Открывающий образ

Повторю английский трюизм: не бывает второго шанса создать первое впечатление.

Особенно в наше время, когда читатель открывает ознакомительный фрагмент просто чтобы решить для себя: будет он вообще читать дальше или нет.

Так что открывающий образ очень важен. Он должен:

1. В самых общих чертах дать читателю представление о герое и мире, в котором герой живет.

2. В столь же общих чертах дать представление о жанре, тематике и проблематике всего произведения в целом.

3. Наконец, дать представление о стилистике произведения.

Давайте рассмотрим, что такое хороший открывающий образ, на примере романа Маргарет Митчелл «Унесенные ветром».

Скарлетт О’Хара не была красавицей, но мужчины вряд ли отдавали себе в этом отчет, если они, подобно близнецам Тарлтонам, становились жертвами ее чар. Очень уж причудливо сочетались в ее лице утонченные черты матери — местной аристократки французского происхождения — и крупные, выразительные черты отца — пышущего здоровьем ирландца. Широкоскулое, с точеным подбородком лицо Скарлетт невольно приковывало к себе взгляд. Особенно глаза — чуть раскосые, светло-зеленые, прозрачные, в оправе темных ресниц. На белом, как лепесток магнолии, лбу — ах, эта белая кожа, которой так гордятся женщины американского Юга, бережно охраняя ее шляпками, вуалетками и митенками от жаркого солнца Джорджии! — две безукоризненно четкие линии бровей стремительно взлетали косо вверх — от переносицы к вискам.

Почему я считаю этот открывающий образ хорошим? Потому что наряду с описанием внешности героини нам дают понять, каков ее характер (главная черта — обаяние), каково ее происхождение (франко-ирландское) и каков вообще сеттинг истории (юг США). Это очень много информации для первого абзаца, и при этом она подана ненавязчиво, как бы к слову пришлось.

Словом, она являла взору очаровательное зрелище, сидя в обществе Стюарта и Брента Тарлтонов в прохладной тени за колоннами просторного крыльца Тары — обширного поместья своего отца. Шел 1861 год, ясный апрельский день клонился к вечеру. Новое зеленое в цветочек платье Скарлетт, на которое пошло двенадцать ярдов муслина, воздушными волнами лежало на обручах кринолина, находясь в полной гармонии с зелеными сафьяновыми туфельками бел каблуков, только что привезенными ей отцом из Атланты. Лиф платья как нельзя более выгодно обтягивал безупречную талию, бесспорно самую тонкую в трех графствах штата, и отлично сформировавшийся для шестнадцати лет бюст. Но ни чинно расправленные юбки, ни скромность прически — стянутых тугим узлом и запрятанных в сетку волос, — ни степенно сложенные на коленях маленькие белые ручки не могли ввести в обман: зеленые глаза — беспокойные, яркие (о сколько в них было своенравия и огня!) — вступали в спор с учтивой светской сдержанностью манер, выдавая подлинную сущность этой натуры. Манеры были результатом нежных наставлений матери и более суровых нахлобучек Мамушки. Глаза дала ей природа.

Сеттинг, заданный в первом абзаце, в общих чертах полностью набросан во втором: Джорджия, канун Гражданской войны, последние мирные денечки. Характер Скарлетт раскрывается глубже: она прикидывается тихоней, но в тихом омуте черти водятся. Она своенравна, тщеславна, кокетлива — и она папина дочка и баловница: туфельки ей привозит отец. Что же делает мать? Наставляет ее в манерах, да, но даже тут она отступает на второй план перед кормилицей-рабыней Мамушкой. Срез семейных отношений: если рабыня делает своей юной хозяйке «суровые нахлобучки», значит, О’Хара относятся к рабам (по крайней мере, домашним) почти как к членам семьи.

