"ТББ" Стругацких - о разведке или о вторжении? Часть 3

Ссылка на первую часть блогопоста -

Ссылка на вторую часть блогопоста -

"– А вы не дурак, дон Рэба, – сказал король, подумав. – Расследование – это хорошо. Это никогда не помешает. Проклятый ируканец… – Он взвыл и снова схватился за колено. – Проклятая нога! Так, значит, после обеда? Будем ждать, будем ждать.»

К сожалению, Румата не лучшая часть этой силы, совсем не лучшая. Выше я привёл цитату, показывающую, фактически, что Румата-Антон взят «под колпак», «на карандаш». Да, я помню, что Румата и сам ощущает, что «тьма сгущается», но… Когда об этом говорит всесильный Рэба после истерики короля… Ясно, очень хорошо ясно становится в который уже раз, что «короля играет свита». И «королём играет свита» - тоже очень хорошо ясно становится. Рэба указал Румате его «собачье место». Показал Румате, что вскрыл его, Руматы, чуждость этому миру. И, вполне возможно, обозначил свою готовность к тому, чтобы «лечь костьми», но не допустить победы таких разумных органиков, как Румата.

Стругацкие ведут опасную игру с читателями и с цензорами. Потому что у меня, например, неизменно возникает вопрос: почему на этой планете, в королевстве Арканар живут и действуют практически те же люди, что и на Земле. При том, что ни о каких ковчегах-первопроходцах – гигантских кораблях-базах в ТББ речь нигде не идёт. Почему эти арканарцы столь аналогичны, до цифровой точной совместимости землянам? 

Неудивительно, что тексты Стругацких часто не пускали в печать. Думаю, нелишним будет предположить, что Стругацкие не в полной мере владели эзоповым языком. Такое близкое соответствие между глупцами и тупицами землянами и обитателями инопланетного Арканара не истолкует как «вредоносное очернение идеалов советского строя» только очень неопытный цензор. И повесть выглядит потому изрядно порезаной цензорскими ножницами. 

Теперь, когда СССР стал историей, ясно, что цензоры советского разлива всё же были достаточно гуманны и одновременно – близоруки. Такие вредоносные тексты, как ТББ вообще нельзя было пускать в печать – во избежание, так сказать. В ТББ каждый абзац, думаю, «работает» против советской идеологии, против идеи какого-либо коммунизма и даже социализма. Публикация повести – пусть и в изрядно «покоцаном» виде показывает, что советские партийные и прочие цензоры уже давно «мышей не ловили». Утомились, бедные. Осточертело им бороться с «ветряными мельницами». 

Как осточертело и Румате, слабо, неэффективно пытающемуся заняться самоанализом не в теории, а на практике:

«Он слышал, как штурмовик нерешительно топчется сзади, и вдруг поймал себя на мысли о том, что оскорбительные словечки и небрежные жесты получаются у него рефлекторно, что он уже не играет высокородного хама, а в значительной степени стал им. Он представил себя таким на Земле, и ему стало мерзко и стыдно. Почему? Что со мной произошло? Куда исчезло воспитанное и взлелеянное с детства уважение и доверие к себе подобным, к человеку, к замечательному существу, называемому «человек»? А ведь мне уже ничто не поможет, подумал он с ужасом. Ведь я же их по-настоящему ненавижу и презираю… Не жалею, нет – ненавижу и презираю. Я могу сколько угодно оправдывать тупость и зверство этого парня, мимо которого я сейчас проскочил, социальные условия, жуткое воспитание, все, что угодно, но я теперь отчетливо вижу, что это мой враг, враг всего, что я люблю, враг моих друзей, враг того, что я считаю самым святым. И ненавижу я его не теоретически, не как «типичного представителя», а его самого, его как личность. Ненавижу его слюнявую морду, вонь его немытого тела, его слепую веру, его злобу ко всему, что выходит за пределы половых отправлений и выпивки. Вот он топчется, этот недоросль, которого еще полгода назад толстопузый папаша порол, тщась приспособить к торговле лежалой мукой и засахарившимся вареньем, сопит, стоеросовая дубина, мучительно пытаясь вспомнить параграфы скверно вызубренного устава, и никак не может сообразить, нужно ли рубить благородного дона топором, орать ли «караул!» или просто махнуть рукой – все равно никто не узнает. И он махнет на все рукой, вернется в свою нишу, сунет в пасть ком жевательной коры и будет чавкать, пуская слюни и причмокивая. И ничего на свете он не хочет знать, и ни о чем на свете он не хочет думать. Думать! А чем лучше орел наш дон Рэба? Да, конечно, его психология запутанней и рефлексы сложней, но мысли его подобны вот этим пропахшим аммиаком и преступлениями лабиринтам дворца, и он совершенно уже невыразимо гнусен – страшный преступник и бессовестный паук. Я пришел сюда любить людей, помочь им разогнуться, увидеть небо. Нет, я плохой разведчик, подумал он с раскаянием. Я никуда не годный историк. И когда это я успел провалиться в трясину, о которой говорил дон Кондор? Разве бог имеет право на какое-нибудь чувство, кроме жалости?»

