"ТББ" Стругацких - о разведке или о вторжении? Часть 2

Ссылка на первую часть блога - 

Ссылка на третью часть блога - 

«Интересно, научусь я когда-нибудь разбираться в лошадях? Правда, мы, Руматы Эсторские, спокон веков не разбираемся в лошадях. Мы знатоки боевых верблюдов. Хорошо, что в Арканаре почти нет верблюдов. Румата с хрустом потянулся, нащупал в изголовье витой шелковый шнур и несколько раз дернул. В недрах дома зазвякали колокольчики.»

Румата-Антон, как видим, не утруждает себя должным легендированием. Штирлиц-Исаев давно бы «спалился». Беспечность Руматы меня потрясает: он держит туземцев за клинически-медицинских идиотов. Туземцы-то пока ещё не отказались хоть как то совершенствоваться, прогрессировать, развиваться. А пришельцам уже ничего, вот совсем ничего не интересно – хоть на Земле, хоть в Арканаре. 

«Румата сел, обхватив колени под роскошным рваным одеялом. Появляется ощущение свинцовой беспросветности, хочется пригорюниться и размышлять о том, как мы слабы и ничтожны перед обстоятельствами… На Земле это нам и в голову не приходит. Там мы здоровые, уверенные ребята, прошедшие психологическое кондиционирование и готовые ко всему. У нас отличные нервы: мы умеем не отворачиваться, когда избивают и казнят. У нас неслыханная выдержка: мы способны выдерживать излияния безнадежнейших кретинов. Мы забыли брезгливость, нас устраивает посуда, которую, по обычаю, дают вылизывать собакам и затем для красоты протирают грязным подолом. Мы великие имперсонаторы, даже во сне мы не говорим на языках Земли. У нас безотказное оружие – базисная теория феодализма, разработанная в тиши кабинетов и лабораторий, на пыльных раскопах, в солидных дискуссиях…»

Первая  часть Марлезонского балета – представлена. Точнее – первая часть глубочайшего саморазоблачения. Да что там «само» - разоблачения всей земной косности, глупости, тупости и непрофессионализма землян-людей.

«Жаль только, что дон Рэба понятия не имеет об этой теории. Жаль только, что психологическая подготовка слезает с нас, как загар, мы бросаемся в крайности, мы вынуждены заниматься непрерывной подзарядкой: «Стисни зубы и помни, что ты замаскированный бог, что они не ведают, что творят, и почти никто из них не виноват, и потому ты должен быть терпеливым и терпимым…» Оказывается, что колодцы гуманизма в наших душах, казавшиеся на Земле бездонными, иссякают с пугающей быстротой. Святой Мика, мы же были настоящими гуманистами там, на Земле, гуманизм был скелетом нашей натуры, в преклонении перед Человеком, в нашей любви к Человеку мы докатывались до антропоцентризма, а здесь вдруг с ужасом ловим себя на мысли, что любили не Человека, а только коммунара, землянина, равного нам… Мы все чаще ловим себя на мысли: «Да полно, люди ли это? Неужели они способны стать людьми, хотя бы со временем?» И тогда мы вспоминаем о таких, как Кира, Будах, Арата Горбатый, о великолепном бароне Пампа, и нам становится стыдно, а это тоже непривычно и неприятно и, что самое главное, не помогает…»

Вот и вторая часть Марлезонского балета представлена. Оказывается, "коммунары", руководствуясь своей «самой передовой в мире» теорией, которая «всесильна, потому что вечна», создали из Земли форменный изолятор. В лучшем случае – заповедник. Из которого землянам выходить опасно. Так как люди оказываются «голыми и босыми», слабыми и глупыми.

«Не надо об этом, подумал Румата. Только не утром. Провалился бы этот дон Тамэо!.. Накопилось в душе кислятины, и некуда ее выплеснуть в таком одиночестве. Вот именно, в одиночестве! Мы-то, здоровые, уверенные, думали ли мы, что окажемся здесь в одиночестве? Да ведь никто не поверит! Антон, дружище, что это ты? На запад от тебя, три часа лету, Александр Васильевич, добряк, умница, на востоке – Пашка, семь лет за одной партой, верный веселый друг. Ты просто раскис, Тошка. Жаль, конечно, мы думали, ты крепче, но с кем не бывает? Работа адова, понимаем. Возвращайся-ка ты на Землю, отдохни, подзаймись теорией, а там видно будет…