По обе стороны от нее, небрежно развалившись в креслах, вытянув скрещенные в лодыжках, длинные, в сапогах до колен, мускулистые ноги первоклассных наездников, близнецы смеялись и болтали, солнце било им в лицо сквозь высокие, украшенные лепным орнаментом стекла, заставляя жмуриться. Высокие, крепкотелые и узкобедрые, загорелые, рыжеволосые, девятнадцатилетние, в одинаковых синих куртках и горчичного цвета бриджах, они были неотличимы друг от друга, как две коробочки хлопка.

Неотличимость близнецов Тарлтонов важная деталь в открывающем фрагменте: они почти лишены индивидуальности, типичны как представители своего класса, расы и возраста. Сейчас они введены для того, чтобы оттенить Скарлетт, сыграть для нее фоном, а потом автор просто бросит их в огонь войны и они там сгорят, как сотни тысяч таких же мальчишек, оставаясь в пространстве романа «полномочными представителями» своего класса, расы и возраста. Сейчас авторша рисует их яркими, сочными мазками, но совершенно не прорабатывая детали. Ей это не нужно. Близнецы Тарлтоны — фон и часть сеттинга.

На зеленом фоне молодой листвы белоснежные кроны цветущих кизиловых деревьев мерцали в косых лучах закатного солнца. Лошади близнецов, крупные животные, золотисто-гнедые, под стать шевелюрам своих хозяев, стояли у коновязи на подъездной аллее, а у ног лошадей переругивалась свора поджарых нервных гончих, неизменно сопровождавших Стюарта и Брента во всех их поездках В некотором отдалении, как оно и подобает аристократу, возлежал, опустив морду на лапы, пятнистый далматский дог и терпеливо ждал, когда молодые люди отправятся домой ужинать.

Близнецы, лошади и гончие были не просто неразлучными товарищами — их роднили более крепкие узы. Молодые, здоровые, ловкие и грациозные, они были под стать друг другу одинаково жизнерадостны и беззаботны, и юноши не менее горячи, чем их лошади, — горячи, а подчас и опасны, — но при всем том кротки и послушны в руках тех, кто знал, как ими нужно управлять.

Молодые разгильдяи богаты и ни в чем не знают нужды. Но это не самый важный образ в данных абзацах. Обратите внимание на описание природы:

На зеленом фоне молодой листвы белоснежные кроны цветущих кизиловых деревьев мерцали в косых лучах закатного солнца.

Казалось бы, перед нами просто описание природы — но нет: молодость листвы перекликается с молодостью героев, белизна цетов — с белизной лба и рук Скарлетт, упомянутых ранее, а солнце клонится к ЗАКАТУ.

Скоро на всю эту молодость и цветение опустится ночь. Ночь войны.

Тема заката будет пронизывать всю книгу в дальнейшем. В финале Эшли и Ретт будут говорить о «сумерках богов». Закат — конец прежнего Юга, конец юности, конец всей прежней жизни. И эта тема задана уже открывающим образом.

И хотя все трое, сидевшие на крыльце, были рождены для привольной жизни плантаторов и с пеленок воспитывались в довольстве и холе, окруженные сонмом слуг, лица их не казались ни безвольными, ни изнеженными. В этих мальчиках чувствовалась сила и решительность сельских жителей, привыкших проводить жизнь под открытым небом, не особенно обременяя свои мозги скучными книжными премудростями. Графство Клейтон в Северной Джорджии было еще молодо, и жизнь там, на взгляд жителей Чарльстона, Саванны и Огасты, пока что не утратила некоторого налета грубости. Более старые и степенные обитатели Юга смотрели сверху вниз на новопоселенцев, но здесь, на севере Джорджии, небольшой пробел по части тонкостей классического образования не ставился никому в вину, если это искупалось хорошей сноровкой в том, что имело подлинную цену. А цену имело уменье вырастить хлопок, хорошо сидеть в седле, метко стрелять, не ударить в грязь лицом в танцах, галантно ухаживать за дамами и оставаться джентльменом даже во хмелю.

От частного авторша переходит к общему, от близнецов Тарлтонов — к описанию всего общества, порождением и слепком которого близнецы являются.

