"О литературе живой и мертвой" М. Н. Ромм

Мертва ли литература? На первый взгляд кажется, что это действительно так. Однако что мы называем «смертью литературы», о чем говорим? Очевидно, об утрате читательского интереса к так называемой литературе «высокой». Грех жаловаться на отсутствие интереса к остросюжетным книжкам, продаваемым на каждом шагу.  Даже поэзия находит спрос в виде авторской песни или текстов рок-групп. Но мы высокомерно отвернемся от всего этого, это для нас «низко». Будем говорить о литературе «элитарной» – именно она кажется мертвой, то есть не интересной читателю.
Идеологи этой литературы, закрывшиеся в коконе собственной избранности, считают, что она слишком сложна для разумения простаков. В действительности причина в том, что этой литературе не интересен живой человек. Вся она превратилась, по сути, в разнообразное кодирование пустоты.

Принято считать, что все издаваемое делится на две категории, профессиональная литература и «попса».  На самом же деле деление это искусственно. Правильнее было бы делить литературу на живую и мертвую.

Внешней характерной приметой мертвой литературы является отсутствие в ней факта высказывания. Произведение может быть и длинным, и коротким, но оно не замкнуто, оно может быть прервано в любой момент. И начало, и конец его произвольны. Естественно, если НЕЧЕГО донести до читателя, то все равно, в какой момент прекратить речь. Ни мировоззрение, ни переживания автора не имеют ничего общего с его произведением.

Хочет ли автор того или нет, это приводит к глубинному ощущению тоски и безнадежности. Ведь подобное творчество — апология Хаоса. У авторов наиболее талантливых, а такие, разумеется, есть, эта апология Хаоса настолько явная, настолько ярко охватывающее читателя отчаянье, что даже иногда кажется, что мы имеем дело с чем-то подлинным. Но нет, это искусственное, мертворожденное создание. Оно искусственно не только по форме, оно порождено искусственными мотивами.

Мотивы эти просты: для того чтобы  текст увидел свет, неважно, что он собой представляет. Текст может быть каким угодно, но он должен выглядеть непонятным для обывателя. Этот текст должен быть по возможности, оригинальным и по возможности эпатажным, настолько, насколько вообще можно в наше циничное время кого бы то ни было эпатировать. Но главное все же не это, а то, в каких отношениях автор с потенциальным издателем. Потому что авторов много, а издателей мало. Потому что «элитарное искусство» должно быть дотационным, а дотаций все меньше.
Искусствоведы и критики для такого творчества настолько же необходимы, насколько искусственное дыхание для коматозника. Это они призваны объяснить и себе, и самим авторам и, главное, спонсорам (читатели ведь в расчет не берутся),  что всё это не бред, а элитарное искусство. Бесполезно ждать от таких критиков определения общих тенденций или направлений. Направление тут одно – морг. Ведь разные художественные течения определяют формы передачи читателю сокровенного знания, открытий, переживаний автора, а поскольку от всего этого уже давно отказались представители «духовной элиты», бессмысленно говорить о стилях. Ведь искусство, которое не стремится ничего насущного передать, – это лишь бесконечное разливание в разнообразные сосуды одного и того же трупного яда. Все эти многочисленные фантомы «актуального» искусства – постмодернизм, концептуализм, метаметафоризм, – все это принаряженная в одежды заумных речей пустота.

Видимость жизни всему этому могло придать только давление цензуры. Оно, как электричество, заставляло дрыгаться отрезанную лягушачью лапку. Исчезли запреты, и вместе с ними вскоре угас пафос постмодернистского протеста. Да, эта литература мертва, но она не исчезла. Труп ее лежит рядом с нами, разлагается и не дает дышать, отравляя все живое.

А между тем настоящее искусство не умерло. Это не одно какое-то художественное направление, оно сочетает в себе и принимает в себя различные творческие методы и стили. Ошибочно, например, думать, что оно тяготеет к традиционализму. Противопоставление, которое часто делается, намеренно искажает факты. Адепты мертвого искусства вводят общественность в заблуждение, подчеркивая свое «новаторство» словом «актуальное». Небрежно отбрасывая таким образом как безнадежно устаревшее всё, что не укладывается в прокрустово ложе «актуальности». В действительности же  это их «новаторство», траченное молью, исчерпало себя в начале 20х годов прошлого века. Рассуждая о новаторстве, о новизне в искусстве, они неизбежно попадают в тупик. Ведь под «новизной» у них понимается даже не разрушение старых эстетических традиций, не формальные изыски, ведь всё это пройдено уже давным-давно, – под «актуальностью» они понимают отказ от самой функции искусства, как формы духовной деятельности.  
Но подлинная новизна творчества основывается на новизне и изменчивости материальной и духовной реальности. Новое для себя и читателя художник открывает, используя творчество как инструмент познания. Безусловным признается сам факт существования познаваемого мира и его ценность для человека. При этом любая фальшь, неискренность, конъюнктурность отбрасывает художника назад, к чему-то уже многократно использованному другими. В основе этой новизны лежит уникальность авторского опыта, авторских переживаний. Вот почему казалось бы даже неизменные ценности приобретают новое звучание. Новизна в живом искусстве является не целью, а следствием искренности автора. Только искренность позволяет установить с читателем, зрителем доверительные отношения, духовный контакт. Любые попытки манипуляции сознанием адресата искусства, попытка обмануть его приводит к потере этого контакта. И в этом случае можно констатировать смерть искусства.
Не следует понимать это так, что живое искусство замыкается в эмоциональной сфере. Предметом искусства может быть что угодно, не только человеческие мысли и чувства, устройство мироздания или построение вымышленных новых миров, – главное чтобы предмет этот был «актуальным» для художника, тогда и произведения его будут актуальны без кавычек – и во все времена.

Казалось бы, все это самоочевидно. Казалось бы, нет никакой необходимости в тысячный раз повторять прописные истины. Казалось бы, подлинный творец не нуждается ни в каких оправданиях – искусство его говорит само за себя. Но, к сожалению, в настоящее время это не совсем так. И вот почему.

Мертвое искусство, о котором я писал выше, окуклившись, изолировав себя от внешнего мира, не только погребло под собой все организационные структуры, необходимые для нормального художественного процесса, оно еще и развращает новых неоперившихся авторов. Чтобы получить доступ к адресатам своего таланта, художник вынужден приспосабливаться к этой извращенной системе, притворяться своим, чтобы, в конце концов пойдя по пути мелких уступок и компромиссов, полностью в ней раствориться.

С другой стороны, потребители искусства, пытаясь найти нечто отвечающее их чаяньям и интересам, раз за разом наталкиваются на то, что находится на поверхности, и вообще перестают воспринимать современное искусство всерьёз.
Как раковая опухоль, мертвое искусство на теле живого высасывает из него жизненные соки, чтобы разрастаться и убивать. Тем увереннее оно себя чувствует, что жалкие крохи, выделяемые обществом на поддержку искусства, попадают к нему и его подпитывают. Ведь мертво само искусство, а не его представители, которые, с одной стороны хотят кушать, а с другой – не связаны никакими принципами и готовы служить любому хозяину. Коррупция, разъедающая общество, проникает и в сферу культуры. Тем более что мертвое предсказуемо и управляемо, а живое – нет.