"ТББ" Стругацких - о разведке или о вторжении? Часть 1

Примечание автора:

Это - первая часть блогопоста. Она сразу выкладывается в общий доступ.

Остальные две части блогопоста выкладываются в доступ на уровень "для друзей и подписчиков". 

Через двенадцать часов в общий доступ будет выложена вторая часть блогопоста. Ещё через двенадцать часов - третья.

Ссылки на части блогопоста будут вставлены в начало и конец последующих блогопостов по мере возможности.

Иногда мне представляется, что Стругацкие писали «Трудно быть богом» бессистемно. Информацию по каждой проблеме, теме, вопросу, приходится собирать в ТББ как рассыпанную мозаику. Что, на мой взгляд, не есть хорошо. Особенно, если осколки этой информации приведены в тексте повести непоследовательно, а как «бог на душу положил».

Отсутствие системности в подаче информации в «ТББ» я не могу признать случайным и тем более – ненамеренным. У меня есть некоторое подозрение, что цензоры знатно порезвились над текстом повести даже вне желания и позволения авторов текста. 

В этот раз я поставил перед собой задачу разобраться в вопросе: «Что означает пребывание землян на чужой планете? Миссию наблюдения, разведку или всё же вторжение с перспективой принудительной трансформации аборигенов и уклада их жизни». Для меня предварительно очевидно, что о наблюдении говорить не приходится. Скорее всего перед читателями предстаёт картина глубокой разведки с постепенным и неуклонным переходом к вторжению.

Казалось бы, можно обойтись без внимания к прологу повести. Но, на самом деле, мне представляется, что надо определить для начала, каковы же земляне на своей родной планете? Кто они – коммунары, сделавшие из планеты рай, а из людей – титанов мысли, тела и духа? Или – обычные грешные слабые и глупые в общем-то люди, которые всего лишь живут как придётся и где придётся, занимаются чем придётся, без системности, без ответственности, без понимания последствий.

Итак, пролог. Имеем лодку, идущую на вёслах к некоему острову. Перед нами – несколько молодых людей: Анка, Антон (будущий Румата) и Пашка.

Первый же абзац повести служит прекрасным пояснением многого из того, что позднее произойдёт с Антоном-Руматой:

«Ложа Анкиного арбалета была выточена из черной пластмассы, а тетива была из хромистой стали и натягивалась одним движением бесшумно скользящего рычага. Антон новшеств не признавал: у него было доброе боевое устройство в стиле маршала Тоца, короля Пица Первого, окованное черной медью, с колесиком, на которое наматывался шнур из воловьих жил. Что касается Пашки, то он взял пневматический карабин. Арбалеты он считал детством человечества, так как был ленив и неспособен к столярному ремеслу.»

То, что Антон новшеств не признавал – это, на мой взгляд, обычно и нормально. Зато Пашка вооружился более современно – не арбалетом, а карабином.

Итого предварительно можно заключить, что молодые люди могли пользоваться оружием из любых времён прошлого человечества – как относительно современным, так и достаточно древним. Даже «реконструкциями». Но одновременно «коммунары» - ленивы. А это – приговор любому поползновению объявить времена Антона – будущего Руматы – коммунизмом в каком либо воплощении. Можно сотню раз и тысячу раз назваться «коммунаром», но ленивый коммунар – это что-то противоестественное. 

Ещё большую противоестественность настроек молодых людей проявляет, на мой взгляд, вот эта цитата:

«– Зря мы это делаем, – сказала Анка, опуская арбалет.

– Что? – спросил Антон.

– Дерево портим, вот что. Один малек вчера стрелял в дерево из лука, так я его заставила зубами стрелы выдергивать.»

Получается, что трое землян взяли арбалеты и карабин, поплыли на остров, но «сначала делают – потом думают». 

Ещё одна цитата усугубляет необоснованность представления о молодых людях как о каких-нибудь «коммунарах»:

«– Ладно, – сказала Анка. – Давайте что-нибудь делать.

– Неохота мне лазить по обрывам, – сказал Антон.

– Мне тоже неохота. Пошли прямо.

– Куда? – спросил Пашка.

– Куда глаза глядят.

– Ну? – сказал Антон.

– Значит, в сайву, – сказал Пашка. – Тошка, пошли на Забытое Шоссе. Помнишь?

– Еще бы!»

«Давайте что-нибудь делать», «Неохота», «Пошли прямо». Такое впечатление, что свою собственную планету и тем более - близлежащую к месту своего проживания территорию эти молодые люди не знают досконально. Даже не стремятся знать хоть как-нибудь полно. Они действуют без плана, бездумно. 

А потом – оказывается кое-какая, хоть как-то определённая и чёткая цель у этой троицы праздношатающихся молодых людей появляется. Имя этой цели – Забытое Шоссе.

« Забытое Шоссе. По нему не ездят. И на карте его нет. И куда идет, совершенно неизвестно.

– А вы там были?

– Были. Но не успели исследовать.

– Дорога из ниоткуда в никуда, – изрек оправившийся Пашка.»

