ПОдьезжая к станции у меня слетела шляпа

Не знаю как вы, дорогие маститые литераторы, титаны пера, повелители контента и неимоверной лирики. Но я в быту очень несобранный человек. Все у меня бессистемно: провода, инструменты, садовые шланги, рассада, ведра, телефоны, зарядки. Первозданный хаос, в общем.  Как я в нем ориентируюсь, как нахожу нужное остается загадкой для всех.

В моем скудном воображении, сам процесс творчества представляется чем-то вроде работы столяра. Бревно первоначального замысла- строгаешь, сверлишь, пилишь  и вот выходит. У кого великолепный бюст товарища Сталина, а у кого косой табурет. Тут, как получится. Но разговор не об этом. 

Собственно, листая свои пожелтевшие от времени записи, я с удивлением обнаружил, что выкинул из своих Тридцать восемь сантиметров что- то около 3 а.л. говенного текста. Полностью переписал сюжет, повороты и героев.

А сколько текста выкидываете вы, товарищи литераторы? И какого он качества?

для примера, кусок ампутированных сантиметров:

   Моя нимфа скромна и порхает по ступенькам как бабочка. Я прощаю ей опоздание на десять минут, потому что она выглядит на миллион.  К ней тянутся цветущие бугенвиллии, паралитики восстают из кресел! Восстают полностью или по частям! Астматики дышат без перханья. Тромбозы пробиваются закипающей кровью! Жизнь! Она несет ее на своих изящных плечах, моя медицинская Мадонна.

- Вы прекрасны, Маша, - объявляю я всему миру, и два сердечника разглядывающие нас из окна палаты  тут же излечиваются от аритмии.

- Почему вы постоянно называете меня Маша? – интересуется мышка.

- Это русский, Мария. Я из России, – в ее глазах плавает удивление. Россия, для нее, так же далеко как Большая крабовидная туманность. Я – из другой параллельности! Из ниоткуда! Я не существую в своих потертых джинсах и замшевых мокасинах. Меня нет, и не было. 

«Ты – антиполог», –  серьезно утверждает Толстяк, термины которого так же загадочны, как почерк врачей. 

- А я думала вы поляк, - говорит она.  

- Для вас я могу им стать,- всерьез заявляю я. - Куда пойдем? Я голоден как дистрофик. 

Говоря это, я смотрю в ее темные глаза, имея ввиду не только еду

- Тут поблизости есть бар, - она пожимает плечиками и улыбается,- там неплохо. Живая музыка и пиво.

 К жратве здесь следует привыкнуть. В местных тошниловках выживают только имеющие желудок из низкоуглеродистой стали с добавлением нихрома. Английская кухня с ее омлетами и пудингами, про нее можно забыть, она слишком далеко. Здесь используют триста сорок сортов перца - мириады комбинаций не совместимых с жизнью. Каждое блюдо – двести пятьдесят три тысячи градусов по шкале Цельсия. 

Повара прячут термометры. Посудомойки работают в асбестовых перчатках. Кухни - это плавильни. Мартеновские цеха. Заказывая манную кашу,  рискуешь получить удар. На фоне всего этого пиво – нектар. Без него нет жизни, без этой смеси сброженных солодов и воды. 

 Достаточно маленькой фасолинки и нёбо трескается и осыпается на тлеющие остатки языка. Посетители уборных рискуют обратить задницы в пепел, но сейчас, меня это волнует меньше всего. Я слушаю болтовню своей сестрички. Или, если точнее выразиться, пытаюсь ответить на ее вопросы. Преувеличивая все, что только можно. В такие моменты я чувствую себя директором макаронной фабрики.

- А как вы сюда попали? – интересуется мисс Капельница. Она тугоплавка и огнеупорна, как оказалось, и с удовольствием перекусывает плавающими в лаве кусочками телятины. – А в России очень холодно? Где вы жили там? Я видела фильм про эскимосов!

- Прилетел, бонита. Я два года жил в Манчестере, потом сильно захотелось сменить обстановку. Тут уютно! И это самое лучшее место на земле, ведь оно украшено тобой.

- Тебе еще никто не говорил, что ты низкий льстец? – она кокетничает, принимая  правила игры.