А Александр Васильевич, между прочим, чистой воды догматик. Раз базисная теория не предусматривает серых («Я, голубчик, за пятнадцать лет работы таких отклонений от теории что-то не замечал…»), значит, серые мне мерещатся. Раз мерещатся, значит, у меня сдали нервы и меня надо отправить на отдых. «Ну, хорошо, я обещаю, я посмотрю сам и сообщу свое мнение. Но пока, дон Румата, прошу вас, никаких эксцессов…» А Павел, друг детства, эрудит, видите ли, знаток, кладезь информации… пустился напропалую по историям двух планет и легко доказал, что серое движение есть всего-навсего заурядное выступление горожан против баронов. «Впрочем, на днях заеду к тебе, посмотрю. Честно говоря, мне как-то неловко за Будаха…» И на том спасибо! И хватит! Займусь Будахом, раз больше ни на что не способен.»

Вот и третья часть Марлезонского балета проявилась. «Коммунары» - хоть формальные, хоть фактические, оказались не готовы эффективно противостоять серьёзным проблемам, сильным оппонентам, неспособны решать сложные вопросы и проблемы.

Румата-Антон сам не замечает, насколько он близок к провалу, а следовательно – к расшифровке и последующей ликвидации. Он легкомысленен до такой степени, что меня, читателя, оторопь берёт. 

Он не знает деталей феодальной жизни, совсем не знает, не понимает и не принимает. Почему? Да потому что он понимает, знает или, по меньшей мере, догадывается – вторжение уже началось, разведка и наблюдение сданы в архив. А значит, скоро в Арканаре будут заведены вполне земные порядки. А местные… Местные будут уничтожены. Или - низведены до значения скотины и слуг:

«– Я при дворе, не какой-нибудь барон вшивый. Придворный должен быть чист и благоухать.

– Только у его величества и забот, что вас нюхать, – возразил мальчик. – Все знают, его величество день и ночь молятся за нас, грешных. А вот дон Рэба и вовсе никогда не моются. Сам слышал, их лакей рассказывал.

– Ладно, не ворчи, – сказал Румата, натягивая нейлоновую майку.

Мальчик смотрел на эту майку с неодобрением. О ней давно уже ходили слухи среди арканарской прислуги. Но тут Румата ничего не мог поделать из естественной человеческой брезгливости. Когда он надевал трусы, мальчик отвернул голову и сделал губами движение, будто оплевывал нечистого.

Хорошо бы все-таки ввести в моду нижнее белье, подумал Румата. Однако естественным образом это можно было сделать только через женщин, а Румата и в этом отличался непозволительной для разведчика разборчивостью. Кавалеру и вертопраху, знающему столичное обращение и сосланному в провинцию за дуэль по любви, следовало иметь по крайней мере двадцать возлюбленных. Румата прилагал героические усилия, чтобы поддержать свое реноме. Половина его агентуры, вместо того чтобы заниматься делом, распространяла о нем отвратительные слухи, возбуждавшие зависть и восхищение у арканарской гвардейской молодежи. Десятки разочарованных дам, у которых Румата специально задерживался за чтением стихов до глубокой ночи (третья стража, братский поцелуй в щечку и прыжок с балкона в объятия командира ночного обхода, знакомого офицера), наперебой рассказывали друг другу о настоящем столичном стиле кавалера из метрополии. Румата держался только на тщеславии этих глупых и до отвращения развратных баб, но проблема нижнего белья оставалась открытой. Насколько было проще с носовыми платками! На первом же балу Румата извлек из-за обшлага изящный кружевной платочек и промокнул им губы. На следующем балу бравые гвардейцы уже вытирали потные лица большими и малыми кусками материи разных цветов, с вышивками и монограммами. А через месяц появились франты, носившие на согнутой руке целые простыни, концы которых элегантно волочились по полу.

Румата натянул зеленые штаны и белую батистовую рубашку с застиранным воротом.»

Вот так. Ни Румата, ни его подельники – другого обозначения для «коммунаров» я сейчас и подбирать не желаю – не хотят заниматься никаким прогрессорством. Я бы назвал то, чем они действительно хотят заниматься «регрессорством». Потому что вроде бы прогрессивная поначалу «коммунарская» идея со временем вполне ожидаемо и даже неизбежно стала жутко стагнационной, а впоследствии – превратилась в свою полную противоположность. И потому земляне могут противостоять только откровенно слабым оппонентам. С сильными оппонентами земляне стараются не сталкиваться. Нутром, вероятнее всего, чувствуют, что не выстоят против цивилизаций, обладающих более мощным потенциалом, а главное – способностью к эффективному маневрированию в крайне широких – в представлени землян – пределах. Земляне-то эту способность, как и доказывают постоянно Стругацкие, уже утратили. Почти полностью.