Румата не знает, что такое бог. У него в душе нет никакого бога. Им, его мыслями, словами, действиями никакой бог не руководит – ни внутренний, ни внешний. Румата не понимает, что «бог творит добро руками людей». Но так же бог творит и зло тоже руками людей. Бог по-прежнему даёт людям – своим порождениям – выбор: какими быть. И не вмешивается – ни мелочно, ни иным масштабом – в действия и помыслы людей. А вот земляне-люди-«коммунары» - вмешались. Сначала извратили себя, свою суть, созданную по образу и подобию бога, а потом принялись вмешиваться и извращать суть «внеземельцев»-инопланетян.

«Дверь отворилась, и в залу, непрерывно кланяясь, вошел сгорбленный пожилой человек в долгополой мантии, украшенной изображениями серебряных пауков, звезд и змей. Под мышкой он держал плоскую продолговатую сумку. Румата был озадачен: он представлял себе Будаха совсем не таким. Не могло быть у мудреца и гуманиста, автора всеобъемлющего «Трактата о ядах» таких бегающих выцветших глазок, трясущихся от страха губ, жалкой, заискивающей улыбки. Но он вспомнил Гура Сочинителя. Вероятно, следствие над подозреваемым ируканским шпионом стоило литературной беседы в кабинете дона Рэбы. Взять Рэбу за ухо, подумал он сладостно. Притащить его в застенок. Сказать палачам: «Вот ируканский шпион, переодевшийся нашим славным министром, король велел выпытать у него, где настоящий министр, делайте свое дело, и горе вам, если он умрет раньше, чем через неделю…» Он даже прикрылся рукой, чтобы никто не видел его лица. Что за страшная штука ненависть…»

Двадцать лет сидят земляне на чужой планете. Да за это время можно было каждого туземца чипировать десять раз и собрать о каждом разумном органике полнейшую информацию любого рода, толка и размера. Но земляне-«коммунары» не делают ничего в этом, смею утверждать, что достаточно очевидном для нас, жителей двадцать первого столетия, направлении. Они не интересуются ни окружающим миром в должной степени, ни самими собой. Они не знают достаточно полно ни окружающий мир – начиная от Земли и кончая иной планетой со всеми королевствами, ни себя самих – начиная от себя любимых и кончая человечеством Земли в целом.

Будах, несмотря на всю свою учёность и разумность, как ни парадоксально, глуп и туп. Он не может вести себя как абсолютно уверенный в себе профессионал, не умеет противостоять любым поползновениям, даже если их «продуцирует» какой-нибудь монарх. Будах слаб – и интеллектуально и физически. Да, Румата удивился тщедушности Будаха, но… Румата же думает, что все земляне – «коммунары» - Аполлоны Бельведерские, не меньше, даже если на самом деле реально это – не так. Будах не удосужился просчитать ситуацию и не создал эффективную мазь – он создал ту форму лекарства, которую ему было создавать легче и привычнее – жидкую. Не захотел Будах напрягаться, пытаться выйти «за рамки». 

«Надо идти. Что бы там ни происходило, разведчику надлежит быть в центре событий. И историкам польза. Он усмехнулся, снял с головы обруч, тщательно протер мягкой замшей объектив и вновь надел обруч. Потом позвал Уно и велел принести военный костюм и начищенную медную каску. Под камзол, прямо на майку, натянул, ежась от холода, металлопластовую рубашку, выполненную в виде кольчуги (здешние кольчуги неплохо защищали от меча и кинжала, но арбалетная стрела пробивала их насквозь).»