Ладно, если «Забытое Шоссе» не успели исследовать эти конкретные молодые люди. Но странно даже помыслить, что его не нанесли на карты и тем более не исследовали другие люди-земляне, в первую очередь – взрослые, специалисты. Что-то идеальный образ предельно полно благоустроенной Земли, населённой совершенными людьми-коммунарами начинает расползаться ошмётками. А это расползание – не есть хорошо. 

Следующая цитата показывает, что о дисциплине тела и духа молодые люди имеют весьма отдалённое представление. Проще говоря – никакого не имеют:

«И Пашка ощутил обычный неопределенный восторг, как всегда, когда они с Тошкой удирали из интерната и впереди был день полной независимости с неразведанными местами, с земляникой, с горячими безлюдными лугами, с серыми ящерицами, с ледяной водой в неожиданных родниках.»

Удрали из интерната? Восхитительно. Это что же за интернат такой, воспитанники которого устроили не первый и ясно, что и не последний групповой побег «на свободу»? Не интернат, а проходной двор какой-то. 

Да и если поверить во всякие «неразведанные места»… Уж очень это «далёко», возможно, что даже «коммунистическое» или, точнее, «коммунарское», напоминает реальную неустроенность жизни современников самих Стругацких. Как могут быть, как могут сохраниться какие-либо неразведанные места, которых, как выясняется, даже нет на картах? «Единое человечье общежитие» предполагает, что планета Земля будет изучена вдоль и поперёк. А тут «неразведанные места», которых «и на карте нет».

Стругацкие продолжают развенчивать светлый образ «коммунаров»:

«– Я, кажется, все-таки нашумела, – озабоченно сказала Анка. – Я уронила таз – и вдруг в коридоре шаги. Наверное, Дева Катя – она сегодня в дежурных. Пришлось прыгать в клумбу. Как ты думаешь, Тошка, что за цветы растут на этой клумбе?

Антон сморщил лоб.

– У тебя под окном? Не знаю. А что?

– Очень упорные цветы. «Не гнет их ветер, не валит буря». В них прыгают несколько лет, а им хоть бы что.

– Интересно, – сказал Антон глубокомысленно. Он вспомнил, что под его окном тоже клумба с цветами, которые «не гнет ветер и не валит буря». Но он никогда не обращал на это внимания.»

Прожив в интернате, наверное, не месяц, а гораздо дольше, воспитанники так и не изучили его территорию досконально. «он никогда не обращал на это внимание». Да и девушка тоже не слишком любопытна – уж цветы-то это точно «по дамской части», а не по «джентльменской». Но и Анка тоже не слишком обращает внимание на детали, находящиеся буквально у неё в нескольких шагах. 

Итог – уже не младенцы, уже не дошкольники, воспитанники интерната – и такая дремучая необразованность, ленивость, нелюбопытность и вопиющая поверхностность восприятия деталей и взаимосвязей окружающего мира. Это – коммунары? На мой взгляд – это не коммунары, это – пародия на коммунаров. Любых, каких только можно представить себе хоть в двадцатом, хоть в двадцать первом столетиях.

«Знаешь, мне ужасно надоело каждый божий вечер дважды мыть ноги.»

Потрясающе. Уровень воспитательной эффективности – зашкаливающе низкий. Человек-коммунар, оказывается, не может устоять перед «надоело». Он не знает, не понимает, не разумеет, что такое «дисциплина тела и духа».

Ещё цитата:

«Пашка опустил руки.

– Вообще-то ты играешь не по правилам, – сказал он Антону. – У тебя все время получается, что Гекса хороший человек.»

Вот. Вот ещё штришок к характеристике будущего Руматы, нынешнего Антона. Вот исток «Сердце моё полно жалости. Я не могу этого сделать». Антону невдомёк, он ещё не осознал, что добро должно быть с кулаками. Не принял это положение как личную максиму. 

«Антон изо всех сил вдавил приклад в плечо. Анка стоит слишком близко, подумал он. Он хотел крикнуть ей, чтобы она отошла, но понял, что это было бы глупо. Выше. Еще выше… Еще… Его вдруг охватила уверенность, что, если он даже повернется к ним спиной, фунтовая стрела все равно вонзится точно в Пашкину переносицу, между веселыми зелеными глазами. Он открыл глаза и посмотрел на Пашку. Пашка больше не ухмылялся. А Анка медленно-медленно поднимала руку с растопыренными пальцами, и лицо у нее было напряженное и очень взрослое. Тогда Антон поднял арбалет еще выше и нажал на спусковой крючок. Он не видел, куда ушла стрела.»

Сыграли, называется, детишки, в Вильгельма Телля. Попытались сыграть. Так и не поняли, что тяжёлый почти натурально-аутентичный арбалет – это совсем не детская хлопушка, способная только издавать звук «бах». И «недетскость» момента не осознал, как мне представляется, никто из этой троицы. Не осознал в полной мере. В частичной – двое, возможно осознали. Но все трое – нет, не осознали. И это означает, по моему мнению, что жители «коммунарской» Земли относились к реальной жизни – и своей, и чужой, как к игре. Не как к реальности, не как к чему-то преходящему и потому важному и ценному.