Доходит до того, что Румата осознаёт – здешние туземцы в подавляющем своём большинстве – чужие на Земле. Чужие они для землян потому, что способны быть разными. Тогда как земляне уже стали все почти одинаковыми. Не случайно в прологе читатель, вероятнее всего, не найдёт ничего кроме голой схемы, шаблона или план-конспекта. Все молодые люди похожи друг на друга, как близнецы в худшем понимании смысла и сути этого термина.

Для Руматы даже местный король преступного мира противоестественен. Антон не видит для него – весьма изворотливого разумного органика – места среди «граждан» колыбели человеческой расы:

«Этого Вагу, думал Румата, было бы очень интересно изловить и вывезти на Землю. Технически это не сложно. Можно было бы сделать это прямо сейчас. Что бы он стал делать на Земле? Румата попытался представить себе, что Вага стал бы делать на Земле. В светлую комнату с зеркальными стенами и кондиционированным воздухом, пахнущим хвоей или морем, бросили огромного мохнатого паука. Паук прижался к сверкающему полу, судорожно повел злобными глазками и – что делать? – боком, боком кинулся в самый темный угол, вжался, угрожающе выставив ядовитые челюсти. Конечно, прежде всего Вага стал бы искать обиженных. И, конечно, самый глупый обиженный показался бы ему слишком чистым и непригодным к использованию. А ведь захирел бы старичок. Пожалуй, даже и умер бы. А впрочем, кто его знает! В том-то все и дело, что психология этих монстров – совершенно темный лес. Святой Мика! Разобраться в ней гораздо сложнее, чем в психологии негуманоидных цивилизаций. Все их действия можно объяснить, но чертовски трудно эти действия предсказать. Да, может быть, и помер бы с тоски. А может быть, огляделся бы, приспособился, прикинул бы, что к чему, и поступил бы лесничим в какой-нибудь заповедник. Ведь не может же быть, чтобы не было у него мелкой, безобидной страстишки, которая здесь ему только мешает, а там могла бы стать сутью его жизни. Кажется, он кошек любит. В берлоге у него, говорят, целое стадо, и специальный человек к ним приставлен. И он этому человеку даже платит, хотя скуп и мог бы просто пригрозить. Но что бы он стал делать на Земле со своим чудовищным властолюбием – непонятно!»

Стругацкие беспощадно опускают главперса своего повествования «с небес на землю». 

«Румата остановился перед таверной и хотел было зайти, но обнаружил, что у него пропал кошелек. Он стоял перед входом в полной растерянности (он никак не мог привыкнуть к таким вещам, хотя это случилось с ним не впервые) и долго шарил по всем карманам. Всего было три мешочка, по десятку золотых в каждом. Один получил прокуратор, отец Кин, другой получил Вага. Третий исчез. В карманах было пусто, с левой штанины были аккуратно срезаны все золотые бляшки, а с пояса исчез кинжал.»

Что этот момент, на мой взгляд, доказывает? То, что «коммунары» - земляне на самом деле примитивны до ужаса. Вроде бы они технически упакованы намного лучше, чем арканарцы-инопланетяне, но без всех технических и технологических «штучек» своей цивилизации они глупы, тупы и непрофессиональны. 

Понимание этого непрофессионализма как сугубой реальности углубляет и следующая цитата:

«Тут он заметил, что неподалеку остановились двое штурмовиков, глазеют на него и скалят зубы. Сотруднику Института было на это наплевать, но благородный дон Румата Эсторский осатанел. На секунду он потерял контроль над собой. Он шагнул к штурмовикам, рука его непроизвольно поднялась, сжимаясь в кулак. Видимо, лицо его изменилось страшно, потому что насмешники шарахнулись и с застывшими, как у паралитиков, улыбками торопливо юркнули в таверну.

Тогда он испугался. Ему стало так страшно, как было только один раз в жизни, когда он – в то время еще сменный пилот рейсового звездолета – ощутил первый приступ малярии. Неизвестно, откуда взялась эта болезнь, и уже через два часа его с удивленными шутками и прибаутками вылечили, но он навсегда запомнил потрясение, испытанное им, совершенно здоровым, никогда не болевшим человеком, при мысли о том, что в нем что-то разладилось, что он стал ущербным и словно бы потерял единоличную власть над своим телом.