Вот. Тот самый момент. Момент выбора. Сам Румата себя бережёт, защищает. Понимает, что домотканая рубаха – не преграда ни для стрелы, ни тем более – для арбалетного болта. А Кира и Уно – они туземцы, их жизни многого не стоят изначально. Незачем их защищать – ни пассивно, ни активно. А себя защищать надо. Потому что жить – хотца. Потому что «своя рубашка – ближе к телу». Потому что «коммунарство» с его «единым человечьим общежитьем» - стало фикцией уже на Земле и теперь становится фикцией здесь, на другой планете, в королевстве Арканар, «дышащем на ладан».

Румата идёт охранять принца. И потому остаться с Уно и Кирой и прочими домочадцами – не может. «Служба». Но какова эта служба на самом деле? Необходима ли она?

«Покои принца во все времена охранялись плохо. Возможно, именно поэтому на Арканарских принцев никто никогда не покушался. И уж в особенности не интересовались нынешним принцем. Никому на свете не нужен был этот чахлый голубоглазый мальчик, похожий на кого угодно, только не на своего отца. Мальчишка нравился Румате. Воспитание его было поставлено из рук вон плохо, и потому он был сообразителен, не жесток, терпеть не мог – надо думать, инстинктивно – дона Рэбу, любил громко распевать разнообразные песенки на слова Цурэна и играть в кораблики. Румата выписывал для него из метрополии книжки с картинками, рассказывал про звездное небо и однажды навсегда покорил мальчика сказкой о летающих кораблях. Для Руматы, редко сталкивавшегося с детьми, десятилетний принц был антиподом всех сословий этой дикой страны. Именно из таких обыкновенных голубоглазых мальчишек, одинаковых во всех сословиях, вырастали потом и зверство, и невежество, и покорность, а ведь в них, в детях, не было никаких следов и задатков этой гадости. Иногда он думал, как здорово было бы, если бы с планеты исчезли все люди старше десяти лет.»

Эта цитата усугубляет понимание глупости и тупости Руматы-Антона-землянина. Вот такой вот образчик предельно упрощённого «клипового» мышления, свойственного как «коммунарам», так и «окоммунареным» землянам. На принцев, дескать, никто никогда не покушался, но принца – охраняют. С оружием в руках охраняют. Сам Румата-землянин – охраняет. Принц – ребёнок, но Румата числит его «чистым листом» и откровенно не понимает, почему и из таких мальчиков могут вырастать – и быстро вырастать – сволочи и убийцы. А ещё Румата хочет, чтобы исчезли все арканарцы и все инопланетяне в целом старше десяти лет. Чтобы он, землянин, вообще не имел необходимости, никакой необходимости напрягаться. Хоть физически, хоть умственно.

Принц спит. Будущий правитель, будущий распорядитель людских судеб. А Румата-Антон смотрит на город и думает о его жителях. Весьма специфично думает. В нижеприведённой цитате Румата сравнит живых разумных органиков – людей с «заготовками». Конечно же, не для своей собственной жизни, обусловленной исключительно местными эволюционными условиями. А для воздействия, уже запланированного и ползуче осуществляемого «коммунарами»-землянами:

«Город спал или притворялся спящим. Интересно, чувствовали ли жители, что сегодня ночью на них надвигается что-то ужасное? Или, как благородный дон большого ума, тоже считали, что кто-то готовится к празднованию дня святого Мики? Двести тысяч мужчин и женщин. Двести тысяч кузнецов, оружейников, мясников, галантерейщиков, ювелиров, домашних хозяек, проституток, монахов, менял, солдат, бродяг, уцелевших книгочеев ворочались сейчас в душных, провонявших клопами постелях: спали, любились, пересчитывали в уме барыши, плакали, скрипели зубами от злости или от обиды… 