Какой смысл ладить почти полную копию древнего арбалета, если вместо мишени используется живой человек? Где тут гуманизм? Где тут человеколюбие? Где тут элементарное острое чувство недопустимости определённых действий? Сначала довести ситуацию до точки «кипения», а потом «отыгрывать назад»? 

«– Он ехал с той стороны, – упрямо повторил Антон. – Пошли по следу.

– Ерунду ты городишь! – возмутился Пашка. – Во-первых, никакой порядочный водитель не поедет под «кирпич». Во-вторых, смотри: вот выбоина, вот тормозной след… Так откуда он ехал?

– Что мне твои порядочные! Я сам непорядочный, и я пойду под знак.”

Вот и ещё один показательный штришок к характеристике будущего Руматы. Нынешний Антон готов не только стрелять на поражение по живым людям, но и нарушать требования дорожных знаков, признавая при этом во всеуслышание, что он, видите ли, человек непорядочный. Если некий Антон на своей родной планете такое делает и такое говорит, то на чужой планете он, находясь «под легендой» вероятнее всего, ещё больше и дальше выйдет за рамки допустимого и необходимого поведения. А это – неминуемая расшифровка и провал миссии. Как одиночного агента, так и всей группы контактёров.

«– Взорванный мост, – ответил Антон. – И скелет фашиста, прикованный цепями к пулемету. – Он подумал и добавил: – Пулемет весь врос в землю…»

Вот и ещё одно доказательство наплевательского отношения гомо-сапиенсов, именующих себя «коммунарами» к своей родной планете. Нет, я не удивляюсь тому, что Антон точно определил, что скелет человека – это скелет именно фашиста – есть удивительно стойкие материалы и детали униформы – пряжки, например. Но… У меня появилось, вероятно, ещё одно доказательство, что на самом деле Стругацкие пишут не о каком-нибудь многостолетнем коммунарском «далёко». Они пишут о конце, к примеру, двадцатого столетия. Когда память о Второй мировой ещё очень свежа и остра. И тогда… Тогда «коммунарство» превращается в не меньшую фикцию, чем «коммунистичность». А за подобное вольнодумство в СССР карали незамедлительно и жестоко. Например, отсутствием возможности для писателя опубликовать очередной текст в виде книги или в виде журнального варианта. 

И сразу же – без любого перехода, рывком – перед нами уже не Антон, а некий Румата – благородный чел, вооружённый, на коне. Чел, ведущий двойную жизнь - землянина-«разведчика-наблюдателя» и жизнь туземца-«благородного».

«Ну хоть пару оплеух! Нет… Ничего не выйдет. Так хочется разрядить ненависть, накопившуюся за сутки, и, кажется, ничего не выйдет. Останемся гуманными, всех простим и будем спокойны, как боги. Пусть они режут и оскверняют, мы будем спокойны, как боги. Богам спешить некуда, у них впереди вечность…»

И сразу же становится ясно, что миссия землян на чужой планете, что называется, «накрылась медным тазом». Потерпела провал. Да, формально до её завершения – положительного или отрицательного – ещё очень далеко. Но после чтения «Пролога» мне ясно, что Румата-Антон – не тот чел, который будет всемерно способствовать успеху миссии землян на этой планете, погруженной во мрак средневековья. Настоящих Тёмных Веков.

«Румата стянул перчатку и с размаху треснул ею жеребца между ушами.

– Ну, мертвая! – сказал он по-русски.»

Угум. Прямо как у себя дома, на Земле. Но почему на инопланетном языке? Это же провал, устроенный Руматой-Антоном самому себе собственными, что называется, руками. Румата-Антон, оказывается, патологически невнимателен. И, более того – патологически беспечен. Он что, всерьёз думает, что если здесь, на другой планете, царит сугубое инопланетное средневековье, то у туземцев отсутствует острый слух? Он забыл, что многие действия «благородного» будут истолкованы туземцами не всегда в пользу «благородного»? Видимо, да – всерьёз думает и забыл.

В Икающем Лесу находится старая изба, обозванная Пьяной Берлогой. Здесь находится мини-база землян-агентов. Фактически – база нелегалов, где земляне могут ненадолго вернуться к привычному внешнему виду, к привычному образу мыслей. 

Отец Кабани – колоритнейшая, на мой взгляд, личность, агент, который уже осчастливил местных «благородных» рядом «нетутошних» изобретений. Но простая «мясокрутка» была туземцами быстренько поставлена на службу «пыточных дел мастера». А не перекочевала на кухню, чтобы преобразовывать мясо в фарш.

И здесь обозначается Стругацкими первое доказательство моего предположения о том, что земляне на этой планете и конкретно в этом королевстве – уже не наблюдатели, не разведчики, а «вторженцы»:

«Послышалось низкое ровное гудение, до слез знакомое и совершенно здесь невероятное. Румата вслушивался, приоткрыв рот. Гудение оборвалось, язычок пламени над светильником заколебался и вспыхнул ярче. Румата стал подниматься, и в ту же минуту из ночной темноты в комнату шагнул дон Кондор, Генеральный судья и Хранитель больших государственных печатей торговой республики Соан, вице-президент Конференции двенадцати негоциантов и кавалер имперского Ордена Десницы Милосердной.»