Все эти качества были в большой мере присущи близнецам, которые к тому же широко прославились своей редкой неспособностью усваивать любые знания, почерпнутые из книг. Их родителям принадлежало больше денег, больше лошадей, больше рабов, чем любому другому семейству графства, но по части грамматики близнецы уступали большинству своих небогатых соседей — «голодранцев», как называли белых бедняков на Юге.

Как раз но этой причине Стюарт и Брент и бездельничали в эти апрельские послеполуденные часы на крыльце Тары. Их только что исключили из университета Джорджии — четвертого за последние два года университета, указавшего им на дверь, и их старшие братья. Том и Бойд, возвратились домой вместе с ними, не пожелав оставаться в стенах учебного заведения, где младшие пришлись не ко двору. Стюарт и Брент рассматривали свое последнее исключение из университета как весьма забавную шутку, и Скарлетт, ни разу за весь год — после окончания средней школы, Фейетвиллского пансиона для молодых девиц, — не взявшая по своей воле в руки книги, тоже находила это довольно забавным.

Теперь у нас переход от характеристики к действию, от настроения — к сюжету. Сейчас герои обретут голос и заговорят.

— Вам-то, я знаю, ни жарко ни холодно, что вас исключили, да и Тому тоже, — сказала она, — А вот как же Бойд? Ему как будто ужасно хочется стать образованным, а вы вытащили его и из Виргинского, и из Алабамского, и из Южно-Каролинского университетов, а теперь еще и из университета Джорджии. Если и дальше так пойдет, ему никогда не удастся ничего закончить.

— Ну, он прекрасно может изучить право в конторе судьи Пармали в Фейетвилле, — беспечно отвечал Брент. — К тому же наше исключение ничего, в сущности, не меняет. Нам все равно пришлось бы возвратиться домой еще до конца семестра.

— Почему?

— Так ведь война, глупышка! Война должна начаться со дня на день, и не станем же мы корпеть над книгами, когда другие воюют, как ты полагаешь?

— Вы оба прекрасно знаете, что никакой войны не будет, — досадливо отмахнулась Скарлетт. — Все это одни разговоры. Эшли Уилкс и его отец только на прошлой неделе говорили папе, что наши представители в Вашингтоне придут к этому самому... к обоюдоприемлемому соглашению с мистером Линкольном по поводу Конфедерации. Да и вообще янки слишком боятся нас, чтобы решиться с нами воевать. Не будет никакой войны, и мне надоело про нее слушать.

— Как это не будет войны! — возмущенно воскликнули близнецы, словно открыв бессовестный обман.

Для юных дураков война — развлечение, такое же, как охота и ухаживание за девушками. Скарлетт же, исправно прикидываясь глупенькой «девочкой-девочкой», показывает хоть и поверхностный, но цепкий и практический ум., не видящий никакого смысла в политических играх. При этом она слышит и запоминает разговоры старших о политике и не стесняется возражать мужчинам. Эти свои черты она пронесет до конца романа. И в дальнейшем ее отношение к войне не изменится: война так и останется для нее массовым приступом мужского идиотизма, который не принес ничего, кроме горя и разрушения. Как видим, и эта тема задана в самом начале.

Все, на этом месте мы же точно знаем, кто у нас главная героиня (Скарлетт), что она за человек (избалованная кокетка снаружи, практичная и сообразительная внутри), когда и где происходит действие (Джорджия, канун Гражданской войны) и что будет главной темой романа (закат американского Юга).

На этом месте мы принимаем решение — либо читать дальше, если герой, тема и сеттинг нам интересны, либо бросать и искать другое.

Невнятный открывающий образ, дающий размытое понятие об этих трех составляющих книги, будет для аудитории доводом в пользу «бросать». Да, вполне возможно, что автор дальше расписался, и пошло лучше. Но аудитория не обязана выхлебать литр жидкого супа, чтобы добраться до гущи. Если открывающий образ вялый, то и остальной текст такой же, скорее всего.

