О времени, или "когда б вы знали, из какого сора..."

Преамбула: зашел у меня однажды на стихах разговор с одним читателем, обсуждали мою недавнюю поездку в Грецию. Надо сказать, что больше всего — даже больше невероятных Метеор, даже больше изумительного лазурного Эгейского моря, даже больше Олимпа — меня поразил ход времени.

В Греции очень старое время, оно помнит олимпийцев и никуда не спешит. И жить в этом особенном потоке — опыт, с трудом передаваемый словами, там работают органы чувств и душа. Я прожила там неделю, но по ощущениям это был полновесный, насыщенный событиями месяц. 

Вспомнилось вдруг, как ужинал один пожилой грек в ресторане отеля. Думаю, представляете себе, на что похожи рестораны отелей, работающих по системе «все включено». Плюс к этому наши соотечественники, производящие неизгладимое впечатление. И вот в этом хаосе и осином гудении сидит за столиком один человек, который отнюдь не одинок, поскольку мир в себе. И среди гастрономического безумия его ужин состоит из куска пышного белого хлеба, трех кусочков соленого сыра, нескольких крупных маслин и оливкового масла, налитого на большую белую тарелку. Нужно было видеть, с каким патрицианским достоинством он макал хлеб в густое, слегка зеленоватое масло, как неторопливо отрезал кусочек маслины и сыра и нескрываемо наслаждался, запивая свой ужин глотком белого вина. Он был настолько мудр, что простил мне мое невоспитанное любопытство :) Я не могла на него не смотреть — он был очень похож на греческое время. Рискну предположить, что он мог быть самим Хроносом :)

Собственно, да, рискнула. И вот что у меня получилось.

Он макал серый хлеб, ноздреватый и пышный,
в подогретое масло, и падали капли,
как секунды, весомы, в елейное море,
но едва колебалась густая поверхность,
сохранившая солнце и после отжима.

И катая маслину по белой тарелке,
и рисуя узоры зазубренной вилкой
на фарфоре, от печки не знавшем хозяйки,
его спутница зал обводила глазами —
не имевшая возраста, бывшая прежде,
чем моря, закипая, врывались в долины,
и бурлили, и пенились чёрные воды.

Он ловил её руку, он знал поимённо
каждый пальчик, увенчанный пламенным ногтем,
и равнина ладони, лишённая линий,
никогда не была для него откровеньем.

Мир шумел Вавилоном, утратившим стержень,
на семи языках, на вороньих наречьях,
но невидимый купол над парой предвечных
отсекал неуместное пиршество жизни.

До озноба, до мелкой пронзительной дрожи
я смотрела на тех, кто от века не явлен,
обжигаясь — смотрела, сгорая — смотрела,
за секунду платя безразмерной минутой,
и, летя на миндаль её длинного ока,
мотыльком в паутине взгляд пойманный бился.
Жизнь моя уходила, но я наблюдала.

...Так ужинал Хронос.