Я же не хотел, подумал он. У меня и в мыслях этого не было. Они же ничего особенного не делали – ну, стояли, ну, скалили зубы… Очень глупо скалили, но у меня, наверное, был ужасно нелепый вид, когда я шарил по карманам. Ведь я их чуть не зарубил, вдруг понял он. Если бы они не убрались, я бы их зарубил. Он вспомнил, как совсем недавно на пари разрубил одним ударом сверху донизу чучело, одетое в двойной соанский панцирь, и по спине у него побежали мурашки… Сейчас бы они валялись вот здесь, как свиные туши, а я бы стоял с мечом в руке и не знал что делать… Вот так бог! Озверел…

Он почувствовал вдруг, что у него болят все мышцы, как после тяжелой работы. Ну-ну, тихо, сказал он про себя. Ничего страшного. Все прошло. Просто вспышка. Мгновенная вспышка, и все уже прошло. Я же все-таки человек, и все животное мне не чуждо… Это просто нервы. Нервы и напряжение последних дней… А главное – это ощущение наползающей тени. Непонятно чья, непонятно откуда, но она наползает и наползает совершенно неотвратимо…»

Угум. «Вышло так оно само…». Озверина Румата-Антон тяпнул. От души тяпнул. Не, если он был сменным пилотом рейсового, подчеркну, корабля, пусть даже и звездолёта, то всё понятно – к самостоятельной работе его подпускать было, в общем-то, противоестественно и контрпродуктивно. Тем не менее в Институте истории всё же решили Антона послать на самостоятельную работу – агентом под прикрытием на другую планету. Полнейший беспорядок и безответственность в кубе – вот что свойственно мироустройству «коммунарской» Земли. Малярия то была или не малярия, но… Вероятно, лечили симптомы – в очередной раз, а не причину. Ибо причину не искали – лениво и геморно сие. 

Румата не умеет рассуждать, не умеет анализировать поступающую информацию. Он руководствуется эмоциями и чувствами, а для агента под прикрытием это – смертельно. Одна такая «вспышка», вторая – и Румата попадёт в категорию неблагонадёжных – не только в понимании обывателей Арканара, но и в понимании спецов из местной госслужбы безопасности. Которые как раз умеют быть холодными, расчётливыми и безэмоциональными, потому художества Руматы – «благородного» настораживают их гораздо быстрее, чем того самому Румате захочется.

«Опять кого-то забили, подумал Румата. Ему захотелось свернуть и обойти стороной то место, откуда текла толпа и где кричали проходить и разойтись. Но он не свернул. Он только провел рукой по волосам, чтобы упавшая прядь не закрыла камень на золотом обруче. Камень был не камень, а объектив телепередатчика, и обруч был не обруч, а рация. Историки на Земле видели и слышали все, что видели и слышали двести пятьдесят разведчиков на девяти материках планеты. И потому разведчики были обязаны смотреть и слушать.»

Использовать живого человека в качестве носителя видеокамеры, микрофона и передатчика? Для этого надо было организовывать и воплощать в реальность некую «коммунарскую» идею? На мой взгляд, любой дрон справился бы с «носительскими» задачами гораздо качественнее. Да и быстрее, кстати. Но – земляне-«коммунары» не спешат. Им нет нужды спешить – они уже построили на Земле свой «коммунарский» рай и теперь постепенно, понемногу строят его на другой планете.

« Вот это уж не бывает.

– Вот это уж как раз бывает!

– Почему тебе так легко верить? Отец никому не верит. Брат говорит, что все свиньи, только одни грязные, а другие нет. Но я им не верю, а тебе всегда верю…

– Я люблю тебя…

– Подожди… Румата… Сними обруч… Ты говорил – это грешно…

Румата счастливо засмеялся, стянул с головы обруч, положил его на стол и прикрыл книгой.

– Это глаз бога, – сказал он. – Пусть закроется… – Он поднял ее на руки. – Это очень грешно, но когда я с тобой, мне не нужен бог. Правда?

– Правда, – сказала она тихонько.»