Иногда автор хочет открыть книгу не образом героя и не образом того сеттинга, в котором актуаьному герою предстоит действовать, а уделить все внимание постановке темы. Например, Джордж Мартин открывает «Песнь льда и пламени» сценой гибели персонажа, которого уже успел преподнести читателю как протагониста — но зато мощно задает тему главного антагониста и главного конфликта всей книги. Скотт Бэккер повествует о том, что, случилось за две тысячи лет до начала основных событий, но опять-таки задает тему всего романа и даже всего цикла: грядущий конец света. «Трудно быть богом» Стругацких открывается сценой из детства героев, которая почти никак не задает последующий сеттинг и тематику.

Но прежде чем прибегать к этому приему, стоит спросить себя: достаточно ли мощна моя тема, чтобы заинтереовать аудиторию без героя? Или — достаточно ли интересен мой герой, чтобы удержать аудиторию до того, как я задам тему и сеттинг?

Например, пролог к «Трудно быть богом» я не назвала бы удачным. Если бы мне не сказали, что дальше будет про земного разведчика на средневековой планете, я бы бросила. Начало собственно романа — первой главы — гораздо лучший открывающий образ, чем пролог, и я до сх пор не понимаю, зачем пролог вообще нужен в этой книге.

Но с другой стороны, само слово «Пролог» как бы говорит читателю: друг, это можно пропустить. Потом вернешься, если поймешь, что пропустил важное. Так что если вы чувствуете, что никак не можете обойтись без долгой вводной (как Толкиен со своим «Касательно хоббитов»), лучше очертить ее словом «Пролог», а открывающим образом сделать начало первой главы.

Отдельно нужно поговорить о первой фразе — открывающем образе открывающего образа. Если открывающий образ дает нам героя, тематику, жанр и сеттинг в целом, то в идеальном варианте первая фраза — концентрат всего этого. Вот мой личный топ 10 лучших первых фраз — не в порядке «от лучшего к худшему» или в обратном, а просто в том порядке, в котором они вспомнились:

1. В начале было Слово, и Слово было у Бога, и слово было Бог (Евангелие от Иоанна).

2. Когда Румата миновал могилу святого Мики, уже седьмую и последнюю на этой дороге, было совсем темно (Стругацкие, «Трудно быть богом»)

3. Пройдет много лет, и полковник Аурелиано Буэндиа, стоя у стены в ожидании расстрела, вспомнит тот далекий вечер, когда отец взял его с собой посмотреть на лед (Г. Г. Маркес, «Сто лет одиночества»).

4. Жил-был в норе под землей хоббит (Дж. Р. Р. Толкиен, «Хоббит»).

5. В уездном городе N было так много парикмахерских заведений и бюро похоронных процессий, что, казалось, жители города рождаются лишь для того, чтобы побриться, постричься, освежить голову вежеталем и сразу же умереть (И. Ильф, Е. Петров «Двенадцать стульев»)

6. Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Грегор Замза обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое (Франц Кафка, «Превращение»).
7. Мистер и миссис Дурсль проживали в доме номер четыре по Тисовой улице и всегда с гордостью заявляли, что они, слава богу, абсолютно нормальные люди (Дж. К. Роулинг, «Гарри Поттер и философский камень»).

8. Старик рыбачил один на своей лодке в Гольфстриме. Вот уже восемьдесят четыре дня он ходил в море и не поймал ни одной рыбы (Эрнест Хемингуэй, «Старик и море»).

9. То этот Тайлер устраивает меня на работу официантом, то пихает мне ствол в рот и заявляет, что для того, чтобы обрести жизнь вечную, надо сначала умереть (Чак Паланик, «Бойцовский клуб»).

10. Глаза инспектора Бел Амора, эти два зеркала души, были такими блеклыми и невыразительными, что в них хотелось плюнуть и протереть, чтобы сверкали (Борис Штерн, «Досмотр-1»)