Вот так, не таясь, на вертолёте к избушке–минибазе прибыл ещё один агент. Высокопоставленный – до ужаса. Не желающий вообще отягощать себя, любимого, необходимостью соблюдать даже минимальную конспирацию. 

«Дон Кондор не обернулся.

– Я прилетел, – сказал он.

– Будем надеяться, – сказал Румата, – что вас не видели.

– Легендой больше, легендой меньше, – раздраженно сказал дон Кондор. – У меня нет времени на путешествия верхом. Что случилось с Будахом? Куда он делся? Да сядьте же, дон Румата, прошу вас! У меня болит шея.»

Вот так. Старый, больной, рассыпающийся на глазах чел – агент землян, «коммунаров». Сам, вероятнее всего, тоже «коммунар». Качество агентуры – запредельно низкое. Этот чел – агент – землянин уверовал, как я понимаю, в то, что его защитит от интересов местной «служби безпеки» именно обилие чинов и титулов. Наивный чел. Супернаивный. 

Не менее наивным выглядит и Румата-Антон. Обрушивший на Кондора вал беспочвенных устно изложенных предположений:

«– Не в Будахе дело, – возразил Румата. – Если он жив, я его найду и вытащу. Это я умею. Не об этом я хотел с вами говорить. Я хочу еще и еще раз обратить ваше внимание на то, что положение в Арканаре выходит за пределы базисной теории… – На лице дона Кондора появилось кислое выражение. – Нет уж, вы меня выслушайте, – твердо сказал Румата. – Я чувствую, что по радио я с вами никогда не объяснюсь. А в Арканаре все переменилось! Возник какой-то новый, систематически действующий фактор. И выглядит это так, будто дон Рэба сознательно натравливает на ученых всю серость в королевстве. Все, что хоть немного поднимается над средним серым уровнем, оказывается под угрозой. Вы слушайте, дон Кондор, это не эмоции, это факты! Если ты умен, образован, сомневаешься, говоришь непривычное – просто не пьешь вина, наконец! – ты под угрозой. Любой лавочник вправе затравить тебя хоть насмерть. Сотни и тысячи людей объявлены вне закона. Их ловят штурмовики и развешивают вдоль дорог. Голых, вверх ногами… Вчера на моей улице забили сапогами старика, узнали, что он грамотный. Топтали, говорят, два часа, тупые, с потными звериными мордами… – Румата сдержался и закончил спокойно: – Одним словом, в Арканаре скоро не останется ни одного грамотного. Как в Области Святого Ордена после Барканской резни.»

Румата-Антон оказался глупцом. Он неспособен анализировать информацию, данные, попавшие к нему в руки, самостоятельно. Он считает, что должен «доложить наверх», а там уже как решат. Он не понимает, что подобная расшифровка мини-базы – это прелюдия к вскрытию всей сети агентуры. Более того, он не понимает, что уже идёт тотальная зачистка территории королевства от любых людей, которые могут помогать чужакам, при этом не являясь «благородными» по своему соцстатусу.

«Дон Кондор пристально смотрел на него, поджав губы.

– Ты мне не нравишься, Антон, – сказал он по-русски.

– Мне тоже многое не нравится, Александр Васильевич, – сказал Румата. – Мне не нравится, что мы связали себя по рукам и ногам самой постановкой проблемы. Мне не нравится, что она называется Проблемой Бескровного Воздействия. Потому что в моих условиях это научно обоснованное бездействие… Я знаю все ваши возражения! И я знаю теорию. Но здесь нет никаких теорий, здесь типично фашистская практика, здесь звери ежеминутно убивают людей! Здесь все бесполезно. Знаний не хватает, а золото теряет цену, потому что опаздывает».

И это говорит специалист, вроде бы профессионал-историк. Это говорит взрослый человек, который должен представлять другому человеку, руководителю факты, а не домыслы.

Что говорит своему «шефу» Румата-Антон? «Мне не нравится» - вот его ключевая фраза. Он зеркалирует своего шефа. А значит, он не готов противоречить, не готов деятельно, реально отстаивать своё мнение, свою позицию, своё видение ситуации.

Но ситуация сложнее. Румата-Антон сам загоняет себя в узкие рамки. И воспринимает ситуацию… Мягко говоря – односторонне. «Типично фашистская практика» показывает, на мой взгляд, что ни о каком «коммунистическом далёко», отстоящем от времён жизни Стругацких, говорить не приходится. Даже молодой учёный-историк не будет замыкаться на «фашизме». Он изыщет более нестандартное, можно сказать «изящное» толкование и определение. А не будет брать то, что ближе всего, то, что яснее всего, но – далеко не всегда полностью «соответствует списку реальных условий». 