Кира. Одна из тех благородных людей, которых Румата-Антон так хотел – на словах – спасти от надвигающейся на Арканар опасности. Правда, сам Антон-Румата и не понимал, в чём опасность состоит, снова руководствовался только эмоциями и чувствами, но такими незрелыми, такими неразвитыми, что эти эмоции и чувства выглядят противоестественными для агента-разведчика. Да какого там только разведчика – агента влияния. Обычного ползучего влияния землян на обстановку, на ситуацию в Арканаре, на другой планете, в нечеловеческом, в общем-то, сообществе разумных органиков.

Антон-Румата бездумно говорит, что он любит Киру. Может быть, он только и знает, что женщины любят ушами и потому говорит всё, чтобы казаться приятным, мягким, обходительным именно в обращении с женщиной. Ну не звучит это ключевое слово «люблю» искренне. И, думается, Стругацкие намеренно не обставляют это сказанное Руматой-Антоном слово потребным для полной убедительности «антуражем» из других «признаков». Румата-Антон старательно делает вид, что любит Киру, но на самом деле он её не любит – ведь для землян она пока «нечистая». И станет ли она «чистой» - неизвестно. Она – туземка. А значит, с ней можно не церемониться. 

А ведь среди «контактёров» - ни одной женщины. Все «вскрытые» в избе в Лесу агенты – мужчины. Это даже как-то настораживает, выглядит противоестественно. Ведь женщина-агент-землянка могла бы просмотреть и просчитать ситуацию в Арканаре и в целом на планете так, как не сможет ни один мужчина. Но – видимо, землянам невыгоден «женский взгляд» на ситуацию. Возможно, потому, что земляне-агенты-мужчины изначально не желают церемониться с туземцами так, как вполне могла бы поцеремониться любая землянка-женщина-агент. В силу особенностей своей женской сути, например.

Кира осталась у Руматы. Осталась жить у него. Не захотела вовзвращаться в дом к отцу. А ведь Румата – и Стругацкие это доказывают постоянно – сам слаб и немощен. Он уже не может быть защитой для доверившейся ему женщины-туземки. Пусть даже и обречённой в перспективе пройти некоторую, запланированную «коммунарами» трансформацию.

«Самым страшным были эти вечера, тошные, одинокие, беспросветные. Мы думали, что это будет вечный бой, яростный и победоносный. Мы считали, что всегда будем сохранять ясные представления о добре и зле, о враге и друге. И мы думали в общем правильно, только многого не учли. Например, этих вечеров не представляли себе, хотя точно знали, что они будут…»

«Мы думали». Так и вспоминается – «Индюк тоже думал, да в суп попал». Мне представляется, что трансформация, выполненная «коммунарами» на Земле была очень, очень кровавой. В полном соответствии с текстом «Интернационала» - «мы старый мир разрушим. До основанья…». 

Вот и разрушили «коммунары» мир Земли. И – потеряли к нему всякий интерес. Шоссе – крупные заметные даже дороги – и те отсутствуют на «коммунарских» картах. Воспитанники интернатов косяками сбегают за периметры и никто даже не пытается их искать и насильно возвращать «в пределы». А потому что всем «окоммунареным» на всё пофиг. Ведь дело сделано – пришли «коммунары» к власти, установили свои порядки и заблокировали, реально заблокировали любой мыслимый прогресс в рамках Земли. Поменяли форму, внешность, оставив гнилое, в общем-то, содержание в неприкосновенности. Содержание, которое определяется двумя словами: «лень» и «тупость».

Для тупости, свойственной «коммунарам» любое развитие, любой прогресс – нежелательны, противоестественны и смертельны.

«Румата отступил от окна и прошелся по гостиной. Это безнадежно, подумал он. Никаких сил не хватит, чтобы вырвать их из привычного круга забот и представлений. Можно дать им все. Можно поселить их в самых современных спектроглассовых домах и научить их ионным процедурам, и все равно по вечерам они будут собираться на кухне, резаться в карты и ржать над соседом, которого лупит жена. И не будет для них лучшего времяпрепровождения. В этом смысле дон Кондор прав: Рэба – чушь, мелочь в сравнении с громадой традиций, правил стадности, освященных веками, незыблемых, проверенных, доступных любому тупице из тупиц, освобождающих от необходимости думать и интересоваться. А дон Рэба не попадет, наверное, даже в школьную программу. «Мелкий авантюрист в эпоху укрепления абсолютизма».»

Как же Антон-Румата слеп!

