никому не отдавать… Буде же оная сильна будет рука, что спастись не можно, то арестанта умертвить, а живого никому его в руки не отдавать».

Попытка освобождения Ивана Антоновича, предпринятая ровно через два года, была как будто угадана авторами инструкции 1762 года. Как по написанному сценарию, появился неизвестный офицер с командой, никаких бумаг охране не предъявил, завязался бой, нападавшие усилили натиск и, видя, что «оная сильна будет рука», Власьев и Чекин кинулись в камеру. 

Они, как сообщал современник, «напали с обнаженными шпагами на несчастного принца, который к этому времени проснулся от шума и вскочил с постели. 

Он защищался от их ударов и, хотя был ранен в руку, но сломал одному из них шпагу; тогда, не имея никакого оружия и почти совершенно нагой, он продолжал сильно сопротивляться, пока наконец они его не одолели и не изранили во многих местах. 

Тут наконец он был окончательно умерщвлен одним из офицеров, который проколол его насквозь сзади». В общем, свершилось дело темное и нечистое. 

Есть основания подозревать Екатерину II и ее окружение в стремлении уничтожить Ивана Антоновича, который, при всей его беззащитности, оставался для царствующей императрицы опасным соперником, ибо был законным государем, в 1741 году свергнутым Елизаветой. 

В обществе ходили благожелательные слухи об Иване Антоновиче. В 1763 году был вскрыт заговор, участники которого предполагали убить Григория Орлова, фаворита императрицы, и поженить Ивана Антоновича и Екатерину II, чтобы тем самым закрыть долгий династический спор. 

Такие планы заговорщиков явно не нравились ни Орлову, ни самой государыне. В общем, был человек — и была проблема…

Вот тут-то и появился подпоручик Василий Мирович — бедный, нервный, обиженный, честолюбивый молодой человек. Когда-то его предка, сподвижника Мазепы, сослали в Сибирь, и он хотел восстановить справедливость, вернуть прежние богатства семьи. 

Когда Мирович обратился за помощью к своему влиятельному земляку, гетману Кириллу Разумовскому, то получил от него не деньги, а совет: сам прокладывай себе дорогу, старайся схватить Фортуну за чуб — и станешь таким же паном, как и другие! 

После этого Мирович и задумал освободить Ивана Антоновича, отвезти его в Петербург и поднять мятеж. Однако дело сорвалось, и это некоторым историкам кажется вполне естественным, так как они считают, что Мирович стал жертвой провокации, в результате которой погиб опасный для Екатерины соперник.

Во время суда над Мировичем среди судей неожиданно вспыхнул спор: как могли офицеры охраны поднять руку на царственного узника, пролить царскую кровь? 

Дело в том, что инструкция от 3 августа 1762 года, данная Власьеву и Чекину и предписывавшая умертвить узника при попытке его освобождения, была тайной. Однако судьи, не зная об инструкции, были убеждены, что охранники поступили столь жестоко по собственной инициативе, а не выполняя приказ.

История убийства Ивана Антоновича вновь ставит извечную проблему соответствия морали и политики. Две правды — Божеская и государственная — сталкиваются тут в неразрешимом, страшном конфликте.

Получается так, что смертный грех убийства невинного человека может быть оправдан, если это предусматривает инструкция, если грех этот совершается во имя государственной безопасности. 

Нельзя игнорировать и слова Екатерины, которая писала, что Власьев и Чекин сумели «пресечь пресечением жизни одного, к несчастью рожденного» неизбежные бесчисленные жертвы, которые несомненно воспоследовали бы в случае удачи мятежа Мировича. 

Действительно, трудно представить, какие реки крови потекли бы по улицам Петербурга, если бы Мирович привез Ивана Антоновича (как он предполагал) в Литейную слободу, захватил там пушки, поднял на мятеж солдат, мастеровых. И это в центре огромного, густонаселенного города.

Расследование по делу Мировича было недолгим, а главное — необыкновенно гуманным, что для дел подобного рода кажется странным.

Он был спокоен, когда его вывели на эшафот, возведенный на Обжорке, у нынешнего Сытного рынка. 

Собравшиеся на казнь несметные толпы народа были убеждены, что преступника помилуют, — ведь уже больше двадцати лет людей в России не казнили.

Палач поднял топор, толпа замерла…Помилования не произошло.