Двести тысяч человек! Было в них что-то общее для пришельца с Земли. Наверное, то, что все они почти без исключений были еще не людьми в современном смысле слова, а заготовками, болванками, из которых только кровавые века истории выточат когда-нибудь настоящего гордого и свободного человека. Они были пассивны, жадны и невероятно, фантастически эгоистичны. Психологически почти все они были рабами – рабами веры, рабами себе подобных, рабами страстишек, рабами корыстолюбия. И если волею судеб кто-нибудь из них рождался или становился господином, он не знал, что делать со своей свободой. Он снова торопился стать рабом – рабом богатства, рабом противоестественных излишеств, рабом распутных друзей, рабом своих рабов. Огромное большинство из них ни в чем не было виновато. Они были слишком пассивны и слишком невежественны. Рабство их зиждилось на пассивности и невежестве, а пассивность и невежество вновь и вновь порождали рабство. Если бы они все были одинаковы, руки опустились бы и не на что было бы надеяться. Но все-таки они были людьми, носителями искры разума. И постоянно, то тут, то там вспыхивали и разгорались в их толще огоньки неимоверно далекого и неизбежного будущего. Вспыхивали, несмотря ни на что. Несмотря на всю их кажущуюся никчемность. Несмотря на гнет. Несмотря на то, что их затаптывали сапогами. Несмотря на то, что они были не нужны никому на свете и все на свете были против них. Несмотря на то, что в самом лучшем случае они могли рассчитывать на презрительную недоуменную жалость…

Они не знали, что будущее за них, что будущее без них невозможно. Они не знали, что в этом мире страшных призраков прошлого они являются единственной реальностью будущего, что они – фермент, витамин в организме общества. Уничтожьте этот витамин, и общество загниет, начнется социальная цинга, ослабеют мышцы, глаза потеряют зоркость, вывалятся зубы. Никакое государство не может развиваться без науки – его уничтожат соседи. Без искусств и общей культуры государство теряет способность к самокритике, принимается поощрять ошибочные тенденции, начинает ежесекундно порождать лицемеров и подонков, развивает в гражданах потребительство и самонадеянность и в конце концов опять-таки становится жертвой более благоразумных соседей. Можно сколько угодно преследовать книгочеев, запрещать науки, уничтожать искусства, но рано или поздно приходится спохватываться и со скрежетом зубовным, но открывать дорогу всему, что так ненавистно властолюбивым тупицам и невеждам. И как бы ни презирали знание эти серые люди, стоящие у власти, они ничего не могут сделать против исторической объективности, они могут только притормозить, но не остановить. Презирая и боясь знания, они все-таки неизбежно приходят к поощрению его для того, чтобы удержаться. Рано или поздно им приходится разрешать университеты, научные общества, создавать исследовательские центры, обсерватории, лаборатории, создавать кадры людей мысли и знания, людей, им уже неподконтрольных, людей с совершенно иной психологией, с совершенно иными потребностями, а эти люди не могут существовать и тем более функционировать в прежней атмосфере низкого корыстолюбия, кухонных интересов, тупого самодовольства и сугубо плотских потребностей. Им нужна новая атмосфера – атмосфера всеобщего и всеобъемлющего познания, пронизанная творческим напряжением, им нужны писатели, художники, композиторы, и серые люди, стоящие у власти, вынуждены идти и на эту уступку. Тот, кто упрямится, будет сметен более хитрыми соперниками в борьбе за власть, но тот, кто делает эту уступку, неизбежно и парадоксально, против своей воли роет тем самым себе могилу. Ибо смертелен для невежественных эгоистов и фанатиков рост культуры народа во всем диапазоне – от естественнонаучных исследований до способности восхищаться большой музыкой… А затем приходит эпоха гигантских социальных потрясений, сопровождающихся невиданным ранее развитием науки и связанным с этим широчайшим процессом интеллектуализации общества, эпоха, когда серость дает последние бои, по жестокости возвращающие человечество к средневековью, в этих боях терпит поражение и исчезает как реальная сила навсегда.»

М-да. Внутренний спич проявляет, на мой взгляд, неплохую теоретическую «подкованность» Антона-Руматы. Но – только теоретическую. А теория без практики, как известно, мертва. И Румата-Антон незаметно, возможно, для себя самого, думает не об арканарцах. Точнее – не только о них. Но и о землянах. Которые так упились теоретизированием, что практически остановились в своём развитии. В любом смысле. 

Стругацкие почти не говорят ничего развёрнуто о базе у Южного полюса, о подводных лодках, о вертолётах, о спутниковой группировке на орбите чужой планеты. И это рисует в моём воображении потрясающую своей безысходностью картину умирающей человеческой цивилизации. Земной цивилизации. Которая оказалась способна протянуть загребущую ручонку к чужой планете, доставить сюда, к чужакам-туземцам весьма крутую технику в обнимку с не менее крутыми технологиями, но… Только для того, чтобы на новой территории и на новом сообществе разумных органиков закрепить ту же, стагнирующую модель общества, обреченного на прозябание без развития, без прогресса, без совершенствования. 

