Контрразведовательные мероприятия в подразделениях Веймарской республики для интересующихся

- Ире наме! - громко потребовал он, отодвинув пикельхауб, лежащий у роскошной бронзовой чернильницы прежнего владельца кабинета.

- Рядовой музыкантской команды седьмого стрелкового полка первой бригады четырнадцатого корпуса, вашбродь! – доложил флейтист и, насколько возможно в данных обстоятельствах, вытянулся во фрунт.

- Твой имья, идиот!

- Извините, - с достоинством ответил пан Штычка, - не расслышал. Тут плохая акустика, пан офицер. Очень плохо слышно бывает, все жалуются. Вы, извиняюсь, заняли кабинет городского казначея, пана Дуниковского. А у него все всегда плохо было. Его в четырнадцатом годе Господь призвал, по случаю плохих почечных отношений. С девятисотого года страдал человек. Даже на воды ездил в Кисловодск, лечиться, стало быть.

- Ихь фраге ден Тойфель данах! – заорал офицер, багровея, от чего Гюнтер и Макс, стоявшие по обе стороны от музыканта вытянулись на пару сантиметров выше, чем требовал устав - Ти говорить свой имья нарр, ферштейн?

- Чего ж не понять, понимаю и поддерживаю ежемоментно, вашбродь. Я, можно сказать, совершенно….

- Наме! - прервал его вышедший из себя обер-лейтенант, - Наме! Я стрелять! Думпкоф! Стрелять тебя! Наме, идиот!

- Леонард Штычка! - доложил обескураженный флейтист. - Проживаю по улице…

Имя: «Штычка Леонард» - записал допрашивающий. Выходило у него плохо, перо, повинуясь гневным рукам, выделывало по бумаге отвратные кренделя, в силу чего запись напоминала челюсть пораженного цингой. Немного подумав, офицер продолжил: «Шпион махновско-большевицкой банды, выбитой из Города, скрывался с целью проследить продвижение батальона и сообщить противнику о направлении. Умело маскируется под дезертира. При себе имеет секретный шифрованный документ, содержание которого….». Тут грозный обер-лейтенант отвлекся и стал пристально изучать найденную бдительными солдатами бумагу. Буквы старательного писаря Шуцкевского расплывались перед его глазами, а смысла в документе, написанном по –русски было столько же, сколько в первой бухгалтерской записи, выдавленной на глине шумерами. Отчаявшись разгадать таинственный шифр, он обратился к переминающемуся музыканту.

- Вас ист дас, Штичка? – поинтересовался он, указывая в недра мятого листка.

- Записка на склад, вашбродь. Еще под Билгораем написана, а то я совсем позабыл получить. Ежели то подсудное деяние, готов пострадать по всей уставной строгости законов. Такой непорядок произвел, аж стыдно мне, не знаю как. Уж очень я совестлив на всем этом. Глупо, конечно, если каждый рядовой позабудет кальсоны пополучать, это же, сколько кавардаку будет? Вози их потом за полком, грузи – перекладывай, а не дай бог, мыши поедят? Непорядок, вашбродь. Согласен целиком и полностью, – покачал головой флейтист и продолжил, - вы мне може выдадите? Кальсоны эти?

- Болван, - заключил офицер, через раз понимающий объяснения, но на всякий случай записал «Билгорай, кальсоны» и поставил жирный вопросительный знак. Таинственные кальсоны и витиеватая подпись сделали это темное дело совершенно фантастическим. – Вас ду ин дер Штадт махтес? Что делать в Город? Шпионаже?

Как казалось старательному офицеру, допрашиваемый арестант, при этом вопросе должен был стушеваться и зафонтанировать признаниями, каковые можно было бы записать, а затем повесить его как махновского шпиона. Тем более, что Билгорай еще смутно припоминался господину обер-лейтенанту как город в котором он отравился реквизированной у местного торговца картофелевкой. Воспоминания эти кошками скребли душу и особенную боль он испытывал от перенесенных в походе неудобств, когда был вынужден раз за разом догонять уходящую в мутные, кишащие большевиками просторы колонну.

- До дому шел, - честно ответил отставной флейтист. – Марш нах хауз, как говорится. Зашел выпить чаю к знакомой даме. Замечательная достоинствами женщина, - интимно подмигнув, сообщил он. - Шпионаж найн, герр официр. Был тут у нас один шпион, Вейка-дурачок, может, знакомы с ним? Он вроде подполковника у вас тут. Знатно пошпионил. Одних яблок конских в Лодзь переправил пудов тридцать. Все ходил по улицам, высматривал. Говорят, как высмотрит что, так бежит на почту телеграммы строчить царю вашему Вильгельму. Напишет ему, дорогой Вильгельм, у меня все хорошо, не болею, не кашляю, собрал два пуда яблок вчерась. Нижайше довожу до вашего сведения, что у русских все нормально, на фронт проследовало два эшелона. Как вы живете можете, дайте знать, ежели болеете. Кланяйтесь от меня мадам императрице. Вот как писал! С книксенами этими всякими, поворотами. Не каждый так сможет политературно! Никто его поймать не мог, даже пан Вуху, царствие ему небесное.

- Вуху? Кто есть Вуху? – обер-лейтенант поморщился, ужин мягко постукивал по стенкам кишечника. Припомнив Билгорайский позор, офицер поскучнел. Муки, испытанные им, заметались в голове, и, глядя в спокойные глаза махновского шпиона, он ощутил настойчивый позыв посетить уборную. А, пока пан Штычка продолжил нести невозможную околесицу про десятника, который по его словам был ему как отец родной, спазмы и неодолимое желание опорожниться, сделали продолжение допроса, практически невозможным. В голове допрашивающего зашумело.

– Хальт! – оборвал рассказчика он и обратился к молчаливо пучившему глаза тощему Максу: - Сдайте его оберфельдфебелю Креймеру под арест. К вечеру решим, что с ним делать. Можете идти! Абтретен!

- Обождите, пан офицер! Еще припоминаю про пана Вуху…

- Марш херраус!!! - заорал обер-лейтенант, на что конвоиры, подхватив неокончившего говорить музыканта, вывалились в коридор, по которому сновали штабные батальона.