В земном средневековье фашизма не было. В земном средневековье была только одна структура, заинтересованная в «замораживании» прогресса. И называлась эта структура не «король с придворными», а «церковь». В руках земной церкви находились книги, в руках земной церкви находились учёные, в руках церкви находились летописцы. 

Фактически только церковь – а не светская власть – была полностью способна замкнуть на себя катализаторы общественного развития. В виде тех же «грамотеев» инопланетного разлива.

Румата-Антон этого не понимает, не знает, не осознаёт. И потому он уже проигрывает противостояние с Кондором. Проигрывает именно из-за своей необразованности, именно из-за своей детско-юношеской горячности, именно из-за своей торопливости и поспешности.

Результат? Смотрим текст повести дальше:

«– Антон, – сказал дон Кондор. – Не горячись. Я верю, что положение в Арканаре совершенно исключительное, но я убежден, что у тебя нет ни одного конструктивного предложения.

– Да, – согласился Румата, – конструктивных предложений у меня нет. Но мне очень трудно держать себя в руках.».

Вот так. Просто и чётко. Румата-Антон прилюдно расписывается в своей профессиональной непригодности. И как историк, и как агент-нелегал. И, мне представляется, поскольку нет никаких близлежащих к изложению этого момента пояснений, сделанных Стругацкими, сам не осознаёт, в чём конкретно он только что расписался. Проще говоря уже сейчас Румата-Антон воспринимает происходящее не как реальность, а как некую игру, которую в любой момент можно прекратить, можно перезапустить, можно… Да многое чего можно. 

Какие у него предпосылки к такой лёгкости «росписи»? Обычные. Его коллеги, как оказалось – и Стругацкие беспощадно проявляют этот момент – тоже не светочи разума и не корифеи разведки, не асы аналитики:

«– Антон, – сказал дон Кондор. – Нас здесь двести пятьдесят на всей планете. Все держат себя в руках, и всем это очень трудно. Самые опытные живут здесь уже двадцать два года. Они прилетели сюда всего-навсего как наблюдатели. Им было запрещено вообще что бы то ни было предпринимать. Представь себе это на минуту: запрещено вообще. Они бы не имели права даже спасти Будаха. Даже если бы Будаха топтали ногами у них на глазах».

Двадцать лет было потрачено землянами на наблюдение, на разведку. Ясное дело, что теперь – так или иначе – наступает очередь решительных действий. Потому что ждать дальше и сохранять пассивность с каждым месяцем – да что там, с каждой декадой – становится землянам всё сложнее. Показателем этой сложности я считаю поведение Руматы-Антона. До него земляне сидели на планете и висели над планетой уже больше десятка лет.

Оказывается, даже в «коммунарском» коллективе сохраняется проблема «старики и молодые»:

«– Не надо говорить со мной, как с ребенком, – сказал Румата.

– Вы нетерпеливы, как ребенок, – объявил дон Кондор. – А надо быть очень терпеливым.

Румата горестно усмехнулся.

– А пока мы будем выжидать, – сказал он, – примериваться да нацеливаться, звери ежедневно, ежеминутно будут уничтожать людей.»

Вот так. Горячий, желающий схватить шашку и оседлать ближайшего коня Румата-Антон и «перегоревший», ленивый и до ужаса неторопливый Кондор.

И именно поведение дона Кондора, на мой взгляд, показывает нам то, что «коммунары» обленились вконец. Им уже ничего не интересно, не важно, не ценно. Они не желают вникать в детали, не желают видеть между многими деталями многие же взаимосвязи. Да, они ещё имеют некие, даже «наполеоновски» - большие планы, но… Им не интересно, не ценно, не важно претворять эти планы с потрясающим упорством и впечатляющей скоростью:

«– Антон, – сказал дон Кондор. – Во Вселенной тысячи планет, куда мы еще не пришли и где история идет своим чередом.

– Но сюда-то мы уже пришли!

– Да, пришли. Но для того, чтобы помочь этому человечеству, а не для того, чтобы утолять свой справедливый гнев». 

Знатно помогают здешнему человечеству земляне-«коммунары». Двадцать два года, оказывается, помогают. Жили туземцы на своей планете в своём королевстве, где история местная и местных «шла своим чередом». Но прилетели земляне из своего «чудесного изолятора» и вознамерились «помочь» туземцам этой планеты. Помочь, естественно, тем, чтобы переформатировать жизнь туземцев строго по инопланетным, по земным лекалам. И для этого переформатирования, оказывается, не жалко двадцати с гаком лет «подготовительной работы». И для этого, как вижу я, не жалко ещё двадцати лет, даже если в течение последующих двадцати лет на планете туземцы будут гибнуть в процессе переформатирования десятками тысяч.

А ведь дон Кондор – лукавит. Переформатирование здешней инопланетно-туземной жизни задумано землянами именно во гневе. Потому что землянам претит видеть, слышать, наблюдать то, как туземцы живут своей собственной жизнью и не испытывают желания что-то менять в ней. Никакого желания не испытывают. Они всего лишь живут. Именно своей собственной, неземной жизнью. А землянам их жизнь кажется нестандартной. И потому земляне хотят привести туземную жизнь к стандарту.