«Мне теперь уже не до теории, подумал Румата. Я знаю только одно: человек есть объективный носитель разума, все, что мешает человеку развивать разум, – зло, и зло это надлежит устранять в кратчайшие сроки и любым путем. Любым? Любым ли?.. Нет, наверное, не любым. Или любым? Слюнтяй! – подумал он про себя. Надо решаться. Рано или поздно все равно придется решаться.»

Угум. «Титан мысли» Румата-Антон. «Наш острый взгляд пронзает каждый атом». Бывший пилот рейсового корабля. Рейсового! То-то он «развивал» свой разум, десятки раз выполняя одни и те же действия. 

Всего-то Румата-Антон желает установления - на Арканаре и в целом на планете - такого же «сонного царства», какое уже установлено «коммунарами» на Земле. На это он, чужак пришлый, ещё может решиться. Может заставить себя решиться. А потом… Потом он превратится в дона Кондора, которому всё вокруг будет пофиг. До лампочки. Безразлично.

«Затем воткнул в волосы за правым ухом белое перо – символ любви страстной, прицепил мечи и накинул лучший плащ. Уже внизу, отодвигая засовы, подумал: а ведь если узнает дон Рэба – конец доне Окане. Но было уже поздно возвращаться.»

Вот так. Походя подставить туземку-женщину под удар, под угрозу гибели, страданий, горя. А потому что чувства и эмоции превалируют, первенствуют, безраздельно руководят Руматой-Антоном. А разум и логика – молчат, задавленные и загнанные в дальние углы сути. Вся «коммунарская» идея была, думается, основана именно на примате чувств и эмоций, способных, как известно, ослепить человека надёжнейшим образом. И, следовательно, заставить, принудить, побудить человека совершать поступки и действия, суть которых человек уже никогда не поймёт – ни во время совершения, ни много позже. Захочет понять – и не сможет. Потому что сделанного – не исправишь. «Поздно возвращаться».

Фактически Румата-Антон – виновник последующей, отмеченной Стругацкими, гибели доны Оканы. Туземки. Обычной, в общем-то, женщины. Которая тоже руководствовалась эмоциями и чувствами, что, в общем-то, обычно именно для женщины. А Румата… Он же всё же мужчина и обязан вроде бы руководствоваться прежде всего разумом и логикой. Но он не умеет и не хочет руководствоваться разумом и логикой. Он боится, опасается, страхается даже перспективы поруководствоваться чем-то, кардинально противоположным эмоциям и чувствам.

Румата глуп и туп. Даже как мужчина, даже как самец. Он действует на автомате, но… «Коммунарская» трансформация не позволила ему – вроде бы личности – развить необходимые умения, навыки, способности, возможности. Румата-Антон не осознаёт, не соображает что конкретно он делает. 

«– Ты прекрасен, – прошептала она. – Иди же ко мне. Я так долго ждала!..

Румата завел глаза, его подташнивало. По лицу, гадко щекоча, покатились капли пота. Не могу, подумал он. К чертовой матери всю эту информацию… Лисица… Мартышка… Это же противоестественно, грязно… Грязь лучше крови, но это гораздо хуже грязи!

– Что же вы медлите, благородный дон? – визгливым, срывающимся голосом закричала дона Окана. – Идите же сюда, я жду!

– К ч-черту… – хрипло сказал Румата.»

Угум. Сначала сам пошёл к доне Окане на виду у всего «честного» народа, а когда дошло до прелюдии – вдруг рванул «стоп-кран». Похоже, он балансирует между некоей компьютерно-виртуальной реальностью, сформированной и навязанной «коммунарами»-основателями и глубинным собственным личностным пониманием ситуации. Реальной ситуации. В реальном окружении с реальными живыми настоящими «действующими лицами».

«Румата распахнул какое-то окно и спрыгнул в сад. Некоторое время он стоял под деревом, жадно глотая холодный воздух. Потом вспомнил о дурацком белом пере, выдернул его, яростно смял и отбросил. У Пашки бы тоже ничего не вышло, подумал он. Ни у кого бы не вышло. «Ты уверен?» – «Да, уверен». – «Тогда грош вам всем цена!» – «Но меня тошнит от этого!» – «Эксперименту нет дела до твоих переживаний. Не можешь – не берись». – «Я не животное!» – «Если Эксперимент требует, надо стать животным». – «Эксперимент не может этого требовать». – «Как видишь, может». – «А тогда!..» – «Что „тогда“?» Он не знал, что тогда. «Тогда… Тогда… Хорошо, будем считать, что я плохой историк. – Он пожал плечами. – Постараемся стать лучше. Научимся превращаться в свиней…»»

«Он не знал». Прям «Не виноватый я, она сама пришла». Как известно, от перемены мест слагаемых сумма слагаемых не меняется. 

