Libertango и отрывок, который под него писался

Тут любят флэшмобы по музыке и цитатам. А я, пожалуй, совмещу. Для меня это, наверное, один из самых тяжелых и эмоциональных моментов в книге. И родился он (и вся глава, которая идет потом за ним) именно под эту музыку.

Алиса была, как обычно, вся в темно-серой гамме, с рюкзаком через плечо. Неизменный свитер по случаю жары она повязала на пояс поверх трикотажной юбки в пол, и сверху осталась только майка.

– Что у тебя тут стряслось? – спросила она, расстегивая сапоги. Интересно, но теперь, зная, что мой брат сидит живой и здоровый (почти что) у меня в кухне, я снова мог замечать, насколько идеально длинные и стройные у нее ноги. И каким округлым стало ее плечо, когда она опиралась одной рукой на стену, чтобы снять сапог.

«Это у тебя стряслось», хотел сказать я, но вовремя остановился. Алиса выпрямилась и посмотрела на меня несколько озабоченно. Кажется, она за меня волновалась.

– Ты себя нормально чувствуешь? – спросил я вместо ответа и заметил, как‍ она нахмурилась.

– Да. Вроде как.

– Хорошо, – вздохнул я. Ладно. Надо собра‍ться. Ничего страшного не должно произойти. Я подошел к Алисе и положил руки ей на плечи, чувствуя, как она напрягается от моего прикосновения. Наверное, к ней уже очень давно никто не прикасался.

– Он сидит там, – осторожно начал я. – Но он ничего не помнит. Он не помнит тебя.

– Кто – он? – спросила она, еще не понимая.

– Пойдем, – я развернул ее и так и повел, держа за плечи. Брат сидел, спрятав лицо в ладони, и поднял голову, только когда мы вошли. Я почувствовал, как Алиса окаменела под моими пальцами.

– О, – только и сказала она. После этого на кухне воцарилась гробовая тишина.

Спустя абсолютно неисчислимое время Алиса отлепилась от моих рук, подошла к нему и встала напротив, опираясь спиной о кухонную столешницу. Несколько раз она провела пальцами по лбу, как человек, у которого сильно болит голова. Потом заметила пачку сигарет, лежавшую на столе, потянулась к ней и к коробку спичек, достала сигарету. Первая спичка у нее сломалась. Вторая вспыхнула. Она затянулась. Все это время она не спускала с него глаз.

Я ожидал чего угодно. Слез, обморока, истерики. Ступора, помутнения рассудка, лихорадки. Но теперь мне казалось, что это все было бы значительно лучше. Потому что сейчас Алиса просто стояла перед нами и… выкуривала себя. Я не мог придумать другое слово. Она докуривала сигарету и начинала следующую, все время глядя на него, тихо, спокойно, не говоря ни слова. Если бы она разрыдалась, или кинулась к нему в объятия, или потеряла б‍ы сознание, это было бы не так чудовищно, не так невыносимо. Но она только‍ молчала, и курила, и при этом мы оба видели, как она буквально выворачивается наизнанку, как на нас выплескивается все, о чем она не говорила никому и никогда. Если бы она стояла посреди моей кухни голой, даже тогда на нее было бы легче смотреть.

И я видел при этом лицо моего брата. И понимал всю безнадежность этой ситуации. Если бы Алиса хоть как-то проявляла свои эмоции, это могло бы все спасти. Он мог бы ее обнять, начать жалеть, он мог бы просто с ней заговорить. Но она стояла перед ним и молчала, поднося при этом сигарету ко рту – его жестом, туша ее в пепельнице – его движением, прикуривая новую – точно так же, как он. Я видел, как постепенно его лицо каменеет, как одновременно с тем, как она все больше и больше оголялась, он как будто все больше и больше закрывался.

А потом, неожиданно, когда она потянулась за очередной сигаретой, он схватил ее за руку.

– Хватит, – сказал он с трудом. – Хватит, пожалуйста.

И в этот момент я понял, что мне срочно нужно уйти. Я развернулся и вышел из кухни, не сказав ни слова, быстро обулся, схватил первую попавшуюся куртку и выскочил из дома. При всей своей огромности наша квартира стала вдруг слишком тесной для троих.