На сто первой странице из ста шестидесяти Стругацкие всё чаще говорят о наиболее важном:

«Братья мои, подумал Румата. Я ваш, мы плоть от плоти вашей! С огромной силой он вдруг почувствовал, что никакой он не бог, ограждающий в ладонях светлячков разума, а брат, помогающий брату, сын, спасающий отца. «Я убью дона Рэбу». – «За что?» – «Он убивает моих братьев». – «Он не ведает, что творит». – «Он убивает будущее». – «Он не виноват, он сын своего века». – «То есть он не знает, что он виноват? Но мало ли чего он не знает? Я, я знаю, что он виноват». – «А что ты сделаешь с отцом Цупиком? Отец Цупик многое бы дал, чтобы кто-нибудь убил дона Рэбу. Молчишь? Многих придется убивать, не так ли?» – «Не знаю, может быть, и многих. Одного за другим. Всех, кто поднимет руку на будущее». – «Это уже было. Травили ядом, бросали самодельные бомбы. И ничего не менялось». – «Нет, менялось. Так создавалась стратегия революции». – «Тебе не нужно создавать стратегию революции. Тебе ведь хочется просто убить». – «Да, хочется». – «А ты умеешь?» – «Вчера я убил дону Окану. Я знал, что убиваю, еще когда шел к ней с пером за ухом. И я жалею только, что убил без пользы. Так что меня уже почти научили». – «А ведь это плохо. Это опасно. Помнишь Сергея Кожина? А Джорджа Лэнни? А Сабину Крюгер?» Румата провел ладонью по влажному лбу. Вот так думаешь, думаешь, думаешь – и в конце концов выдумываешь порох…»

Румата не привык думать. Особенно он не привык думать, опираясь на практическую необходимость. Возможно, как теоретик, он был достаточно силён, но вот как теоретик, способный что-то предложить дельное для решения практических проблем... Думаю, что это «не к Румате». 

Итог теоретических мудрствований Руматы-Антона насчёт единения с жителями чужой планеты был самым плачевным для самого Руматы. Его, жителя другой планеты, банальным образом скрутили, засунули в сеть и связали крепкими ремнями. А он даже не смог ничего противопоставить нападающим. 

Я могу представить себе, что ему, Румате-Антону, было запрещено расшифровываться самому, но… Такое нападение – оно выпадает напрочь из стандартных вариантов обычных для Арканара «изъятий неугодных лиц». Умный агент понял бы сразу, что его «просчитали» и фактически «раскрыли». 

Я признаю право авторов на любую последовательность изложения событий, но… Они же закапывают Румату живьём! Хорошо, если по шею, а если с головой? 

Оказывается, в Арканаре Румата проживает пять лет, а до этого год жил в Эсторе, в родовом замке семьи. Но тогда… Тогда у Руматы-Антона было гораздо больше возможностей для того, чтобы глубоко, внимательно, детально изучить ситуацию в местности, где ему придётся действовать. А Румата-Антон ничего не сделал для того, чтобы должным образом изучить ситуацию. В противном случае его бы так легко не сцапали, не скрутили и не предоставили сомнительную по ценности и нужности возможность поговорить с местными «воротилами».

Разговор не получился. Стороны, если кратко сказать, остались при своём мнении. Дон Рэба «раскрылся» - в городе оказалась конница, фактически – спецназ Святого Престола. А это уже ход, который просто так, по недомыслию, сделать очень трудно. Ибо последствия слишком серьёзны. А Румата-Антон… Он продолжает сползать со своей позиции стороннего наблюдателя, сползать туда, где годами и десятилетиями копошатся те, за которыми земляне благодушно наблюдали, играя в неких богов:

«Я не могу больше, твердил про себя Румата. Еще немного, и я сойду с ума и стану таким же, еще немного, и я окончательно перестану понимать, зачем я здесь… Нужно отлежаться, отвернуться от всего этого, успокоиться…»

Бедненький Румата-Антон. Ему больше тридцати пяти лет, а он… Он всё в «пасочки» играет. И хочет продолжать играть, вот в чём проблема. Тогда, когда надо брать себя за шиворот и действовать предельно эффективно, быстро и результативно – он скулит, стонет, воет и мечтает о лёжке в тихом тёмном месте.