Румата-историк - не знает. А кто тогда знает? Неисторик? Но все контактёры – историки так или иначе! Для них история – это полигон, на котором они строят здания из своих домыслов, вымыслов, теорий и представлений. 

Позднее к Румате-Антону является Пампа и они вдвоём едут в трактир. Где… ищут приключений на свою голову. Когда я читал описание пребывания Пампы и Руматы в трактирном зале, мне подумалось: а ведь и земляне, и арканарцы-инопланетяне удивительно похожи. И те, и другие в общем-то прожигают в безделии и в безмыслии годы отпущенной им жизни. И, если земляне действительно замыслили «окоммунарить» Арканар, а следом за ним и всю планету в целом, то им, в общем-то, и напрягаться особо не придётся. Основа - почти аналогична земной, менять что-то фундаментально землянам и не надо. Вся проблема в том, что у арканарцев впереди не только финал «средневековья» и переход в «новое время», но главное – возможность пройти свой путь самостоятельно, эволюционно, а не революционно. Землянам же нужна местная революция, после которой можно будет впасть в спячку. Надолго, если не навсегда.

Повеселился Румата с Пампой на славу. Оттянулся, что называется. А в целом… В целом Румата забыл обо всём. И о нужном, и о ненужном, и о важном, и о неважном. Стругацкие выносят очередной обвинительный приговор Румате и всем его «подельникам»:

«Он пьянел медленно, но все-таки опьянел, как-то сразу, скачком; и когда в минуту просветления увидел перед собой разрубленный дубовый стол в совершенно незнакомой комнате, обнаженный меч в своей руке и рукоплещущих безденежных донов вокруг, то подумал было, что пора идти домой. Но было поздно. Волна бешенства и отвратительной, непристойной радости освобождения от всего человеческого уже захватила его. Он еще оставался землянином, разведчиком, наследником людей огня и железа, не щадивших себя и не дававших пощады во имя великой цели. Он не мог стать Руматой Эсторским, плотью от плоти двадцати поколений воинственных предков, прославленных грабежами и пьянством. Но он больше не был и коммунаром. У него больше не было обязанностей перед Экспериментом. Его заботили только обязанности перед самим собой. У него больше не было сомнений. Ему было ясно все, абсолютно все. Он точно знал, кто во всем виноват, и он точно знал, чего хочет: рубить наотмашь, предавать огню, сбрасывать с дворцовых ступеней на копья и вилы ревущей толпы…»

Вот так легко слетает с «окоммунареного» Руматы-Антона вся шелуха цивилизованнности. Легко и надёжно слетает. И вместо человека-«коммунара» появляется самец обезьяны. Разве что голый, безволосый и без хвоста. «Всех убью, один останусь. А потом – наложу на себя руки. Самоликвидируюсь».

Румата-Антон, вероятно и тогда, очутившись в чистом поле, думал, что его похождения останутся без «отметок», без внимания «компетентных органов». Он перепугал Киру, он напряг Уно. 

«Румата машинально поправил объектив над переносицей. Хорошенькие сцены наблюдали сегодня на Земле, мрачно подумал он.»

Вот именно. «Наблюдали». Всего лишь наблюдали. Пассивно и бездумно. Наблюдателям – всё равно. Они воспринимают происходящее на другой, чужой, в общем-то, планете, как некую виртуальность, не стоящую понимания. Только восприятия. Пассивного, тупого восприятия. Безмысленного восприятия. 

«Окоммунаренным» землянам, вполне возможно, хватает хлеба. Но им категорически не хватает зрелищ. Но «окоммунаренные» земляне не желают напрягаться, сильно и правильно напрягаться, чтобы обеспечить себя самих ещё и зрелищами. На своей собственной родной планете обеспечить такие зрелища. Ибо «хлопотно это». А вот на чужой планете создать условия для таких зрелищ – одной левой. Ведь там не «окоммунаренные» земляне страдают, да даже если среди страдальцев попадаются и земляне-«коммунары», то ведь эти земляне страдают во имя великой цели – общественного земного удовлетворения базовых глобально-земных потребностей! А за это не только можно, но и нужно пострадать. Другим землянам.

