Никоторого числа. День был без числа

Мир за окном стремительно катится в осень. Уже темны и колючи вечера, уже дерева сплошь покрылись желтушными пятнами в ожидании первых ночных заморозков, что сбреют все эти их теперь никому не нужные прически под машинку и поставят тощие нагие фигуры с нелепо подъятыми костлявыми руками ветвей в очередь к морозильной камере декабря. И никому не ведомо: кто из них доживет до времени, когда снова  залязгают, раскроются тяжелые, покрытые толстым слоем инея, двери и прозвучит команда: "На выход!" -- чтобы наконец расправить промерзшие и затекшие плечи, выпустить почки, украситься цветками и вновь погрузиться в покойное забытье, пока не иссякнет ласковое дыхание короткого северного лета. А кому-то и не суждено это более, и стоять их деревянным скелетам, страшно чернеть на ясном весеннем небе, пугая прохожих, ожидая, пока приедет зондер-команда с бензиновыми пилами -- или просто явится милосердный дворник с ножовкой -- и спилят их, чтобы предать бренные останки очистительному огню, или просто земле, где-нибудь на городской свалке.

Да и весь мир вокруг нас стремительно катится неизвестно куда. Но нам это более или менее все равно -- если через месяц он прикатится куда-нибудь, куда не ждали, мы об этом, быть может, и не узнаем, продолжая жить своей полувиртуальной жизнью, копошась ради хлеба насущного, даже не сознавая -- живы мы еще, или уже нет. А просто потому, что вся окружающая нас со всех сторон и данная нам в ощущениях действительность отныне и во веки веков окончательно обустроена на тотальной лжи -- то есть она и раньше, в библейские, скажем, времена была на ней основана в какой-то мере: больше ж и не на чем -- учитывая весьма скромные физические способности человека к восприятию всей сложности мироздания. Но никогда доселе не существовало такой глобальной, такой проникающей в самые мельчайшие поры лжи; никогда еще от нее не зависело настолько все человеческое мироустройство в целом, и не было такой могущественной высокотехнологичной и хорошо налаженной индустрии по ее производству и распространению.

Правда -- в смысле -- истина, в наше время потеряла бывшую у нее когда-то безусловную ценность постольку, поскольку уже не в силах адекватно описывать этот искусственный, целиком и полностью построенный на лжи мир. Именно поэтому она никому и не интересна -- непонятно же, что с нею делать: если поступать по правде -- неизбежно придешь ко вполне ложным результатам и будешь осмеян и исторгнут во тьму внешнюю -- где и нет ничего, кроме стенания и скрежета зубовного, кои раздаются там вне всяких понятий -- лжи ли, правды ли.

Более не существует ни времени, ни истории, ни справедливости, ни прекрасного, ни ужасного, ни каких бы то ни было ценностей -- вернее, это все, конечно, в наличии имеется, но лишь в тот неуловимо краткий момент, когда мы думаем о них, или их обсуждаем. В следующий -- их может и не быть вовсе, или набор их может совершенно измениться, плюсы -- поменяться на минусы, минусы -- извиваясь, как дождевые черви, зарыться в землю и скрыться с глаз. Вчерашний гранитный постамент -- сегодня может оказаться люком канализации, или вообще -- черной дырой, засосавшей в себя заодно и все остальное. А может -- наоборот? Может. Быть может всё, что угодно. Что закажете -- то и может быть. И главное -- все, кого только ни спроси, скажут, что так и было здесь, на этом самом месте, с незапамятных времен; скажут -- с полной в этом уверенностью: "А вы, что же -- не знали?".

"А как -- как именно было-то?" -- спросите вы. И в ответ услышите: "Ну вот так как-то и было. Так вот и было -- как вы видите." -- "Да я же еще вчера видел здесь, на этом самом месте одно, а теперь -- совершенно другое? Как это возможно?" -- изумитесь вы. "Вы -- сумасшедший?" -- опасливо спросят вас и на всякий случай отодвинутся -- куда-нибудь, по возможности -- в другой город. Или страну. Словом -- как можно подальше от вас с вашими дурацкими вопросами.

Осень, словом. Время -- переваривать запасенный с лета корм, и откладывать -- кто может -- жировые запасы. На умственную деятельность не предусмотрено ни времени, ни энергии. Писать поэтому что-либо -- крайне затруднительно, да и не нужно, наверно. 

Но все равно хочется. Возможно, по привычке. Возможно толкает к этому некий инстинкт, или душевная болезнь -- графо- или еще какая-нибудь мания. Может, так. А может -- и наоборот. Трудно сказать с определенностью -- по причинам, описанным выше.

Вот и приходится пить в дремучей тоске горькую водку и время от времени писать меланхолические заметки -- более для самого себя, чтобы осознать, что пока еще жив, и можешь пока еще что-то  сказать, даже если и не просили, не хотели даже, чтобы вообще раскрывал рот.

Как случайно забытый бакен, что в давние времена отмечал несуществующий более фарватер на реке, давным-давно непригодной для судоходства -- долго еще посылает в сырую осеннюю тьму редкие вспышки своего слабенького, но теплого огонька, будто одну и ту же пронзительную световую ноту.

Пока не сядет аккумулятор.