Какому стандарту? Да конечно же – к земному. Других стандартов земляне понимать, принимать и насаждать, а также сохранять не желают. Никоим образом.

«Если ты слаб, уходи. Возвращайся домой. В конце концов, ты действительно не ребенок и знал, что здесь увидишь.»

Вот Кондор и положил очередной кирпичик на весы понимания ситуации, что называется, в деталях. 

Стандартное, в общем-то, положение. Более опытный товарищ желает, чтобы у местных агентов были силы для дальнейшего осуществления ползучей трансформации местной, инопланетной жизни. А для этих сил важен каждый штык, каждый человек. Даже такой слабохарактерный, глупый, тупой и непрофессиональный, каким является Румата-Антон.

Оказывается, что земляне-«коммунары» замазаны все до единого. Одним и тем же непрофессионализмом, одной и той же глупостью, одной и той же тупостью. 

Если Антон-Румата действительно не «юноша бледный со взором горящим», то… Он становится пособником преступления. Уже сейчас, а не в результате своего финального нервного срыва становится. Одно дело – тупо наблюдать, ведя жизнь местного «благородного», а другое дело – участвовать в реальном, пусть и ползучем переформатировании местной инопланетной жизни по земным и только земным лекалам. 

«Вмешательство в дела иностранного государства». Читаем – «инопланетного». И понимаем, что ситуация - качественно иная. Одно дело – как угодно переформатировать – пусть даже в «коммунарском» стиле – жизнь на родной планете человечества. И другое дело – заниматься переформатированием жизни на другой планете, трансформируя жизнь разумных органических инопланетян. Которые, ясное дело, ничего особого моторизованным и автоматизированным пришельцам противопоставить не смогут. А значит, даже ползучее переформатирование лет через двадцать может увенчаться полнейшим успехом для землян. Так как слишком несопоставимы уровни развития людей и туземцев.

Люди избрали себе слабого, заведомо слабого оппонента. С равным себе и более сильным они не сцепились бы, даже не подумали бы о возможности перехода от наблюдения к какой-нибудь разведке и тем более – к вторжению. Стругацкие, на мой взгляд, чётко и беспощадно это доказывают:

«Румата молчал. Дон Кондор, какой-то обмякший и сразу постаревший, волоча меч за эфес, как палку, прошелся вдоль стола, печально кивая носом.

– Все понимаю, – сказал он. – Я же все это пережил. Было время – это чувство бессилия и собственной подлости казалось мне самым страшным. Некоторые, послабее, сходили от этого с ума, их отправляли на Землю и теперь лечат. Пятнадцать лет понадобилось мне, голубчик, чтобы понять, что же самое страшное. Человеческий облик потерять страшно, Антон. Запачкать душу, ожесточиться. Мы здесь боги, Антон, и должны быть умнее богов из легенд, которых здешний люд творит кое-как по своему образу и подобию. А ведь ходим по краешку трясины. Оступился – и в грязь, всю жизнь не отмоешься. Горан Ируканский в «Истории Пришествия» писал: «Когда бог, спустившись с неба, вышел к народу из Питанских болот, ноги его были в грязи».

– За что Горана и сожгли, – мрачно сказал Румата.

– Да, сожгли. А сказано это про нас. Я здесь пятнадцать лет. Я, голубчик, уж и сны про Землю видеть перестал. Как-то, роясь в бумагах, нашел фотографию одной женщины и долго не мог сообразить, кто же она такая. Иногда я вдруг со страхом осознаю, что я уже давно не сотрудник Института, я экспонат музея этого Института, генеральный судья торговой феодальной республики, и есть в музее зал, куда меня следует поместить. Вот что самое страшное – войти в роль. В каждом из нас благородный подонок борется с коммунаром. И все вокруг помогает подонку, а коммунар один-одинешенек – до Земли тысяча лет и тысяча парсеков. – Дон Кондор помолчал, гладя колени. – Вот так-то, Антон, – сказал он твердеющим голосом. – Останемся коммунарами».

Это означает, что земляне под руководством Кондора – какое прекрасное целеуказание на США, кстати, продолжат осуществлять ползучую трансформацию инопланетных аборигенов. Продолжат. Потому что остановиться – страшно, больно и – боязно. Кондор уже вошёл в роль. И теперь это предстоит сделать – думается, что неизбежно предстоит реально сделать – и Румате-Антону. «Идущий в ад ищет попутчиков». Ясно же, что если Румата откажется, то… Эксперимент может быть поставлен под обоснованное сомнение. Румату-Антона придётся обездвижить, изолировать и вывезти на Землю. А где найти в оперативном режиме ещё такого глупца, который ринется сюда? На Земле таких не осталось – иначе вместо Руматы нашли бы более приемлемого кандидата на вояж на иную планету в иное сообщество разумных органиков.