- Нет. Потому что мы, русские, всегда говорим правду. – утверждаю я, Мария с сомнением смотрит на меня. Ох, эти сомнения! С женщинами всегда ходишь по тонкому льду. Здесь сложно расставить запятые и точки. Практически невозможно. Все слишком запутано. При разговоре с ними, вы хромаете на обе полудоли мозга. Я скромно липну глазами к ее рельефу, холмистость у нее небольшая, примерно в тех параметрах, которые позволяют произнести банальность вроде «спортивная фигура». Она напоминает мне Алю до хмурого.

- А ваш друг герой, - меняет тему мышка, заметив мой взгляд. - Нам говорили, что его наградят. Вы были там, когда его ранили?

- Да, милая, - подтверждаю я и кладу свою руку на ее маленькую кисть. (Записывайте! Я рассказываю медленно. Этот опыт бесценен.) – Там было ужасно! На нас напали пять человек, представь! Прямо на улице, средь белого дня. Но им не повезло, они наехали не на тех. Мы отстреливались почти два часа, до приезда полиции. Это было ужасно! Стена, за которой мы прятались, превратилась в дуршлаг. Через нее можно откидывать спагетти, бонита! В дыры свободно пролетают бабочки! Ни на что более она теперь негодна. Если бы не пулемет, они бы вряд ли достали Мастодонта. Он спас Пепе и еще пару человек. В меня тоже пытались попасть, пока я тащил его в укрытие. Видишь?

Я демонстрирую открывшей рот Марии дыру на рукаве прожженную сигарой.

- Ты смелый, - утверждает мисс Укол-Небольно, поблескивая зрачками. Я поглаживаю ее руку, и она отвечает. В этом моменте, квинтэссенция. Соль!  Далее можно будет почти все! Я это чувствую. Главное не торопить события, и хотя бы допить свое пиво. Первое - за него все равно сдерут деньги, второе – нужно погасить все внутренние возгорания, чтобы не выскакивать судорожно из койки с целью попить воды. Разве что, если ты  бегун на короткие дистанции и планируешь полеты с девушкой, всего на пару минут. Разочаровывать женщин последнее дело. 

  Шалман в котором мы сидим постепенно наполняется желающими хавки и танцев .Среди столиков снуют халдеи с подносами, а за стойкой перебирает волосатыми ручищами хозяин тошниловки. Он оснащен усами кайзера Вильгельма и смахивает на паука в центре паутины. Звякает посуда и гудит пара десятков голосов. Все мешается, но не взбалтывается. Это коктейль! Англо - испано – немецкий! Я скромно добавляю в него водочную нотку русского.

 В шуме, разбавленном начавшейся музыкой разговаривать уже невозможно и я приглашаю  Марию танцевать. Звучит какой-то блюз, мы топчемся, тесно прижавшись телами. Моя мышка музыкальна, это стоит признать! Все ее шарниры и сочленения смазаны лучшим маслом «Репсол». Она скользит по мне и, ровно через пять тактов, устраивает мне вакуум в пищеводе. Ее губы пахнут фиалкой и еще чем-то экзотическим! Она ныряльщица за жемчугом, маленькая фея! Три минуты десять секунд! Без всплытия на поверхность! На продуть балласт у нас уходит чуть меньше пары нот тоскующего синтезатора, и я отвечаю нимфе! 

 Держитесь за ручки кресел, ваши тапочки слетят! «Это просто имениматика!»- по авторитетному мнению Его Величества. Мы срастаемся кожей у нас общая система кровообращения, как мне кажется. Мы душим друг друга любовью. Мышка выдыхается и, оторвавшись от моих губ, шепчет:

- Пойдем ко мне, Макс?

- С тобой, куда угодно, Маша. Я готов сломать себе левую ногу и лечь рядом с Толстым, чтобы быть с тобой.

Она смеется, моя изящная креолка:

- Обойдемся без переломов, милый. 

 Милый! Я спешу расплатиться с кайзером плетущим паутину, хозяин жральни подмигивает мне и вытягивает большой палец вверх. Интернациональный жест, скажу я вам. Тут даже лошадям (а они меня не читают) все понятно.