Таким местом для Руматы, безусловно и неизбежно является его дом. А там… Словом, плохо там. Мальчик Уно – убит. Подросток так просил Румату никуда не ходить, никуда не уходить. Но Румата… отказался. Под благовидным предлогом, но – отказался. Убили мальчика Уно серые солдаты. Которые уже грозились поджечь дом Руматы.

Кира… Она продолжает своё подвижничество. А Румата-Антон тайком лопает инопланетный спорамин. На мой взгляд, он уже стал наркоманом. За пять-шесть лет здесь надо было Румате освоиться, чтобы не прибегать к стимуляторам и энергетикам. Но Антон-Румата оказался слишком слаб – и физически, и психически. 

А Кира… Кира молча, подвижнически подставляет Румате своё плечо. Помогает ему. Хотя – страдает. Очень сильно и глубоко страдает.

«– Я не могу думать о других, – сказала она. – Ты вернулся чуть живой. Я же вижу: тебя били. Уно они убили совсем. Куда же смотрели твои могущественные люди? Почему они не помешали убивать? Не верю… Не верю…

Она попыталась высвободиться, но он крепко держал ее.

– Что поделаешь, – сказал он. – На этот раз они немного запоздали. Но теперь они снова следят за нами и берегут нас. Почему ты не веришь мне сегодня? Ведь ты всегда верила. Ты сама видела: я вернулся чуть живой, а взгляни на меня сейчас!..

– Не хочу смотреть, – сказала она, пряча лицо. – Не хочу опять плакать.»

И это тот Румата, который вроде бы должен быть тесно связан с другими своими соплеменниками. А эти соплеменники должны были вовремя и деятельно помогать своему соплеменнику. Но – не помогли. Все двести с лишним человек не помогли одному своему соплеменнику. Хотели ли они помогать? Нет, не хотели. Им было… лениво. Им было всё равно. Я могу предположить, что им было трудно напрячься.

«– Маленькая, ну пойми, ну, надо мне идти – что я могу поделать?! Не могу я не идти!

Она вдруг сказала задумчиво:

– Иногда я не могу понять, почему ты не бьешь меня.

Румата, застегивавший рубашку с пышными брыжами, застыл.

– То есть как это, почему не бью? – растерянно спросил он. – Разве тебя можно бить?

– Ты не просто добрый, хороший человек, – продолжала она, не слушая. – Ты еще и очень странный человек. Ты словно архангел… Когда ты со мной, я делаюсь смелой. Сейчас вот я смелая… Когда-нибудь я тебя обязательно спрошу об одной вещи. Ты – не сейчас, а потом, когда все пройдет, – расскажешь мне о себе?

Румата долго молчал. Муга подал ему оранжевый камзол с краснополосыми бантиками. Румата с отвращением натянул его и туго подпоясался.

– Да, – сказал он наконец. – Когда-нибудь я расскажу тебе все, маленькая.

– Я буду ждать, – сказала она серьезно. – А сейчас иди и не обращай на меня внимания.»

Кира, на мой взгляд, сказала опаснейшую фразу. Автоматически сказала, на волне эмоций, чувств, чего угодно ещё, но – не на волне понимания мужского восприятия. Эта фраза мужчиной истолковывается совершенно буквально. Часто она «выключает» женщину из любой сферы мужского внимания, а также, бывает – и понимания. Вот и ещё одна причина, по которой Румата-Антон не защитил, не спас Киру тогда, когда стоял у окна.

Направляясь в канцелярию епископа, Румата встречает кузнеца. Обычного трудягу-мужика:

«Черта с два он чего-нибудь надумает. Рано ему еще думать. А казалось бы, чего проще: десять тысяч таких молотобойцев, да в ярости, кого хочешь раздавят в лепешку. Но ярости-то у них как раз еще нет. Один страх. Каждый за себя, один бог за всех.»

Угум. Только Румата-Антон привычно забыл, что он сам – тоже один. И сейчас он – тот самый «каждый за себя». А бог… Так ведь Румата уже пришёл к выводу, что земляне – ни разу не боги. Значит, бог – он где-то там, высоко и далеко. А не здесь, на этой планете. Не в Арканаре – это уж точно.