А сам Румата? Он продолжает проявлять потрясающую, впрочем, весьма свойственную биологической молодости, узость восприятия, узость понимания, узость разумения:

«Он не понимает. Да и как ему понять? Ему повезло, он не знает, что такое серый террор, что такое дон Рэба. Все, чему он был свидетелем за пятнадцать лет работы на этой планете, так или иначе укладывается в рамки базисной теории. И когда я говорю ему о фашизме, о серых штурмовиках, об активизации мещанства, он воспринимает это как эмоциональные выражения. «Не шутите с терминологией, Антон! Терминологическая путаница влечет за собой опасные последствия». Он никак не может понять, что нормальный уровень средневекового зверства – это счастливый вчерашний день Арканара. Дон Рэба для него – это что-то вроде герцога Ришелье, умный и дальновидный политик, защищающий абсолютизм от феодальной вольницы. Один я на всей планете вижу страшную тень, наползающую на страну, но как раз я и не могу понять, чья это тень и зачем… И где уж мне убедить его, когда он вот-вот, по глазам видно, пошлет меня на Землю лечиться».

Пошлёт, безусловно пошлёт. Потому что старику больно и противоестественно будет терпеть рядом с собой молодого, который не полностью разделяет его взгляды, убеждения, устремления. 

Оказывается «коммунары» не столь едины. Иначе не пришлось бы мантрить «Останемся коммунарами». Остаться внешне – можно. А вот внутренне. Важно ведь внутренне остаться. Но ни дон Кондор, ни Румата – уже не те «коммунары», которых нарисовала бы любая соответствующая теория. Они – другие. Они не теоретические, а практические «коммунары». Задача которых проста – всех нагнуть под свой стандарт.

А Кондор продолжает вразумлять и одновременно просвещать глупца и тупицу Румату-Антона:

«– Нужно, наконец, твердо понять, что ни ты, ни я, никто из нас реально ощутимых плодов своей работы не увидим. Мы не физики, мы историки. У нас единица времени не секунда, а век, и дела наши – это даже не посев, мы только готовим почву для посева. А то прибывают порой с Земли… энтузиасты, черт бы их побрал… Спринтеры с коротким дыханием…

Румата криво усмехнулся и без особой надобности принялся подтягивать ботфорты. Спринтеры. Да, спринтеры были.»

Вот так. Двадцать два года, ну двадцать пять лет сидят земляне-«коммунары» на чужой планете. И будут готовы сидеть ещё век, два, три. Сидеть сиднем до тех пор, пока местное население не будет оттрансформировано по земному образцу. То есть перестанет иметь место любая разница между Землёй – родиной человечества и планетой – родиной арканарцев.

Отступать старики – «коммунары» не желают. Они не проявляют, да и, вероятнее всего, уже не могут проявлять никакой, даже самой минимальной гибкости мышления и деятельности. Они упёрлись рогами и прут по единственной более-менее известной  им дороге, не ведая, что рядом пролегают тысячи, миллионы других дорог. 

И эти старики – «коммунары» продолжают с маниакальным упрямством вербовать глупых молодчиков вроде того же Руматы-Антона, не рассказывая им до поры до времени ничего конкретного, ничего точного, кормя ложью, байками, легендами, лозунгами, речёвками. Напирая на эмоции и убивая любые поползновения в сторону логического осмысления услышанного, увиденного, почувствованного.

Совсем по-иному выглядит и воспринимается теперь содержание «Пролога» повести. Молодые люди, подростки, может быть даже дети – ленивы, тупы, глупы. И абсолютно нелюбопытны. В них, кстати, нет жажды познания. 

Эту жажду, на мой взгляд, убили – профилактически – в своих детях и внуках - вот такие старики-«коммунары». Которым буквально пофиг на всё, что лежит за пределами «теории», которую одну они считают всесильной, потому что полагают единственно верной. А эта теория предполагает, как оказалось, насаждение такого же сонного царства, какое, как убедится читатель, описано в «Прологе». Такого же сонного царства, которое уже построено «коммунарами» на Земле. 

«Десять лет назад Стефан Орловский, он же дон Капада, командир роты арбалетчиков его императорского величества, во время публичной пытки восемнадцати эсторских ведьм приказал своим солдатам открыть огонь по палачам, зарубил имперского судью и двух судебных приставов и был поднят на копья дворцовой охраной. Корчась в предсмертной муке, он кричал: «Вы же люди! Бейте их, бейте!» – но мало кто слышал его за ревом толпы: «Огня! Еще огня!..»

Примерно в то же время в другом полушарии Карл Розенблюм, один из крупнейших знатоков крестьянских войн в Германии и Франции, он же торговец шерстью Пани-Па, поднял восстание мурисских крестьян, штурмом взял два города и был убит стрелой в затылок, пытаясь прекратить грабежи. Он был еще жив, когда за ним прилетели на вертолете, но говорить не мог и только смотрел виновато и недоуменно большими голубыми глазами, из которых непрерывно текли слезы…

А незадолго до прибытия Руматы великолепно законспирированный друг-конфидент кайсанского тирана (Джереми Тафнат, специалист по истории земельных реформ) вдруг ни с того ни с сего произвел дворцовый переворот, узурпировал власть, в течение двух месяцев пытался внедрить Золотой Век, упорно не отвечая на яростные запросы соседей и Земли, заслужил славу сумасшедшего, счастливо избежал восьми покушений, был, наконец, похищен аварийной командой сотрудников Института и на подводной лодке переправлен на островную базу у Южного полюса…»

Страшная по своей сути инфа. Получается, что любые земляне настолько зашорены, что не могут эффективно действовать за пределами, очерченными «коммунарской» теорией. Да, как «не-клоны», земляне ещё пытаются выскакивать «за флажки», но в одиночестве действовать эффективно, качественно, результативно, а главное – нестандартно – не могут. Не умеют. 