«Она вышла, и он услышал, как она спокойным звонким голосом разговаривает с Уно. Потом она вернулась, села на ручку его кресла и начала рассказывать свой сон, а он слушал, заламывая бровь и чувствуя, как с каждой минутой стена становится все толще и неколебимей и как она навсегда отделяет его от единственного по-настоящему родного человека в этом безобразном мире. И тогда он с размаху ударил в стену всем телом.

– Кира, – сказал он. – Это был не сон.

И ничего особенного не случилось.

– Бедный мой, – сказала Кира. – Погоди, я сейчас рассолу принесу…»

Вот. Вот когда Румата-Антон перестал любить Киру. Женщину – туземку. Перестал считать её родным для себя человеком, а значит – важным, достойным заботы, внимания и защиты. Прежде всего – защиты.

А сколько смыслов в этой фразе: «Погоди, я сейчас рассолу принесу»! Кира заботится о своём мужчине. Да, непутёвом, да, непонятном, да, страшном. Но – своём. Душевно своём, не телесно. А может быть – и телесно. Тогда… Тогда Кира приближается к уровню святой великомученицы семимильными шагами. 

А Румату это женское великомученичество не трогает совершенно. Оно ему не нужно. Оно ему – не понятно. Оно ему – чуждо. Он даже девушку-землянку Анку, свою стопроцентную соплеменницу не воспринимал в юности как что-то важное и ценное. Наверное, до сих пор не воспринимает. 

Именно поэтому, думается, среди контактёров нет женщин. Разве что на базе где-то у Южного Полюса имеются. Но они – только наблюдают. И вполне привыкли наблюдать так же по-мужски – холодно, безэмоционально, бездумно. Только такие «ледяные» женщины могут в «коммунарском далёко» порождать таких гомункулосов, какими являются Румата-Антон и его подельники.

«Бывало, конечно, и раньше, что художника или ученого, неугодного королевской фаворитке, тупой и сладострастной особе, продавали за границу или травили мышьяком, но только дон Рэба взялся за дело по-настоящему. За годы своего пребывания на посту всесильного министра охраны короны он произвел в мире арканарской культуры такие опустошения, что вызвал неудовольствие даже у некоторых благородных вельмож, заявлявших, что двор стал скучен и во время балов ничего не слышишь, кроме глупых сплетен.»

И это произошло, это непотребство стало твориться тогда, когда несколько десятков лет назад на планете, где располагается королевство Арканар, появились земляне. Быстро перешедшие от пассивного осторожного наблюдения к непассивной и неосторожной разведке, а затем – и к прямому, пусть и «ползучему» вмешательству.

«Да, арканарский двор стал скучен. Тем не менее вельможи, благородные доны без занятий, гвардейские офицеры и легкомысленные красавицы доны – одни из тщеславия, другие по привычке, третьи из страха – по-прежнему каждое утро наполняли дворцовые приемные. Говоря по чести, многие вообще не заметили никаких перемен. В концертах и состязаниях поэтов прошлых времен они более всего ценили антракты, во время которых благородные доны обсуждали достоинства легавых, рассказывали анекдоты. Они еще были способны на не слишком продолжительный диспут о свойствах существ потустороннего мира, но уж вопросы о форме планеты и о причинах эпидемий полагали попросту неприличными. Некоторое уныние вызывало у гвардейских офицеров исчезновение художников, среди которых были мастера изображать обнаженную натуру…».

Вот то, чему на самом деле активно способствовали десятки землян-пришельцев. Остановка развития. Любого прогрессивного развития. Любой части инопланетной реальной действительности. Румата-Антон беспокоится о некоей вредоносной силе, заглатывающей Арканар? Но не осознаёт, не понимает, что он сам – часть этой силы. 

«– Как же это вы осмелились? – укоризненно спросил король.

– Ваше величество, дон Румата молод и столь же неискушен в политике, сколь многоопытен в благородной схватке. Ему и невдомек, на какую низость способен герцог Ируканский в своей бешеной злобе против вашего величества. Но мы-то с вами это знаем, государь, не правда ли? (Король покивал.) И поэтому я счел необходимым произвести предварительно небольшое расследование. Я бы не стал торопиться, но если вы, ваше величество (низкий поклон королю), и дон Румата (кивок в сторону Руматы) так настаиваете, то сегодня же после обеда доктор Будах, ваше величество, предстанет перед вами, чтобы начать курс лечения.

Продолжение - в следующем блогопосте