Монахи навели какой-никакой порядок, но одновременно принесли с собой в Арканар чудовищную, вывихивающую мозги местных жителей бюрократию. Даже Румате эта эквилибристика и новояз были не слишком привычны, а местные… Они весьма тяжело осваивались с реальностью, сдобренной теперь такой вот «деталью».

Диалог Руматы и Будаха – показателен. И – интересен. Но опять таки, напомню, что он происходит во времена, когда некий боевой монашеский орден свалил власть серых и установил в Арканаре свою власть. Которая, по тем скудным данным, которые соизволили предоставить мне, как читателю, Стругацкие, вряд ли лучше власти серых или легитимной власти полубезумного короля.

«– Да, я вижу, это не так просто, – сказал он. – Я как-то не думал раньше о таких вещах… Кажется, мы с вами перебрали все. Впрочем, – он подался вперед, – есть еще одна возможность. Сделай так, чтобы больше всего люди любили труд и знание, чтобы труд и знание стали единственным смыслом их жизни!

Да, это мы тоже намеревались попробовать, подумал Румата. Массовая гипноиндукция, позитивная реморализация. Гипноизлучатели на трех экваториальных спутниках…

– Я мог бы сделать и это, – сказал он. – Но стоит ли лишать человечество его истории? Стоит ли подменять одно человечество другим? Не будет ли это то же самое, что стереть это человечество с лица земли и создать на его месте новое?

Будах, сморщив лоб, молчал обдумывая. Румата ждал. За окном снова тоскливо заскрипели подводы. Будах тихо проговорил:

– Тогда, господи, сотри нас с лица земли и создай заново более совершенными… или, еще лучше, оставь нас и дай нам идти своей дорогой.

– Сердце мое полно жалости, – медленно сказал Румата. – Я не могу этого сделать.

И тут он увидел глаза Киры. Кира глядела на него с ужасом и надеждой.»

Я повторно приведу только часть этой значимой цитаты. Чтобы дополнить список технических средств, мощь которых собирались, в полном смысле этого слова собирались применить на территории Арканара и в целом на этой планете земляне:

«Да, это мы тоже намеревались попробовать, подумал Румата. Массовая гипноиндукция, позитивная реморализация. Гипноизлучатели на трех экваториальных спутниках…»

Вот так. Железной рукой загоним инопланетное человечество к счастью. Повлияем не на тело, а прежде всего на душу, на психику. Похоже, земляне в самом деле решили срыть норматив в Арканаре «до основанья, а затем…». 

Румата-Антон – первостатейный, на мой взгляд, провокатор. Сладенько он так думает и говорит: «Но стоит ли лишать человечество его истории?». Угум. А чем двадцать лет кряду занимаются, сидя на чужой планете земляне. Именно тем, что лишают местное человечество его местной истории. Идёт прямое вмешательство инопланетян в дела суверенной разумноорганической расы, разумноорганической цивилизации. 

И одновременно Румата остаётся слабым и глупым. Он даже не в состоянии представить себе путь, каким в дом к нему проникает Арата – бунтовщик божьей милостью.

«Они долго молчали. Потом Румата достал из погребца кувшин эсторского и еду и поставил перед гостем. Арата, не поднимая глаз, стал ломать хлеб и запивать вином. Румата ощущал странное чувство болезненной раздвоенности. Он знал, что прав, и тем не менее эта правота странным образом унижала его перед Аратой. Арата явно превосходил его в чем-то, и не только его, а всех, кто незваным пришел на эту планету и полный бессильной жалости наблюдал страшное кипение ее жизни с разреженных высот бесстрастных гипотез и чужой здесь морали. И впервые Румата подумал: ничего нельзя приобрести, не утратив, – мы бесконечно сильнее Араты в нашем царстве добра и бесконечно слабее Араты в его царстве зла…

– Вам не следовало спускаться с неба, – сказал вдруг Арата. – Возвращайтесь к себе. Вы только вредите нам.

– Это не так, – мягко сказал Румата. – Во всяком случае, мы никому не вредим.

– Нет, вредите. Вы внушаете беспочвенные надежды…

– Кому?