Ради того, чтобы мертворождённая по сути «коммунарская» теория продолжала быть «вечно живой» земляне идут на всё. Они применяют в чужом мире, на чужой планете, среди инопланетян, погрязших вроде бы в классическом земном средневековьи самую современную и отнюдь не средневековую технику. Применяют непосредственно.

Я напомню: вертолёт и подводная лодка. «Вишенкой на торте» является «база у Южного полюса». О каком наблюдении, о какой разведке можно говорить? Такое богатство и разнообразие техсредств явно применяется только при подготовке и начальном ползучем осуществлении вторжения с целью полного переформатирования и разумных органиков, и планеты.

Ползучая замена местных особенностей на земные доказывается ещё одной цитатой из текста повести, в которой перед Антоном-Руматой появляется, наконец, его старинный друг Пашка:

«Зацокали копыта, злобно и визгливо заржал хамахарский жеребец, послышалось энергичное проклятье с сильным ируканским акцентом. В дверях появился дон Гуг, старший постельничий его светлости герцога Ируканского, толстый, румяный, с лихо вздернутыми усами, с улыбкой до ушей, с маленькими веселыми глазками под буклями каштанового парика. И снова Румата сделал движение броситься и обнять, потому что это же был Пашка, но дон Гуг вдруг подобрался, на толстощекой физиономии появилась сладкая приторность, он слегка согнулся в поясе, прижал шляпу к груди и вытянул губы дудкой. Румата вскользь поглядел на Александра Васильевича. Александр Васильевич исчез. На скамье сидел Генеральный судья и Хранитель больших печатей – раздвинув ноги, уперев левую руку в бок, а правой держась за эфес золоченого меча.»

Этот Пашка вжился в роль местного вельможи, «благородного» едва ли не полностью. Но… Когда я прочёл эту цитату несколько раз, я подумал о том, что прогрессивная поначалу «коммунарская» идея, теория, философия на самом деле спустя очень короткое время утратила любую страсть и способность к совершенствованию, к прогрессивному эволюционированию. И фактически «коммунары» вроде Кондора и замаскированного под «благородного» арканарца Пашки делают всё, чтобы заморозить любой прогресс теперь уже в рамках инопланетного сообщества разумных органиков. Эта феодальная средневековая косность будет заморожена на века, на десятки веков. Хотя вместо местных «благородных» будут сидеть земные «коммунары». И руководить, и направлять, и управлять. Делать всё, чтобы заблокировать любые поползновения к нормативному прогрессу, к нормативному развитию. 

Остановить таких «цивилизаторов» - инопланетян туземцы смогут только экстраординарными для себя самих средствами, способами и методами. Но… Земляне подстраховались – они выбрали для себя неизмеримо более слабого, чем они сами оппонента. И в случае необходимости бросят в противостояние с местными жителями – хоть «благородными», хоть простолюдинами – земную технику – дирижабли, подводные лодки, вертолёты. Ничего подобного у туземцев нет и быть не может. Даже захваченную в бою технику туземцы использовать эффективно и результативно - по ряду понятных, в общем-то, причин – не смогут. 

Это означает, что «коммунары» способны и настроены бороться и соперничать и конкурировать только с заведомо слабыми оппонентами. О какой прогрессивности «коммунарства» тогда можно говорить?

Теперь понятно, почему «коммунары» сидят на чужой планете два десятка лет и не спешат с цивилизаторством и прогрессорством. Они не заинтересованы ни в цивилизаторстве, ни в прогрессорстве. Они заинтересованы в том, чтобы не меняя ничего внешне – звания, титулы, права, обязанности – заменить всю «внутренность» на то, что соответствует «коммунарской» теории, уже успевшей искалечить Землю и её обитателей. Ни о каких цветущих садах, ни о каких людях, рвущихся к знанию, к свету, к полному пониманию любых деталей, любых проблем, любых явлений говорить, имея в виду «коммунарство» и его теорию – невозможно. Основоположники этой теории не заинтересованы ни в чём, кроме собственного личного благополучия и безопасности. Даже если платой за это будет противоестественность жизни разумных органиков – что землян, что арканарцев-инопланетян.

Румата-Антон уже отравлен, уже не способен к прогрессивному личностному развитию. Ему ничего – по сути – не было интересно на Земле и ему ничего не интересно на другой планете, в Арканаре:

Продолжение - в следующем блогопосте.