– Мне. Вы ослабили мою волю, дон Румата. Раньше я надеялся только на себя, а теперь вы сделали так, что я чувствую вашу силу за своей спиной. Раньше я вел каждый бой так, словно это мой последний бой. А теперь я заметил, что берегу себя для других боев, которые будут решающими, потому что вы примете в них участие… Уходите отсюда, дон Румата, вернитесь к себе на небо и никогда больше не приходите. Либо дайте нам ваши молнии, или хотя бы вашу железную птицу, или хотя бы просто обнажите ваши мечи и встаньте во главе нас.

Арата замолчал и снова потянулся за хлебом. Румата глядел на его пальцы, лишенные ногтей. Ногти специальным приспособлением вырвал два года тому назад лично дон Рэба. Ты еще не знаешь всего, подумал Румата. Ты еще тешишь себя мыслью, что обречен на поражение только ты сам. Ты еще не знаешь, как безнадежно само твое дело. Ты еще не знаешь, что враг не столько вне твоих солдат, сколько внутри них. Ты еще, может быть, свалишь Орден, и волна крестьянского бунта забросит тебя на Арканарский трон, ты сровняешь с землей дворянские замки, утопишь баронов в Проливе, и восставший народ воздаст тебе все почести, как великому освободителю, и ты будешь добр и мудр – единственный добрый и мудрый человек в твоем королевстве. И по дороге ты станешь раздавать земли своим сподвижникам, а на что сподвижникам земли без крепостных? И завертится колесо в обратную сторону. И хорошо еще будет, если ты успеешь умереть своей смертью и не увидишь появления новых графов и баронов из твоих вчерашних верных бойцов. Так уже бывало, мой славный Арата, и на Земле, и на твоей планете.»

Интеллигент Румата и бизнесмен-делец Арата. «Они сошлись – вода и камень, стихи и проза, лёд и пламень». Теоретически Румата-Антон, на мой взгляд «подкован» очень даже неплохо. А вот как практик Румата – никчемен. И у меня продолжает укрепляться при чтении финальных глав повести ощущение, что оба они не так уж сильно готовы к реальной деятельности. К любой реальной деятельности. Только потому, что в итоге эта деятельность не способна решить все существующие на Арканаре проблемы. Или их большую часть. 

Последующий разговор в минибазе между Кондором, Гугом и Руматой проявил, что земляне как не понимали, что надо делать, так и не понимают, что надо делать.

Земляне, осуществляющие не наблюдение, не разведку, а именно вторжение – не знают, что и как надо делать. Они растеряны, они не понимают, они не видят аналогов, чтобы опереться на них в выработке нового, приемлемого для местных условий рецепта. 

Я тяжело – в который раз дочитываю эту повесть. И понимаю, что земляне, решившие перейти от разведки к вторжению, попытались вернуться в своё собственное, земное, человеческое цивилизационно-расовое детство. Которое, вполне возможно, они увидели на той планете, где был Арканар. Земляне – в кои-то веки – реально заглянули в своё цивилизационно-расовое детство. И – попытались вернуться по своему пути назад. А этого делать «постфактум» - нельзя. Даже на иной планете. Даже на инопланетной территории. Нельзя. Ибо от самих себя убежать – невозможно. А других разумных органиков вытянуть – путём даже вторжения при гипноиндукторной орбитальной поддержке – нереально, если мыслить под реальностью правильность и обоснованность результатов.

«Шоссе было анизотропное, как история. Назад идти нельзя. А он пошел. И наткнулся на прикованный скелет.»

Да, Румата-Антон – сорвался «с катушек». Наконец-то сорвался. И понял, вероятно, что арканарцы – инопланетяне будут защищать своё право на свой собственный путь развития до самого конца. До последней возможности. Под любым прессингом. Защищать право своё на путь развития, а не на земную стагнацию. 

Не умея вторгнуться в самих себя, в свою суть, в свою собственную земную человеческую историю, соплеменники Руматы, где бы они ни находились, попытались вторгнуться на чужую планету, на чужую территорию, в чужую историю. И потерпели, на мой взгляд, сокрушительное, многоуровневое поражение.

Наверное, должно пройти много времени и многое должно произойти прежде чем земляне бестрепетно, спокойно, разумно смогут воспринимать не только сок безобидной земляники, но и кровь, без какой не обходится ни одна серьёзная борьба, ни одно серьёзное противостояние.